- После наступления темноты, - объяснил Саттон, - земля выглядит совсем по иному, не так, как при дневном свете. Она даже пахнет по другому: чем-то сладким, свежим, чистым, словно ее только что умыли. В тишине можно слышать такие вещи, которых не услышишь днем. Когда гуляешь вот так, то чувствуешь себя наедине с землей, и она принадлежит тебе.
Джон К. Саттон покачал головой.
- Дело не в том, что земля становится другой. Дело в вас. Я думаю, что вы видите и слышите такие вещи, о которых остальные люди просто не знают. Иногда я думаю, Вильям, что вы…
Он замялся, потом продолжил:
- …что вы не являетесь одним из нас.
- Иногда мне это тоже кажется, - усмехнулся Саттон.
- Запомните, - возразил Джон К.Саттон, - вы один из нас… может быть, даже член семьи. Позвольте вспомнить, сколько лет вы с нами?
- Десять, - ответил Саттон.
- Правильно, - согласился Джон К. Саттон. - Я хорошо помню тот день, когда вы пришли к нам. Но иногда я об этом забываю. Иногда мне кажется, что вы всегда были здесь. Иногда даже ловлю себя на мысли, что вы являетесь членом семьи Саттонов.
Он откашлялся и сплюнул.
- Я на днях взял у вас пишущую машинку, Вильям, - вновь обратился он к Саттону. - Мне нужно было написать письмо. Это было очень важное письмо. И я хотел, чтобы оно выглядело соответственно.
- Все в порядке. Пожалуйста, - ответил Саттон. - Я уверен, что она пригодилась вам.
- Вы что-нибудь пишете сейчас, Вильям?
- Нет, нет, - ответил Саттон. - Я бросил это. Я не мог ничего сделать. Я даже потерял все свои записки. Я все продумал и записал на бумагу. И я думал, что, может быть, запомнил все это. Но я не сумел запомнить. Теперь нет смысла даже пытаться.
- Вы попали в какую-нибудь неприятность, Вильям? - в темноте голос Джона К.Саттона прозвучал мягко, низким рокочущим тембром.
- Нет, - ответил Саттон, - это нельзя назвать неприятностью.
- Может, я могу помочь? - поинтересовался Джон К.Саттон.
- Нет, вы ничего не сможете сделать.
- Но если я смогу помочь, дайте знать об этом, - сказал Джон К.Саттон. - Мы сделаем для вас все.
- Возможно, наступит день, когда мне придется уйти, - проговорил Саттон, - может быть, неожиданно. Если это случится, мне бы хотелось, чтобы вы забыли обо мне.
- Это ваше желание?
- Да.
- Мы не сможем забыть вас, Вильям, - объяснил старый Джон К.Саттон. - Мы никогда не сможем этого сделать. Но мы не будем говорить о вас. Если кто-нибудь придет и будет спрашивать о вас, мы будем вести себя так, как будто вас здесь никогда не было.
Он сделал паузу.
- Именно этого вы хотите, Вильям?
- Да, - ответил Саттон. - Если вы не возражаете, это именно то, что мне хочется.
Так они стояли некоторое время, глядя друг на друга в темноте. Затем старик повернулся и зашагал в направлении освещенных окон дома. А Саттон, тоже повернувшись, облокотился руками на изгородь и напряженно вглядывался в пространство через реку, где мерцали веселые огоньки, как будто из волшебной земли, в которую нет дороги.
- Прошло десять лет, - подумал Саттон. - И вот письмо написано. Прошло десять лет, и выполнены условия прошлого. Теперь прошлое может развиваться без меня, поскольку я здесь оставался только для того, чтобы Джон К.Саттон мог написать письмо… Для того, чтобы он мог написать его, а я мог найти его в старом сундуке через шесть тысяч лет после этого момента, прочитать на астероиде, который я получил из-за убийства человека в месте, которое будет называться "ДОМ ЗАГА".
- "ДОМ ЗАГА", - подумал он, - будет расположен где-то там, за рекой, в прерии над древним городом Душиен с его великолепными по красоте башнями. Он будет расположен там, на холмах к северу. А дом Адамса тоже будет неподалеку от места слияния Миссисипи и Висконсин. Огромные корабли будут подниматься в небо из прерий Айовы и отправляться к звездам, которые сейчас наверху… И к другим звездам, которые не видны невооруженным глазом.
"ДОМ ЗАГА" будет расположен вон там за рекой. Именно там, когда-нибудь, шесть тысяч лет спустя, я встречу маленькую девочку в клетчатом переднике.
- Как в книге сказок, - подумал он. - Мальчик встречает девочку, причем мальчик со светлыми прилизанными волосами, но несмотря на это кое-где торчащими в стороны. А девочка мнет свой передник руками и говорит, как ее зовут…
Он выпрямился и ухватился руками за изгородь.
- Ева, - позвал он. - Где ты?
Ее волосы были как медь, а ее глаза… какого же цвета были ее глаза?
"Изучала меня в течение двадцати лет", - сказала она. И я поцеловал ее за это, не веря словам, которые она произнесла, но готовый поверить невысказанному слову, тень которого можно было прочесть на ее лице и исходящему от ее тела.
Где-то она все еще существовала. Где-то во времени и в пространстве. Где-то она даже могла думать о нем, как он сейчас думает о ней. Если бы он попытался, то, может быть, смог установить с ней контакт? Мог послать к ней свое стремление обладать ею через неизмеримую бездну пространства и времени, дать ей знать, что он все еще помнит ее. Дать ей знать, что когда-нибудь вернется к ней.
Но даже когда он думал об этом, то знал, что все бесполезно, что он барахтается в каком-то прошедшем времени, давно забытом, как человек барахтается в бушующем море, Но он должен стремиться к ней, а она к нему. Она и Херкимер. Или кто-нибудь другой, кто должен найти его. Если это вообще когда-нибудь случится…
Прошло десять лет, и они забыли обо мне, потому что не могут найти меня или, может быть, обнаружив, не могут помочь мне. А может, все это делается с целью и если это так, то какую цель они могут преследовать? Иногда у него было такое ощущение, будто за ним следят. Это неприятное ощущение холодка между лопатками. И однажды был случай, когда кто-то убегал от него, в то время как он летним вечером бродил поздно по лесу в поисках косоглазой телки, которая все время забиралась за изгородь и терялась.
Он повернулся и пересек двор перед сараем, двигаясь в темноте свободно, как в хорошо знакомой комнате. От сарая исходил запах свежескошенного сена, и пищал во сне какой-то цыпленок.
Когда он шел, его внимание было отвлечено тем, что сознание как бы объединилось с мозгом этого цыпленка, которого что-то беспокоило. Было какое-то неясное чувство неизвестного… какой-то сигнал, который проникал в мозг цыпленка даже во сне. И это - сигнал неизвестной опасности. И невозможность уйти куда-то в сторону и спрятаться от нее. Темнота и звук. Опасность.
Саттон вернулся в свое собственное сознание и продолжал идти.
- Дать немного уверенности, стабильности жизни цыпленка, - подумал он. - Корова была существом довольным, ее цели и ощущения были такими же медленными, как и процесс поглощения ею пищи. Собака была очень живым и очень дружелюбным существом. Кошка, независимо от того, как бы она не была приручена, все равно будет в полудиком состоянии.
- Я знаю их всех, - подумал Саттон. - Я был каждым из них. Некоторые не особенно приятные создания. Например, крыса… или ласка, или же щука, которая застыла в ожидании среди водорослей. Но вот скунс… скунс - очень приятное существо. Кому понравится такая жизнь, которую ведет скунс. Ради любопытства или ради пользы? Возможно, ради любопытства, - признал он, - поскольку всегда существует человеческое стремление проникнуть туда, за те двери, над которыми висит надпись: "Вход закрыт. Личные владения. Не входить. Не беспокоить". Но и польза тоже, которая состоит в том, чтобы узнать и изучить механизм второго тела. Обучиться проникновению в чужой разум. Изучить и почувствовать все оттенки его умственных и эмоциональных реакций. Но в этом тоже была какая-то граница… Граница, которую он никогда не пересекал. Может быть, из-за врожденного чувства деликатности, а, может быть, из-за страха, что его схватят с поличным. Он даже не мог сказать, почему именно.
Дорога выглядела белой пыльной полосой, извивающейся вдоль холма, местами пропадая во тьме, как будто в этих местах зияли глубокие расщелины. Саттон шел очень медленно, и шаги его звучали приглушенно по пыльной дороге. Земля была черной, а дорога - белой, а звезды - огромными, мягко светившими в летней ночи.
- Они так отличаются от зимних звезд, - подумал Саттон. - Зимой звезды светят высоко, светят холодным, жестким, стальным светом.
- Мир и спокойствие, - сказал он себе, - в этом уголке старой Земли были мир и спокойствие, которые не нарушались никакими потрясениями двадцатого века.
Из такой вот местности выходили уравновешенные люди. Люди, которые через несколько поколений поведут корабли к звездам. Здесь, в спокойных уголках мира, создавались стойкость и храбрость, глубина характера, твердые убеждения, которые помогут вести машины, созданные блестящими, но менее уравновешенными людьми, к отдаленным районам Галактики. И там они завоюют стратегически важные миры и будут их удерживать во имя славы и блага человечества.
- Благополучие, - подумал он. - Десять лет - это непредвиденная задержка. Но теперь условия выполнены, теперь я свободен и могу направляться, куда пожелаю и в любое время.
Но идти было некуда. И не было способа уйти отсюда.
- Мне хотелось бы остаться, - сказал себе Саттон. - Здесь хорошо.
- Джонни, - позвал он. - Что мы с тобой теперь собираемся делать?
Он почувствовал в своем разуме какое-то движение. Что-то напоминающее виляние хвостом старого пса. Какой-то уют, наподобие тех одеял и пеленок, в которые закутан ребенок в своей колыбельке.
- Все в порядке, Аш, - ответил Джонни. - Я пришел, когда ты появился на свет, и останусь до тех пор, пока ты не умрешь.
- А затем?
- Когда я не буду тебе нужен, я пойду куда-либо еще. Никто не является одиноким.
- Никто не является одиноким, - повторил Саттон и произнес это как молитву.
И он не был одиноким.
Кто-то шел рядом с ним, и откуда это появилось и как долго находилось здесь, этого Саттон не знал.
- Очень приятная прогулка, - сказал человек. Лицо его было неразличимо во тьме. - Вы часто так прогуливаетесь?
- Почти каждый вечер, - ответил Саттон, и его мозг сказал ему: "Спокойно, спокойно".
- Здесь очень тихо, - продолжал человек. - Тихо, спокойно и одиноко. Это очень помогает думать. Можно очень многое обдумывать, прогуливаясь здесь вечером.
Саттон не ответил.
Они медленно шли рядом, и, несмотря на то, что Саттон старался быть спокойным, его тело напряглось.
- Вы очень много думаете, Саттон, - обратился к нему человек, - целых десять лет вы размышляли.
- Вы знаете это? - спросил Саттон. - Вы следите за мной?
- Мы следили, - спокойно ответил человек, - и следили наши приборы. Мы все записали на пленку. Мы многое знаем о вас. Гораздо больше, чем знали десять лет назад.
- Десять лет назад, - напомнил Саттон, - вы послали двух человек, чтобы подкупить меня.
- Я помню, ответил человек. - Мы не знаем, что с ними случилось.
- Все очень просто, - усмехнулся Саттон, - я убил их.
- Они сделали вам предложение, - голос незнакомца был по-прежнему невозмутим.
- Я знаю. Они предложили мне планету.
- Я знал уже в то время, что это ни к чему не приведет, я говорил Тревору, что это не сработает.
- Полагаю, у вас сейчас есть другое предложение, - поинтересовался Саттон. - Насколько повысилась цена?
- Не совсем так, - ответил человек. - Нам пришло в голову, что не следует торопиться. Мы дадим вам возможность назначить свою цену.
- Я подумаю об этом, но не уверен, что смогу назвать цену.
- Как желаете, Саттон, - сказал человек. - Мы будем ждать… И следить. Просто дайте нам знак, когда вы решитесь.
- Знак?
- Конечно. Просто напишите нам записку. Мы в это время будем смотреть через ваше плечо. Или просто скажите: "Ну, я решился". Мы будем слушать, и мы услышим.
- Просто, - согласился Саттон. - Очень просто.
- Мы делаем это простым для ВАС, - заметил незнакомец, - до свидания, мистер Саттон.
Саттон не видел этого, но почувствовал, что человек прикоснулся к шляпе… Если, конечно, у него была шляпа. А затем он ушел, свернув, с дороги пройдя через кладбище, уходя куда-то в сторону леса.
Саттон стоял на пыльной дороге и слушал звук удаляющихся шагов, мягкие, свистящие звуки трения подошв о траву, покрытую росой.
Наконец-то контакт! Через десять лет. Контакт с людьми из другого времени. Но это не те люди, не его люди.
Ревизионисты следили за ним. Он всегда чувствовал, что они следили. Ревизионисты следили и ждали. Ждали в течение десяти лет. Но, конечно, десять лет его времени, не их. Механизмы и наблюдатели могли выполнять эту работу в течение года или даже недели, если они бросили на это дело достаточное количество людей и техники.
Но для чего нужно было ждать десять лет? Только для того, чтобы дождаться, когда он ослабеет и будет готов согласиться на любое их предложение?
Пока он ослабеет? Это не укладывалось в правила игры.
Но затем в его сознании вдруг появилась картина, и он остановился в несколько неуклюжей позе, удивляясь, почему эта мысль не пришла к нему раньше.
Они не ждали, чтобы он ослабел. Они ждали, пока Джон К.Саттон напишет письмо. Они все записали на пленку и тщательно изучили его жизнь. И потому они могли предвидеть, как сработает его разум и как он будет действовать. Письмо было ключом ко всему. Письмо послужило той приманкой, которую и использовали они, чтобы завлечь Ашера Саттона в ЭТО ВРЕМЯ. Они завлекли его и оставили здесь в ловушке и держали крепко, крепко, крепче, чем если бы он был в клетке. Они изучили его теперь и могли с уверенностью предполагать, как он будет действовать. Они знали об этом с такой же надежностью, с какой представляли действия старого Джона К.Саттона.
Его разум снова как бы раздвоился и начал осторожно прощупывать мозг человека, удаляющегося по холму. Ни цыплята, ни кошки, ни собаки, ни полевые мыши - никто из них не мог даже подозревать и знать, что другой разум проникал в них. С ними было легко, как с марионетками. Что касается мозга человека, то здесь все могло быть по другому. Высокоразвитый и чувствительный, он может почувствовать вмешательство извне, если даже не будет знать об этом.
"Девушка не будет долго ждать. Я слишком долго отсутствовал. Ее чувства не так глубоки. И в общем-то у нее нет никаких моральных обязанностей передо мной, я это слишком хорошо знаю. Очень долго я находился в этом временном склепе. Ей наверняка надоело ждать уже тогда, когда я отсутствовал всего три часа, ну и черт с ней. Я могу найти себе другую, но вряд ли такую же… м-да… Не совсем такую… Нигде больше не существует такой, как она…"
Саттон отчетливо воспринимал чужую мысль.
"Тот, кто сказал, что Саттон сдастся, сам был ненормальный. Боже мой! Если бы я провел десять лет в этой дыре, то любому, кто пришел бы ко мне из времени, из моего времени, бросился бы на шею и расцеловал. Кого угодно… друга… врага… это не имеет значения. А что делает Саттон? Ни одного слова, ни одного звука удивления во всем, что он сказал. Когда я заговорил с ним, то он даже не изменил походки. Он продолжал шагать, как будто я все время находился рядом с ним. Бог мой! Надо бы выпить. Эта работа действует мне на нервы… Хорошо бы забыть эту девушку… Но лучше, если бы она дождалась меня… Нет, она не станет ждать… Хорошо бы…"
Саттон ушел из его разума, спокойно стоя на дороге.
Он ощутил внутренний триумф, и чувство облегчения жаром разлилось в груди.
Они на протяжении десяти лет следили за ним и за десять лет слежки не увидели больше, чем поверхностные факты. Они все записали на пленку, но не знали, что творилось в его душе. Они могли изучить любого человека, но его душа оставалась закрытой для них. Эти люди способны полностью обнажить человеческий мозг и проанализировать его, прочесть в нем все, что их интересует… Но его разум был закрыт для них. Он открывал им только то, что хотел открыть, и лишь для того, чтобы не вызывать подозрений, чтобы многое осталось им недоступным. Десять лет назад люди Адамса тоже пытались получить информацию из его мозга, но практически ничего не добились.
Ревизионисты следили за ним в течение десятилетия, знали каждое его движение, а также много из того, о чем он думал, ко они не догадывались, что он может раздваивать свой разум и воплощаться в разум мыши, рыбы… или человека. Если бы они знали это, то, конечно, приняли бы какие-то меры и были бы еще опаснее. Но они не сделали этого, а значит…
Он посмотрел назад, туда, где стояла ферма Саттонов, и в какой-то момент ему показалось, что он видит этот дом, массивный темный силуэт на фоне ночного неба. Но это была игра воображения. Он просто знал, что дом находится там и представлял себе эту картину. Одну за другой он представил себе вещи в своей комнате: книги, несколько исписанных листов бумаги, бритву. Там не осталось ничего, что могло бы возбудить подозрение, ничего, что он мог бы случайно забыть и ничего такого, что могло бы быть использовано против него.
Он был готов к этому дню, знал, что этот день наступит, когда Херкимер или ревизионисты, или правительственные агенты выйдут из-за дерева и пойдут рядом с ним.
Знал ли он об этом?
Нет, этого нельзя было сказать. Он больше надеялся, вернее, готов был надеяться.
Много лет назад его попытка написать книгу - книгу Судьбы - без заметок, написанных за это десятилетие, оказалось безнадежной. Все, что осталось от нее - это кучка пепла, смешавшаяся за прошедшие годы с землей, с дождевой влагой, просочившейся вглубь почвы, и впитанная корнями пшеницы, кукурузы в виде химических элементов.
Он был готов… его разум был собранным и ясным, он готовился к этому в течение многих лет.
Саттон сошел с дороги и направился вниз по пастбищу, следуя за человеком впереди. Тот быстро шел к небольшой возвышенности у реки, но, несмотря на это, разум Саттона опережал его, ощупывая темноту и отыскивая дорогу, как гончая собака, которая пользуется только обонянием, когда идет по следу куницы. Он нагнал его уже через несколько минут, когда человек только входил в тень лесных деревьев, и шел за ним на небольшом расстоянии, осторожно ступая, легко и бесшумно, как пантера, боясь спугнуть преследуемого.
Корабль лежал в глубоком овраге. В нем зажегся свет, и люк открылся. В круге света стоял второй человек и напряженно вглядывался в темноту.
- Это ты, Гас? - спросил он.
- Конечно, я. Кто еще, по-твоему, может шляться по этому лесу ночью? - грубовато ответил первый.
- Я уже начал беспокоиться, - проворчал человек с корабля. - Ты отсутствовал дольше, чем я предполагал. Я уже собирался идти на поиски.
- Ты постоянно суетишься, - недовольно ответил Гас. - Между нами говоря, ведь нас никто не услышит в этом мире, я должен сказать, что мне все это надоело. Пусть Тревор поищет кого-нибудь другого для этой работы. Я больше не намерен выполнять ее.
Он взобрался по трапу на корабль.
- Собирайся, - обратился он ко второму человеку. - Мы уходим отсюда.
Он повернулся для того, чтобы закрыть люк, но к этому времени его уже закрыл Саттон. Гас медленно отступил назад на два шага, пока не уперся в привинченное к полу кресло и остановился, нелепо улыбаясь.
- Взгляните-ка на него! - воскликнул он. - Эй, Пинки! Погляди, кто шел за мной до самого корабля.
Саттон невесело улыбнулся им.