– Захотеть… – пробормотал Сэн. – Я и хотел… Но как я могу сделать что-то, если никогда не видел этого?
– Зато теперь ты знаешь, – улыбнулся человек. – Ну же, пробуй!
– Я… я… – Сэн прикоснулся к своей одежде.
И она сразу засияла, запереливалась разными красками, стала ещё красивее, чем разноцветные одежды жителей деревни. Потому что у них костюмы были одного, реже двух-трёх цветов, а одежда Сэна стала сразу всех цветов, какие только можно представить. И все цвета переливались, перетекали от одного к другому.
– Вот видишь, – снова улыбнулся человек. – У тебя получилось.
– А почему все остальные деревни – серые? – спросил Сэн. – Я миновал очень много, и всюду наблюдал одну и ту же серость. Почему вы не поможете им, не подскажете, какими они могут стать?
Человек в широкополой шляпе и пышной одежде пожал плечами:
– А вдруг они не хотят этого? Зачем навязывать людям чужую волю? Они занимаются своими повседневными заботами, и их это устраивает. К нам никто никогда не обращался. Ты первый.
– Они хотят, но… не знают, как не знал я, – произнёс Сэн. – Надо рассказать им!
Он развернулся и пошёл в обратном направлении – туда, откуда явился. Пошёл пешком, позабыв и про телегу, и про лошадь.
Он шёл. Впереди него знакомо серели небо, трава, холмы, дорога… А позади – там, где он проходил – голубело небо и зеленела трава.
Частица света
Жили-были рядом богач и бедняк. И было у каждого по частице света. Бог, когда создавал мир, всем дал по такой частице, чтобы у всех было поровну.
Жили они, жили, один – в большом доме, а второй – в маленькой хижине. И подумал однажды богач: "Я живу в таком большом доме, а света в нём мало. Спрошу-ка я бедняка, не отдаст ли мне свою частицу света? Зачем она ему?"
Встретил он бедняка и говорит:
– Отдай мне твою частицу света. К чему она тебе? У тебя хижина маленькая, не ровен час, загорится от такого большого пламени – вон как она полыхает! А у меня дом большой, комнат много, одной частицей не осветишь. Отдай, а я тебе денег дам!
Задумался бедняк. И частицу света отдавать не хочется, и деньги нужны: дети малые есть просят… Подумал-подумал, да и отдал частицу.
А богач посмотрел: две частицы хорошо, а три – лучше! И давай других бедняков обрабатывать: кому денег посулит, кому хлеба. Где купит, где хитростью выманит, а у кого и отнимет.
Стал у него скоро не дом, а дворец: весь сверкает огнями, в каждом углу частица света сияет, даже в чулане две.
А бедняк пожил-пожил в темноте, да и приходит к богачу. Верни, говорит, мою частицу света, не могу я без неё. Глупый я был, что отдал её тебе!
Но где это видано, чтобы богачи добровольно отдавали то, что попало им в руки? Так не бывает.
"Иди, – говорит он бедняку, – подобру-поздорову. Ты мне твою частицу света сам отдал, у меня и свидетели есть. А будешь приставать – я на тебя судей напущу, приставов…
"Ну, хоть посидеть рядом с ней дай! – взмолился бедняк. – Хоть посмотреть на неё!"
"У меня дома ковры постелены, – нахмурился богач. – Ты их запачкаешь! Смотри отсюда. К тому же, как я разберу, какая из частиц света – твоя? Вон у меня их сколько!"
Повернулся бедняк и ушёл. А что он мог сделать? Но и прожить долго после этого не смог: умер. То ли от огорчения, то ли от обиды, то ли от голода, то ли потому, что не смог жить без частицы света.
А как умер он – смотрит богач, а у него в доме немного темнее стало: одна частица света погасла.
"Господи, почему так?" – взмолился богач.
И услышал в ответ тихий усталый голос:
"Всё правильно. Не твоя это была частица, а бедняка. Он умер – вот она и погасла…"
Чистые руки
Голова у него была холодная. Очень холодная. Настолько холодная, что на ней конденсировалась и замерзала любая влага, сколь бы мало её ни находилось в воздухе. Оттого-то его макушка порой напоминала заснеженные вершины Кавказских гор. Или Гималаев.
Экспериментальные исследования показали, что температура головы равнялась абсолютному нулю, то есть минус двести семьдесят три градуса по Цельсию. Точно такую температуру имеет космическое пространство. Но он не находился в космосе, он был на Земле.
Феномен сам по себе достаточно интересный: какова причина низкой температуры? Но ответа на этот вопрос не мог дать никто, а факт оставался фактом: он ходил среди людей, сверкая осевшим на голове ледником.
Благодаря столь низкой температуре голова сохраняла в неизменности мысли, появившиеся в ней много веков назад.
Зато сердце у него было горячее. Очень горячее. Настолько горячее, что на полпути от сердца к макушке – приблизительно в районе шеи – ледник головы начинал таять, и тонкие струйки воды скользили между лопаток, по плечам и груди. В районе сердца вода испарялась – настолько высокой была температура. Пар поднимался кверху, вновь конденсируясь где-то на макушке.
Короче, он являл собой ходячую иллюстрацию к небезызвестному принципу круговорота воды в природе. Но, повторю, он был обычным человеком, жил среди нас, а не в открытом космосе. А если и работал в среде специфических государственных органов, то мало ли где люди работают?
Руки у него всегда были чистыми. Но не потому, что он тоннами изводил мыло и водопадами лил воду.
Просто таково было свойство его рук – как бы в дополнение к особым свойствам сердца и головы.
Всем известно, что чисто вымытая кожа человека обладает бактерицидными свойствами, уничтожая садящихся на неё бактерий.
Но у него данная особенность была гиперразвита, гипертрофирована. Словом, его руки были абсолютно абиотическими. То есть – повторю для тех, кто не понял: его руки убивали ВСЁ ЖИВОЕ!
Юридически верно
"Сим удостоверяется, что концессия на право разработки нефтяных богатств страны передаётся компании Имярек на Веки Вечные".
Стареющий Президент, подписывая Указ, облегчённо вздохнул.
Слава Богу! Теперь и дети, и внуки, и правнуки будут обеспечены по конец их дней. Что бы ни случилось, их доходы надёжно охранены подписанными Указами.
"Главное, чтобы всё было оформлено юридически грамотно, – вспомнил он слова придворного адвоката. Тогда никто не сможет подкопаться и опротестовать решение. Иностранцы весьма щепетильны в подобных вопросах, от буквы документа не отступают".
Президент перебрал в памяти предыдущие Указы: о концессии на водные ресурсы, на рыбные, на лесоразработки, на сбор грибов и ягод, на использование сельхозугодий. И все они скреплялись жёсткой юридической формулой "на веки вечные". Кажется, больше в стране не осталось ничего, что можно продать иностранным компаниям. А как иначе, если свои не умеют правильно эксплуатировать собственные природные богатства?
И с каждого Указа Президенту (а после его смерти – наследникам) иностранные компании отстёгивали солидный куш. Свои столько не дали бы. А что делать: сегодня Президент, а завтра придётся передавать дела Преемнику. Приходится соблюдать видимость законности: детям и внукам власть не передашь: те же иностранцы возмутятся.
"Интересы страны – понятие расплывчатое, – подумал Президент, – одному нужно одно, другому – другое. Интересы семьи более конкретны".
Кому, как не Президенту, знать, что удовлетворить всех жителей страны невозможно? Поэтому в первую очередь следует позаботиться о себе, о своих близких. Как иначе обеспечить им постоянный доход? Зарплата, даже Президента, мизер. А тут стабильный процент. Иностранцы превыше всего ценят юридическую правильность оформления подобных документов. На своих в этом случае положиться нельзя.
"А этично ли я поступаю?" – мелькнуло в голове Президента неожиданная мысль. И тут же сменилась другой, успокаивающей: "Каждый распоряжается тем, что имеет. По-народному, а народ у нас мудрый, несмотря ни на что, звучит: "У воды, да не напиться?" То есть народ заранее оправдывает подобные действия!"
И, удовлетворённый, Президент подписал последний Указ о назначении Преемника. Это тоже будто бы находилось в рамках народных традиций, или, по-иноземному, народного менталитета. Но ни одной поговорки на эту тему Президент не вспомнил.
* * *
Новый Президент, приняв присягу на верность народу, первым делом издал свой Указ, который гласил:
"Сим удостоверяется, что с Такого-то числа Такого-то месяца Такого-то года от рождества Христова, впредь, до особого распоряжения, заканчиваются "Веки Вечные" и начинаются "Новые Времена".
Живые деньги
Деньги любили его. Они выползали из всех углов, из всех каморок того гигантского террариума, который он им построил, и ползли к нему. Цепляясь за одежду, лезли вверх, взбирались по костюму до самого лица и нежно прижимались к щёкам. Они ластились к нему, как котята – зелёные маленькие котята, плоские и бумажные.
И он тоже любил их, не оставляя каждую вниманием и ласково поглаживая зелёные спинки, иных даже целуя. А, погладив, снимал банкноту с себя, бережно опускал на пол, и та ползла, осчастливленная, на место.
Он улыбался. И это была не обычно-вежливая улыбка, образец которой он перед этим мне демонстрировал, нет, это была улыбка погружённого в свои мысли человека, чуть блуждающая и безмерно счастливая. Он улыбался так, будто встретил старинного друга, Улыбался, прикрыв глаза от невыразимого блаженства. А я… Я прижался к стене, отдергивая ногу всякий раз, когда мимо проползала какая-нибудь банкнота. Глаза мои были широко раскрыты, они впитывали происходящее, перебегая от предмета к предмету, от банкноты к банкноте – больше тут, собственно, никаких предметов не было; только банкноты и маленькие конурки, в которых они, видимо, и жили. Глаза беспомощно оглядывали окружающее, и всё увиденное задерживалось в них, не доходя до мозга, так что видеть я мог, а вот обдумывать – не имел возможности. Я был словно иконоскоп: глаза сканировали пространство, передавая информацию куда-то в глубины мозга для последующей обработки, но которая задерживалась в каком-то накопителе.
Этого человека звали Джо Стил, человек, который приручил деньги. Так говорят о всяком, у кого много денег, про кого хотят сказать, что деньги стекаются к нему рекой, что каждая финансовая операция приносит немалый доход. Но Джо Стил не приручал деньги, он создал их – создал такими, как показывал мне.
– Было очень трудно, – говорил он потом, в кабинете, когда я немного отошёл от увиденного, приняв несколько капель виски, – особенно в отношении рисунка. С формой, размером и фактурой я справился довольно легко, на это не понадобилось особых усилий, а вот внешнее оформление… Хотите посмотреть промежуточные экземпляры?
Я кивнул – говорить я пока не мог – и тогда он потянулся к альбомам, выглядывавшим из книжного – или казавшегося книжным – шкафа.
– Вот, взгляните, – он протянул альбом, – к чему приводят случайные мутации.
Я с трудом уместил альбом на коленях. Обложка скрипнула под моими пальцами, раскрываясь… Бумажки теснились на каждой странице, вплотную друг к другу, иногда мешая, наползая одна на одну. С начала шли именно разноцветные бумажки, я даже не могу назвать их деньгами: круглые, треугольные, шестигранные. Разноцветные, как фантики для конфет, лишь постепенно сменяясь привычными прямоугольниками. Но и среди них наблюдалось разноцветие. Непривычно было видеть синего Джорджа Вашингтона иди красного Авраама Линкольна. Стил сгруппировал их по цветам – специально, или это отражало какой-то определенный этап в их развитии? Я не знал, а спрашивать посчитал слишком мелким: лучше приберечь вопросы на более важное. Хотя под ворохом мелких вопросов всегда можно протащить несколько более крупных. Но пока спрашивать не стал.
Некоторые выглядели очень красиво – например, изумрудно-коричневая, достоинством в двести долларов.
Наверное, столько и слов в языке нет, чтобы описать все цвета и оттенки, которые я увидел. Впрочем, я не колорист – те наверняка нашли бы для каждого цвета своё название. Хотя оттенков цвета, по-моему, насчитывается около 16 миллионов, а вот слов в словаре…
Тут были фиолетово-бежевые, фиолетовые, жёлто-малиновые, красно-оранжевые и синевато-алые бумажки. Одноцветные группировались отдельно, за одноцветными шли полихромные (нет, он всё-таки специально группировал их), цвета переливались с одного края банкноты на другой, чередовались клеточками, полосочками, треугольничками, просто бесформенными пятнами наподобие маскировочной окраски камуфляжного костюма.
Рисунок одной банкноты напомнил мне шкуру сетчатого питона, виденного однажды в Кентуккийском заповеднике. Здесь были деньги-леопарды и деньги-пантеры, чёрные, как ночь.
Совершенно очевидно, что Стил оставлял наиболее выдающихся представителей своего вида: двух банкнот с одинаковым рисунком я не встречал. Тем удивительней было присутствие большого количества грязно-серых бумажек пепельных мрачных тонов и оттенков, тусклых.
– Они почему-то всё время стремятся к этому цвету, – пожаловался сенатор, когда я обратил его внимание на несоответствие (я решил привести в действие вторую часть плана: под грудой мелких вопросов скрыть один или два крупных). – Но посмотрите на надписи!
Я посмотрел. Среди просто бессмысленных встречался целый ряд неприличных. Смысла некоторых я не понял – видимо, они относились к личной жизни изображённых президентов. Но как они появились на банкнотах?
В игре линий тоже наблюдалось разнообразие: волнистые сменялись рисунком автомобильного протектора (символ автомобилизации Америки?), треугольники – квадратами. Даже диснеевского мышонка нашёл я в обрамлении одного из орнаментов. А портреты президентов… меня дрожь взяла, когда я взглянул на перекошенные лица. У них то появлялись клыки, то отрастали рога… а на одной из банкнот я увидел ухмыляющийся череп. Не помню, правда, какого достоинства…
А уж что касается достоинства…
Тут также наблюдались вариации. Я, например, с удовольствием увидел сумму "1 000 000 000 долларов". Жаль, что таких нет. Но выглядит впечатляюще. Другие встречали моё недоумение – посудите сами, как можно понять такое: "1,546 доллара. А то и вовсе "3/4". Или "2001". И многое, многое другое. Это что – отражение сокращения в долларе золотого содержания? Да нет, непохоже. Результаты инфляционных процессов?
– Как вам удалось добиться подобного? – не выдержал я.
– Моя молитва помогла мне, – произнёс он, складывая руки и вознося очи горе.
Я проследил взгляд. Он упирался в люстру, увешанную золотыми монетами.
– Ну и, конечно, достижения современной науки и техники, – произнёс он, возвращаясь на землю, – я ведь окончил Йеллоустонский университет, я физик… Это – дело всей моей жизни… Не скажу, чтобы я легко добился успеха: гамма-лучи, инфракрасные, ультрафиолет, ультразвук – всё шло в ход.
И он пустился в ненужные научные подробности, за которыми я лихорадочно пытался уследить первые пять минут: я ведь не физик. Да и не физикой это было.
– Чертовщина какая-то, – пробормотал я, слушая рассуждения о "двухфазных модуль-вибраторах" в неодимовом лазере. Живые деньги…
Я встретился с ними случайно.
Сначала я не понял, что ползёт и извивается на другой стороне улицы. Я просто шёл и наслаждался тишиной ночного города. Здесь, на окраине, это сделать ещё можно. Представьте: ночь, пустынная улица, и только изредка – свет фонарей. Всё тихо и удивительно. И вот в одном фонарном кругу я её и заметил.
Банкнота ползла по тротуару, ползла медленно и равномерно, с постоянной скоростью. Точь-в-точь как гусеница: по её поверхности пробегали мелкие волны – с переднего конца на задний, и она медленно продвигалась вперёд. "Две мили в час", – определил я и перебежал поближе к банкноте.
Дул легкий ветерок, и я первоначально подумал, что банкноту подгоняет ветром. Но из-за этого я и не стал бы от неё отказываться. При моём хроническом безденежьи…
И потому я наклонился и поднял её. И тут же чуть не выронил.
Банкнота отчаянно затрепыхалась в руке, стараясь вырваться. Потом внезапно затихла, но я запомнил ощущение упругого сопротивления…
Сначала я не понял, в чём дело, и стоял, замерев, с банкнотой в руке. Потом внутри меня мелькнула какая-то мысль, и, повинуясь ей, я наклонился и положил банкноту обратно, а сам присел рядом, задержав дыхание. Это не помогло. Банкнота осталась лежать неподвижно.
"А не начали ли у меня дрожать пальцы при виде денег? – подумал я, но всё же встал и отошёл – на то же место, откуда заметил банкноту. Шёл пятясь не отрывая взгляда от банкноты, думая, что если выпущу из виду, она тут же исчезнет. Ударившись пяткой о бетонный бордюр, я остановился. И банкнота двинулась.
Я проследил весь путь – он оказался коротким. Наверное, она не могла перелезть через бетонный забор, а он выводил к чугунным воротам, на которых вязью змеились буквы: "Дж. Б.Стил". Стальной король. Магнат. И ещё кое-что. А эти ворота я уже знал, хотя и прибыл в город недавно: все знали, где находится резиденция стального короля, имеющего тесные связи во всех деловых (и не только) кругах цивилизованного мира.
Ворота не вязались с оградой. Она была высокой, массивной, а они казались такими лёгкими и ажурными, будто место им не здесь, а в ограде летнего парка где-нибудь в Англии. А, может, их оттуда и привезли?
Банкнота переползла улицу и нацелилась нырнуть под ворота. Упершись в вязь букв рукой, я тупо смотрел, как банкнота проникает в щель. Пустота улицы обступила меня со всех сторон и отчаянно зазвенела в ушах.
"Не упусти шанс", – сказал я сам себе, и вытащил банкноту. Ясно, она лезла туда не случайно.
Сложив банкноту несколько раз, я сунул её в нагрудный карман куртки и застегнул на "молнию".
– Чтобы не убежала, – пробормотал я, и, оглядываясь, пошёл прочь от ворот.
Улица оставалась пустынной и тихой, ветер чуть слышно шевелил верхушки тополей, я продолжал идти в прежнем направлении, банкнота в кармане не шевелилась.