Специалист он был далеко не лучший, можно сказать - некудышный, но почему-то всегда получалось так, что если в Ойкумене вдруг назревала острая нужда в подобном специалисте, причем эта нужда порождалась чреватыми громадным научным или общественным резонансом открытиями, находками, происшествиями, какие нередко случались на Периферии, то под рукой у страждущего, как назло, не оказывалось ни одного компетентного консультанта, за исключением, конечно же, Лучшего Друга знатока запрещенных наук. А поскольку все подобные дела не терпели ни малейшего отлагательства, то палец фортуны подцеплял слоняющегося без дела по лабиринтам Комиссии Лучшего Друга за шкирку и ничтоже сумняшеся переносил его в самый эпицентр событий, превращавших его участников либо в героев Комиссии по контактам, либо в долгожданных клиентов Комиссии по контролю. Среднего как-то не выпадало.
И нельзя сказать, что Лучший Друг обладал какими-то амбициями, подличал и интриговал, добиваясь синекуры, - и впрямь, ну кто мог догадаться, что высадка рутинной исследовательской партии на безыменной глыбе, вращающейся вокруг Единого Нумера с четырехзначным индексом, как приговором навсегда остаться крошечным примечанием в дополнительном приложении неизбранных комментариев к узкоспециализированному докладу, вдруг обернется чуть ли не потрясением основ Ойкумены, и все посвященные в тонкости дела на собственной шкуре ощутят - каково же это оказаться в шкуре ведомого, когда неведомые чудища спрямляют не чей-то, а именно ваш исторический путь развития.
А кто мог подозревать, что рутинное обследование Комиссией просвещения - этим орденом современной инквизиции, стоящей на страже незыблемых основ Высокой Теории Прививания - малоизвестной конгрегации духовитов, систематически отказывающихся от проведения над своими членами Токийской процедуры, внезапно явит влиятельным членам Мирового Совета, онемевшим от столь яркого рецидива мракобесия, глубоко законспирированную религиозную секту, не на словах, а на деле приуготовляющейся к некому Большому Откровению.
Обнаружение Лучшим Другом знатока запрещенных наук, в который уже раз отмеченного даже не поцелуем, а засосом до синяка с прикусом от благорасположенной к нему Тихе, шокирующего феномена наследственной латентной беременности всех членов конгрегации женского пола вне зависимости от возраста и расовой доминанты послужило поводом громкого разбирательства со всеми попавшими под горячую руку инквизиции конгрегациями, где обвинения в растлении и вмешательстве в основы жизнедеятельности человеческого организма окажутся самыми мягкими пунктами приговора для ждущих Откровения духовитов.
Как-то так выйдет, что ни у кого не возникнет очевидного вопроса - а каким образом запрещенные технологии эмбрионального архивирования проделали столь длинный путь от безымянного Единого Нумера в забытую богом пустошь? Да не просто проделали, а были творчески переработаны и снабжены весьма впечатляющей теургической начинкой?
К сожалению, а может и к счастью, человек, которому в голову могла прийти столь очевидная мысль, и не только прийти, но и повлечь за собой далеко идущие оргвыводы и мероприятия, к тому времени давно уже сошел со сцены, справедливо решив взять яд, предложенный мудрецом, а не склянку с бальзамом из рук дурака.
- Безумству храбрых поём, так сказать, мы песню! - провозгласил Лучший Друг знатока запрещенных наук, поднимая стакан с пойлом.
- Не умничай, - сухо оборвал его знаток запрещенных наук. - Надо помочь девочке. Ты же все таки специалист… Дрянной, конечно, но другого под рукой и не бывает, хе-хе…
Лучший Друг не обиделся - на то он и лучший друг, лишь оценивающе посмотрел на девочку, хмыкнул:
- Милочка, вы даже не представляете, на что себя обрекаете. Поверьте старику, это не только выходит за все рамки человеческой морали, но и эстетически безобразно. Я ведь нагляделся на тех несчастных, что превратились в машины по производству новых человеческих жизней. Жирная плоть, отвисший живот, обрюзгшие бедра, растянутые чуть ли не до колен груди… Ужасно, ужасно. Все понятно, цветы жизни, так сказать, каждый человек прекрасен, не спорю, но зачем превращать свое тело в животноводческую ферму? Не лучше ли, так сказать, предпочесть более традиционный вариант? Вы еще так молоды. Поверьте, вы будете пользоваться успехом у молодых мужчин, а не только…
- …старых, похотливых козлов, - закончила она вместо замешкавшего Лучшего Друга.
- Мизантропия, - покачал головой Лучший Друг. - Откуда в них это? - обратился он к знатоку запрещенных наук. - Разве мы этому их учили? Даже присно памятный Его Превосходительство, несмотря на свою, так сказать, сумеречную деятельность, не позволял себе подобного пессимизма. Будущее светло и прекрасно! Будущее светло и прекрасно…
- Будущее светло и прекрасно… - еле слышно прошептала Теттигония. Боль внизу живота нарастала. Казалось что кто-то стальной рукой пытается вывернуть ее наизнанку. Хотелось кричать. Вопить. Вырваться из железных объятий невозмутимой машины.
Теплая рука опустилась ей на лоб, оттерла крупные градины едкого пота. Кто? Что? Как? Ничего не видно… Ничего не слышно… Плотное облако невыносимой боли окутывает со всех сторон, втягивается в раскрытые поры льдистыми потоками, заполняя голову и внутренности стылым расплавом безразличия.
- Бедный-бедный Кузнечик, - скорбно скажет отец.
- Тебе надо больше кушать, - скажет мама. - Когда я была в твоем положении, я только и делала, что кушала.
- С тебя можно Еву лепить, - скажет Петер.
- Познакомьтесь, это мой муж, - скажет Ванда.
- Человек, познавший запретный плод запрещенных наук, уже никогда не обретет покоя, - провозгласит знаток запрещенных наук.
- Мизантропия, - покачает головой Лучший Друг. - Вот, помню был со мной, так сказать, случай…
А неведомый ей Его Превосходительство, которого воспаленное воображение рисовало высоким, костлявым стариком с огромной лысой головой, усеянной бледными старческими веснушками, ничего не скажет, а только вытянет из-за пазухи черного комбинезона огромный черный пистолет, наведет огромный черный ствол ей между ног и будет терпеливо ждать когда очередной созревший плод, повинуясь мышечным сокращениям, ужасно медленно протиснется навстречу жадному раструбу киберповитухи.
Скольких уже она произвела на свет? Скольким вменила в обязанность стать очередным кирпичиком нового человечества? Как должен чувствовать себя эмбриональный архиватор, через десятки тысяч лет наконец-то давшим жизнь потомству? Мокро, обессиленно, мучительно…
Господин Председатель и вся славная поросль произведены тщедушным тельцем, напичканным запрещенными науками. Юродство ничтожества Творца перед собственными порождениями - "и исторгла она из чрева своего народ, и забыл народ в гордыне своей, что был исторгнут в грязь и прах…"
- Зачем?
Было весело ощущать себя ничтожнейшей из ничтожных, где-то на задворках сознания лелея память о собственном безграничном могуществе над обмылками человечества. Гордыня. Все они больны одной болезнью, что именуется гордыней - безоглядной верой в торжество разума над костной материей.
Но куда там специалистам по спрямлению исторических путей до того, что удалось сотворить ей! Куда уж их потугам изображать себя богами, а точнее - лишь одной ипостасью, той, что послана на муки благой вести, обреченной на страсти и распятие! Нужно быть суровым судией, карать, а не проповедовать, философствовать молотом, а не книгой и не самой передовой из всех передовых теорий.
Однако для этого необходимо совершенно иное ощущение - чувство грозной праматери, что безжалостна в своей решимости железной рукой загнать собственных детей к счастью…
- Маленькие девочки играют в куклы, большие девочки играют в детей, - скорбный голос как приговор.
Стиснутые зубы разжимаются протиснувшейся в рот трубкой, которая начинает откачивать скопившуюся слюну и слизь. Боль не стихает, но отступает на второй план, таится за ширмой, вцепившись острыми когтями в тонкую бязь анестетиков.
Она открывает глаза и вместо привычной ржавчины стального острова видит мягкий полумрак лазарета, слышит позвякивание киберхирурга, чувствует, как заботливые руки туго пеленают ее там, внизу, а шершавая рука продолжает вытирать пот с ее лба.
Райское благоухание вечного Полудня щекочет ноздри.
- Это невероятно! Просто невероятно! - восклицает чей-то очень знакомый голос. - Взгляните сюда! Никогда такого не видел.
- Вот поэтому я всегда был против Свободного Поиска, - брюзгливо отвечает другой, в чьем тоне звенят металлические нотки неограниченной власти.
- Ну, Элефант, не брюзжите! Все хорошо, что хорошо кончается. Нам нужно благодарить нашего глубокоуважаемого гостя за столь впечатляющий материал…
- Она не материал, - сухо возражает Глубокоуважаемый Гость.
- Да-да, гр-р-р-рм, конечно, - бурчит третий, и теперь она догадывается почему же его голос так ей знаком - сам Господин Председатель оказался здесь каким-то чудом. - Но ведь наш глубокоуважаемый гость не будет отрицать, что мы имеем дело с целым ворохом наказуемых деяний - начиная от вмешательства в основы жизнедеятельности организма до незаконной модификации Высокой Теории Прививания…
- Так оставьте ее здесь, - предложил Элефант. - Подберем ей концлагерь, чтобы собственной жизнью искупала свои преступления.
- Вы не шутите?! - Господин Председатель аж закашлялся.
- У этой девочки серьезные проблемы.
- Да уж, куда серьезней, - задумчиво сказал Господин Председатель. - Вы утверждаете, что с помощью неких технологий она… хм-м-м-м… произвела на свет целую кучу народа?
- Блестящая формулировка, - не удержался Элефант. - Браво! Целая куча народу! Пучок и маленькая корзинка.
- Не придирайтесь…
- Если говорить приблизительно, то около ста восьмидесяти экземпляров, - сообщил Глубокоуважаемый Гость. - Очистка периметра продолжается, много останков обнаружено в трюмах, некоторые выжившие экземпляры пока затруднительно идентифицировать как однозначно человеческие, хотя, возможно, это результат сбоев в программе эмбрионального архиватора.
- Потрясающе! Потрясающе! Наш ореховоглазый друг превзошел самого себя!
- С девочкой все будет в порядке? - обеспокоился Элефант.
- С девочкой! - хмыкнул Господин Председатель. - Она произвела на свет стольких, что ей впору награду давать за вклад в демографию, ха-ха. Ублюдки, конечно же, совершеннейшие ублюдки…
- Я не прошел рекондиционирования, умгекехертфлакш, - зачем-то предупредил Глубокоуважаемый Гость, и от этого возникла пауза, наполненная обычными бортовыми шумами - гулом машин и позвякиванием хрустальных небесных сфер.
Затянувшееся молчание нарушил Элефант:
- Когда собираетесь обратно?
- Сейчас, - объявил Глубокоуважаемый Гость. - Я и так подзадержался…
- Погостили бы! - излишне радушно воскликнул Господин Председатель - так обычно делают заведомо неприемлемые предложения.
Полутьма в глазах постепенно просветляется. Над ней склоняется смутно знакомое лицо, осторожно целуют в губы, гладят по щеке:
- Все будет хорошо, Кузнечик. Все будет хорошо…
Глава двенадцатая. ГОРОД
Сердолик оттянул ворот свитера как-будто ему стало трудно дышать. Хотя, чем черт не шутит? Может так и есть…
А если очередной просчет? И все выкладки штатных психологов оказались никчемной бумажкой? Бумажкой, не имеющей никакого отношения к действительности? И вместо "конструктивного диалога" (Вандерер с тяжелой ненавистью выудил из памяти особо поразившее словосочетание, поразившее до побелевших костяшек стиснутых кулаков, до пота на лысине), как клялись собственной матерью штатные мозговеды и духоприказчики, он сейчас собственными глазами увидит…
Что? Как Сердолик, словно дешевый фокусник, вытащит из-за пазухи ярко-красную пилюлю, с пафосом брякнет нечто вроде: "Яд, мудрецом предложенный, возьми…", сглотнет отраву и примется мучительно умирать, всеми судорогами взывая к справедливому воспомоществованию собственной персоне и не менее справедливому возмездию виновникам сего безобразия со стороны непререкаемой, единственно верной Высокой Теории Прививания?
Убью, - со свинцовой решимостью определился Вандерер. Всех штатных психологов. Посажу на звездолет и загоню в подпространство до скончания времен. Заставлю повторить геройский поступок экипажа "Тьмы". Устрою аварийную высадку на Флакше, умгекеркехертфлакш!
Но смакование подробностей агонии штатных психологов или их же не менее мучительного бессмертия облегчения не принесли. Поскольку как не ему, основателю и бессменному руководителю Kontrollkomission, понимать, что иных мозговедов и душеприказчиков у него нет и не будет. Ибо надобны ему не умные, а верные…
На сколько он отвлекся? Мгновение? Миг? Однако этого оказалось достаточно, чтобы ситуация радикально изменилась.
Сердолик все еще держался длинными пальцами за ворот свитера, будто уже не дышать трудно, а вообще надоел ему неизменный балахон крупной вязки из дромадерской шерсти, и он счел уместным стянуть его прямо сейчас, во время самого важного разговора в его жизни… его человеческой жизни, поскольку независимо от принятого им решения человеческое существование его пресечется и начнется… а вот здесь и находилась проклятая развилка, точка бифуркации, кехертфлакш…
Глаза "отпрыска неизвестного отца" (как он и его "единоутробные" братья и сестры проходили по всем закрытым донесениям) смотрели куда-то позади Вандерера, наливаясь странным купажом эмоций - удивлением, непониманием, отвращением, жалостью, решимостью и, конечно же, страхом.
Сердолик сглотнул, кадык дернулся, и Вандерер еле сдержался, чтобы не обернуться и не посмотреть - куда вперился испытуемый. Он лишь позволил себе крохотное движение и стиснул рукоятку любимого "герцога".
- Так-так-так, - сказали из-за спины, что больше походило не на возглас смешливого и натужного удивления, а на краткий взрык тяжелого пулемета, уверенно поразившего цель. - Кажется мы столкнулись с попыткой заговора против… как у вас говорится? Человечества?
Двое… Нет, кроме запаха человеческих тел ощущалось нечто еще - тяжелое, искусственное и неуместное.
Вандерер с безупречно сыгранной старческой немощью повернулся к вошедшим и почти истерично каркнул:
- Что ему здесь нужно?! Откуда он здесь? Сердолик!
Ферц победно улыбался. Как будто ему выпала удача раскрыть шпионскую сеть материковых выродков в самом сердце Адмиралтейства. Он переводил взгляд с Сердолика на Вандерера, шевелил кончиком короткого носа и разве что не потирал в величайшем довольстве руки.
Рядом с Ферцем башней возвышался робот - древняя ходячая рухлядь с зачем-то опущенными визорами - державший на руках бывшую жену Сердолика. Короткая юбка женщины задралась почти на пояс, и левая рука робота впивалась пальцами в ее оголенное бедро, а правая сомкнулась на шее. Нет нужды взывать к провидцам, дабы понять - одно движение манипулятором сломает бывшей жене позвонки.
Вот так летят ко всем чертям тщательно разработанные планы. Гаденыш, с яростью подумал Вандерер. Ладно, тебя оставим на закуску, а сейчас самое главное - Сердолик. И если нужно, то он не задумываясь разменяет ферзя на пешку. Потому что пешка уже готова ступить на последнюю линию доски и стать… А вот чем ей предстоит стать надо еще посмотреть. Возможно, такой фигуры даже правилами не предусмотрено. Плевать на правила. Только бы испытуемый не кинулся, очертя голову, на выручку жены, хоть и бывшей. Только бы не кинулся…
Словно услышав обращенную к нему мольбу немощного старикана, Сердолик отпустил ворот свитера, руки его безвольно повисли, и он бесцветным голосом произнес:
- Вы разве не знали? Я думал вы обладаете даром всезнания.
- Дар всезнания обеспечивается хорошей сетью информаторов… - проворчал словно бы самому себе Вандерер. Угрюмый "герцог" холодил ладонь, и он все сильнее сжимал рифленую рукоять, точно пытаясь выдавить из нее чудесные капли того самого зелья, что придают уверенность даже в самых жутких проступках. - Serdolic, wissen Sie, wer ist das?
Отпрыск неизвестного отца разлепил пересохшие губы:
- Vermute. Er ist streng geheimer Fremdgeschichteverbesserungsfachmann.
Догадывается. Он, кехертфлакш, догадывается! Может, это у них на роду записано? Или, точнее, на дурацких штуковинах - зажигателях? В таких дерьмовых ситуациях полагалось тяжело вздохнуть и посыпать лысину пеплом, ибо ничего иного предпринять уже невозможно. Вот прокол так прокол. Всем проколам прокол. Тщательно выверенная, подготовленная операция, в которую вовлечены сотни специалистов, вбухано кехертфлакш сколько ресурсов, нервов поставлена под угрозу срыва! И из-за кого?!
Много-много лет назад он не успел за этим прытким мальцом… Успеет ли теперь?
- Хватит тарабарщины! - крикнул Ферц. - Оставаться на своих местах! Оружие на пол! Одно резкое движение, и ей свернут шею. Конги!
Робот качнул своей ношей, словно демонстрируя Сердолику и Вандереру непреклонную решимость выполнить все приказы Ферца.
Бывшая жена продолжала покоиться в его объятиях безвольной куклой. И могло показаться, что так оно и есть - нет никакого человека с его выдуманной свободой воли, а имеется искусно сделанный фантош, совершающий жуткую пляску жизни, подчиняясь молчаливому приказу сомкнутой на шее лапы мертворожденного чудовища.
- Ты ошибаешься, Ферц, - сказал Сердолик. - Ты очень ошибаешься. Роботы не могут причинить вред человеку…
Ферц оскалился:
- Ты о дурацких законах роботехники? Ефрейтор Конги больше им не подчиняется. Он мобилизован по законам военного времени и перешел в мое полное подчинение.
- Это невозможно… Скажите ему, Вандерер! - Сердолик, забыв о предупреждении Ферца не двигаться, резко повернулся к Вандереру.
- Возможно, - кратко ответствовал Вандерер.
- Каким образом? Почему?!
- Хочешь все узнать? Спроси меня, Сердолик! - рассмеялся Ферц.
И тут бывшая жена, словно очнувшись после забытья, открыла глаза и сказала:
- Он никогда не отличался сообразительностью, Ферц. Это же так просто, Корнеол… Потому что Конги должен был следить за тобой! И в случае необходимости - убить! - она неожиданно легко освободилась из рук держащего ее Конги, оправила юбку, выпрямилась, потирая пятна на шее. - Или как там у вас говорится, Вандерер, - устранить угрозу?
Лазарет, оборудованный в Башне, ничем не отличался от тысяч таких же полуавтоматических "цирюлен", как их называли космонавты, следопыты и звероловы, разбросанных по всей периферии Ойкумены. Несколько узких коек, что лепестками раскрылись вокруг киберхирурга, готового многочисленными щупальцами произвести сколь угодно сложную операцию, капли мониторов над обтянутыми антисептическими наволочками подголовниками, почти незаметные вспышки стерилизаторов, тихие вздохи кондиционеров и общая атмосфера, странным образом располагающая к болезни, - привет психодизайнерам, переборщивших в стремлении создать ощущение уюта и покоя у потенциальных пользователей.
Парсифаль, за свой долгий век наглядевшийся на подобные учреждения во всех оттенках периферии, мог авторитетно подтвердить - разницы никакой, если не считать лежащего на койке человека. Нет, сам по себе он не являлся чем-то примечательным, вполне укладываясь в антропологический тип "человека здорового", не измученного дурной наследственностью или благоприобретенными паразитами.