Семену бы свою, юкагирку! Юкагиры - однолюбы. Но где ее сыщешь? Если весь юкагирский народ наперечет!?
Максим Кучаев прочитал в рукописи Семена Курилова:
"…Все одиннадцать юкагирских родов неимоверно переплелись сложными линиями родственных связей. А закон был строг и суроз: запрещалась не только повторная связь, запрещалось соединение родственных линий даже через пятое и шестое поколения. Найти жениху свободную линию было делом трудным и страшно запутанным. Юкагиры в разное время и в разных местах породнились с ламутами, чукчами, якутами и даже с русскими. Попробуй-ка - отыщи в этой неразберихе свободный конец!.."
В своем новом романе Семен Курилов напишет:
"…Случалось всякое. Рискнул брат Нявала… отправился на Гижигу, нашел жену, привез, обласкал. А потом задушился. Далекими, но встречными оказались их линии.
Опозоренной и несчастной, с ребенком от мужа-родственника покинула женщина стойбище…"
Нет, не стоит сейчас интересоваться этим нелегким вопросом! - решил Кучаев.
Семен Курилов подошел к столу, отодвинул пепельницу и склонился над листом газетной полосы - завтрашнего номера "Колымки".
- Ты, Максим, писал? - он ткнул в корреспонденцию, правленную и переправленную редактором - не любил Редактор, как он сам говорил, архитектурных излишеств и лирических соплей!
- Я. Но тебе читать не стоит…
Семен читал медленно, вслух, отделяя паузами слово от слова:
"В целях повышения культуры производства и, выполняя решения прошедшего Пленума ЦК КПСС, необходимо обеспечить бригаду оленеводов нижеследующими предметами…"
- Это не изящная словесность, Семен. Жизнь и редактор потребовали такой материал, Между прочим, Семен, это просили опубликовать в газете андрюшкинцы. Андрюшкино - твоя родина, Семен!
- Да, там я родился, там сейчас живет моя матушка и брат Колька. Так что потребовали от общества мои земляки-пастухи?
"Срочно обеспечить бригаду нижеследующими предметами:
Приемник "Меридиан" или "Геолог".
Бинокль.
Фонари карманные с батарейками и батареи для радиостанции.
Лыжи. Три пары с адидасовскими креплениями.
Шахматы, домино и прочие настольные игры.
Художественная литература на якутском и русском языках.
Журналы: "Новый мир", "Сельская жизнь", "Наука и религия", "Моды", "Юность", "Искусство кино", "Хотугу улус".
Портфель для бригадира.
Со слов членов бригады записал корреспондент газеты "Колымская правда" К. Максимов.
Алазейская тундра. Озеро Прасковья".
- Озеро Прасковья… Озеро Прасковья… Это шесть часов ходу от Андрюшкино?
- Шесть часов минута в минуту! - подтвердил Кучаев.
- Так что ж ты, К. Максимов, промотавшись шесть часов на нартах, не сподобился какую-нибудь зарисовку выдать? Читабельную?
Максим пожал плечами.
- Выполнял социальный заказ! - Максим опять пожал плечами.
Да. Кучаев выполнял заказ, но в блокноте был записан и другой рассказ, который он и опубликует потом…
ИЗ БЛОКНОТА МАКСИМА КУЧАЕВА
Варианты названий: "А кругом тундра белая…", "Оленей погонять надо!", "Над тундрой ветер перемен"…
Алексей Ягловский посмотрел на меня, облаченного в кукашку и меховые шаровары, на надвинутый чуть ли не на глаза двойной малахай и, усмехнувшись, заметил:
- Шевелиться-то можешь?
- Могу, - ответил я, плохо соображая, как мне это удастся сделать. Но тут же подумал, что для сидения на нартах сил у меня хватит.
У Алексея Николаевича Ягловского на этот счет было свое мнение:
- Однако, ехать шесть часов. И управлять олешками надо. - Но тут же еще раз усмехнулся и добавил: - Впрочем, подвяжем твоих оленей к другой упряжке.
- То, что управляющий Андрюшкинским отделением совхоза "Нижнеколымский" Алексей Николаевич Ягловский наделен острым и саркастическим умом, я заметил сразу. Но не сразу уловил, когда он шутит, а когда говорит всерьез. И то, и другое он умеет произносить без улыбки.
Но на сей раз он не шутил, моих оленей действительно привязали к нартам Евдокии Спиридоновны Слепцовой. Она пенсионерка, но изъявила желание поработать несколько месяцев в стаде.
Тронулись…
Не ради праздного любопытства ехал я сейчас в Алазейскую тундру. Как корреспондент "Колымской правды" я должен был дать репортаж о смене пастухов-оленеводов. О первой на Колыме смене…
Из разговоров оленеводов:
Костя Клепечин: "Что я в тундре должен ишачить с утра до ночи и из месяца в месяц!?"
Алексей Жарков:
"В поселке кино крутят… Несогласный я быть все время в тундре. Месяц там - месяц тут - это куда ни шло!"
Алексей Ягловский:
"Это раньше в тундру загоняли на всю жизнь. Всю жизнь пастух кочевал по тундре и выходил оттуда только умирать. А я сам не хочу так работать и другим не дам!.. Пока меня не сняли, конечно!"
Андрюшкинцы первыми перешли на сменно-звеньевой выпас. И это естественно. Еще много лет тому назад они пытались провести такой эксперимент, но при переброске людей сделали ставку на самолет - это оказалось слишком дорого. (А. Н. Ягловсккй за этот эксперимент получил строгий выговор по партийной линии с занесением в учетную карточку и с последующим снятием с работы за авантюризм!) Но сама мысль о работе по-новому не давала покоя. И вот через много лет снова вернулись к этой идее.
Опыт у Алексея Ягловского уже был и он сразу отказался от "самолетного варианта". Решил смены производить на оленях…
Тронулись…
Захотелось запеть недавно услышанную песню:
А кругом тундра белая,
От мороза звенит,
И олени несмелые
Смотрят косо в зенит…
Действительно, вокруг была тундра белая, и звенела она от мороза (мы выехали при - 41 по Цельсию), но что касается оленей, то не заметил их косого взгляда, да ещё - в зенит. Ради рифмы, что ли?..
Замечу сразу, петь мне расхотелось через минуту: езда на оленях оказалась трудной и утомительной. Какой там сон, запланированный мною раньше! На первой же кочке - а кочек в тундре считать не пересчитать! - нарты резко наклонились, и я, как мешок неуправляемый, - как будто есть управляемые мешки!? - вывалился в снег. "Олений поезд" остановился, и управляющий поглядел на меня тревожно:
- Ушибся?
- Нет.
- Однако, ты в следующий раз, как вывалишься, сразу кричи, а то потеряем в тундре.
- Как кричать?
- А-а-а-а… - подсказал управляющий.
И опять я не понял, смеется Алексей Ягловский или говорит серьезно. Но про себя решил: кричать не буду.
А Евдокия Спиридоновна, пыхнув на меня беломорным дымком, добавила:
- Оленей погонять надо…
- Подошел Костя Клепечин. Тот самый, который говорил, что он ни за какие коврижки не поедет в тундру надолго, погладил моих оленей и тихонько проговорил:
- Погоняй не погоняй - не поможет! Здесь совершенно другой подход нужен.
- Какой, Костя?
- Словами это не объяснить. Каждый олень имеет свой характер.
- И человек имеет свой характер, Костя, но что из того?
- А то, что вы с олешкой не сошлись характерами.
- Погонять чаще надо, - упрямо твердила Евдокия Спиридоновна, - и покрикивать.
Ничего ей на это не ответил Костя Клепечин, но по нему я понял: вчера демобилизованный солдат остался при своем особом мнении.
Костя Клепечин - звеньевой стада 4-го Андрюшкинского отделения, а бригадир - Михаил Иванович в течение двух месяцев возглавлял звено и сейчас должен был временно передать стадо Константину Клепечину - сыну. Происходит не только смена пастухов, но и поколений. Отцу скоро на пенсию, и все думают, что сын возглавит не только звено, но и всю бригаду… Но эти дела решает Семён Николаевич по своему усмотрению… А то, через чур много советчиков всегда находится!
- Однако, Максим Леонидович, зализывайте раны и поехали, - сказал Ягловский.
Вновь тронулись в путь.
Я погонял оленей, а они не шли, тормозя нарты Слепцовой. Я шептал олешкам ласковые слова, пытаясь сойтись характерами, но они никак не реагировали, я бранился, - ругался матом, коему был обучен ещё со времён проживания в Карелии, но и это на оленей не действовало.
Евдокия Спиридоновна то и дело оборачивалась в мою сторону и зло произносила одно единственное слово: "Погоняй!"
Так в мученьях прошло несколько часов… Остановились подкормить оленей. Ко мне подошел Ягловский.
- Ну как?
Руки-ноги у меня еле шевелились, тело отказывалось повиноваться. Есть такое выражение: "свинцовая усталость", так вот эта усталость и наполняла каждую мою клеточку.
- Порядок, - ответил я, с трудом ворочая языком, - вот только олени почему-то не хотят тянуть.
Слепцова что-то стала ему говорить. Я хоть и не понимал по-якутски, но догадался - жалобы идут по моему адресу.
Ягловский усмехнулся. Ох, уж эта усмешечка Ягловского! Небось не один выговор он схлопотал за нее! Не одного крупного начальника сделал своим врагом…
- Олешка, говоришь, не тянет? А может, управлять им не можешь?
- Великое искусство! - возмутился я, хоть и не начальник я, но насмешка и меня раздражала! - У вас, Алексей Николаич, они тоже не потянут. Костя Клепечин сказал: " Оленей не только погонять нужно, но и характерами с ними сойтись".
- Это у меня-то не потянут?! - уставился на меня Ягловский. - Это почему же?
- А потому, что вы давно стали кабинетным работником. А олени - Костя сказал - животные умные, они сразу распознают интеллигента. Вы же типичный представитель бюрократической интеллигенции, - решил я разговаривать с управляющим в его же ключе.
- Я - интеллигент?! Да я же бывший рабочий человек.
- Бывших олени тоже не признают, Костя сказал…
Ягловский вспыхнул:
- Много твой Костя понимает! Я - якут, во мне течет кровь тысячелетий!
- А олени родились в наше время.
- Вот что, - сказал Ягловский, - еду на вашем олешке, а вы - самостоятельно. Са-мо-сто-ятель-но… На моём. Идет?
- Идет…
Но "моё олешка" под руководством управляющего Алексея Ягловского тоже не торопился ставить рекорды. Конечно, будем справедливы, олень лапчатый, несколько увеличил скорость, но этого было недостаточно, чтобы следовать "ноздря в ноздрю" - выражение Кости - за нашим, быстро удаляющимся "оленьим поездом"… Зато я на олене управляющего выбился на второе место - даже про усталость забыл! - а когда двигались по озеру, то и первым шел, Недолго, правда, думаю, это Костя мне подыграл?..
Через час пути - "олешки ягеля требуют!" - Ягловский смущенно почесал голову через два малахая и признал, хоть и косвенно, мою правоту:
- Однако, олени и вправду того, неприспособленные…
Тут уж возмутился Костя Клепечин:
- Это ж мой рогатый!.. Вот что, Алексей Николаевич, я поеду на своём.
- В тебе тоже течет кровь тысячелетий? - попытался я подковырнуть Костю.
Но он на мои слова ноль внимания…
Эх, Костя, Костя, ты совсем не дипломат! Ну что тебе стоило ехать помедленнее, отстать хоть чуть-чуть, чтобы и мы, постепенно отвыкшие от физических нагрузок, почувствовали себя "покорителями" тундры.
Но Костя Клепечин на "наших" оленях вырвался вперед и ни разу не отстал. Олени чувствовали каждое движение молодого пастуха, каждый его молодецкий выкрик.
Когда меня выбросило в очередной сугроб, ко мне подъехал управляющий и, улыбаясь, сказал:
- Однако, обставил нас молодой… Хороший бригадир.
- Однако, не бригадир, а звеньевой, - поправил я его.
- Бригадир, - твердо сказал Ягловский, - как Михаил Клепечин выйдет на пенсию, сразу же утверждаю его бригадиром. Я об этом давно думал, а теперь окончательно утвердился в этом… Однако, вылазь из сугроба, поехали…
А, ещё через несколько часов пути, когда я был весь, как загнанный жеребец, весь в мыле, когда я приготовися к бесславному поражению, взвилась к небо сигнальная ракета, освещая огромное заснеженное пространство, и на белом фоне показалась черная точка - тордох четвертого стада. Полчаса пути - и мы у цели… Смена приехала.
Сменно-звеньевой выпас… Все, что сейчас происходит, - впервые на Колыме! Пройдет время - и сменно-звеньевсй выпас завоюет себе место под солнцем, молодые, да и старые оленеводы голосуют за него двумя руками. Со временем подытожат опыт сгодняшнего дня, выявят все плюсы и минусы, и он обретет более точную, выверенную форму. Тогда за работу возьмутся любознательные краеведы: они обязательно захотят установить, кто был первым из первых. Облегчим им эту задачу и сообщим имена тех, кто стоял у истоков. Это бригадир Михаил Иванович Клепечин - эвен, пастухи Алексей Романович Слепцов - якут, Алексей Семенович Татаев - эвен, санинструктор Анна Ивановна Клепечина - эвенка.
Меняет их комсомольско-молодежное звено: звеньевой Константин Михайлович Клепечин - эвен, пастухи Спиридон Алексеевич Слепцов - юкагир, Гавриил Прокопьевич Татаев - эвен, Федор Ильич Жирков - юкагир, санинструктор Евдокия Спиридоновна Слепцова-юкагирка.
Будем помнить, что история делается нашими современниками сегодня, будущее в их руках…
Это из блокнота Максима Кучаева, но Семен Курилов не заглядывал в него, а видел только то, что на газетной полосе.
- Портфель для бригадира… Портфель для бригадира… - Курилов отложил полосу, подсел к Кучаеву на диван, обнял за плечи.
- Дорогой, Максим… Будь моим другом, Максим!.. Если б я умел плакать, я бы сейчас заплакал. Но у меня давно нет слез, все выплакал в детстве и юности. Портфель для бригадира… Если б ты заехал сейчас в мое прошлое и спросил: "Что ты желаешь, мальчик?"
Я бы ответил дребезжащим щенячьим голосом: "Хлебушка дай! Хлебушка!"… Ты меня как-то спросил, почему я редко залетаю в гнездо своих предков? Я отмахнулся тогда, Максим, а сейчас… сейчас скажу. Тебе одному скажу. Нет, нет, я не пьян и не схожу с ума, не смотри на меня так!..Нет, смотришь!.. Так вот, я убит тундрой, я боюсь тундры. Для меня каждый выезд - напоминание, для меня каждый выезд в тундру - мучение.
- Тебе тяжело. Семен, не надо, не воспоминаний. В другой раз… Никогда не надо письма паши старые читать - есть такой городской романс. В нем не только о письмах, Семён.
- Надо, Максим, надо, если я не буду вспоминать, если я начну беречь свои нервы, то какой я к чёрту писатель! А?.. Может быть, я так долго пишу свой роман, потому что у меня появилась теплая уборная и горячая вода?.. Поберечь себя… Ты в моем последнем рассказе уловил "тоскующий нерв", ты сказал мне тогда, что я смешливо дурачусь сквозь слезы… Верно подметил…
Рассказ был о щенке по кличке Кучу-кучу. О маленьком веселом щеночке. По утрам он лизал мальчишеское лицо своим теплым шершавым языком…
Мальчишка любил все маленькое: оленят, голых мышат. Но собаки растут намного быстрее людей - мальчонка еще оставался маленьким, а щенок превратился в огромного лохматого пса. И единственное, что еще притягивало мальчика к собаке, так это то, что несмотря на свой рост, оставался он по-прежнему доброй и ласковой псиной.
Однажды мальчонка подобрал в тундре птичку, выпавшую из гнезда. Розовато-белое тельце ее, не покрытое перьями, дрожало на ладони. Мальчонка протянул птичку Кучу-кучу.
- Лизни, псинка, ее своим теплым языком. Отогрей.
Не понял Кучу-кучу мальчика, потянулся мордой к маленькой ладошке, миг и… съел Кучу-кучу птичьего детеныша. Большой съел маленького!
Вильнула псина хвостом: "Ты этого хотел, малыш?"
Озлился мальчишка.
- Пошла вон, вонючая псина! Чтоб ты сдохла и песцы обглодали твои кости! - и пнул в бок, ничего не понимающего пса, вся вина которого состояла в том, что он еще плохо знал коварный человеческий язык.
А однажды отец сказал мальчонке, что Кучу-кучу собирается в дальнюю дорогу. Навсегда. Мальчишка уже знал, что такое - навсегда! Многие люди и животные тундры ушли из его короткой памяти навсегда. И нет от них оттуда ни весточки!
- Вот и хорошо! - обрадовался мальчишка. - Пусть уходит злой Кучу-кучу - пожиратель детенышей! - навсегда.
А мать сказала, дав мальчишке кусок мяса:
- Отнеси собаке, пусть порадуется перед длинной дорогой…
Мальчик не отдал собаке ее последнее мясо, показал только дразня, съел сам и на прощанье пнул ногою удивленного пса…
Потом он увидел шкуру Кучу-кучу. Гладкую, аккуратно расчесанную шкуру с блестящим, как снег под лучами уходящего на зимовку солнца, искрящимся мехом…
Мальчишка еще многого не понимал, но тут он вдруг понял главное: он совершил кощунство - обидел перед смертью своего доверчивого друга. И только сейчас до него дошел истинный смысл такого простого слова "навсегда". Навсегда - это… Это, когда и захотел бы, но уже не у кого просить прощения! Навсегда - это и значит навсегда.
Мальчишка станет взрослым, повидает много смертей на своем веку, но Кучу-кучу не уйдет из памяти.
"Много с той поры в тундре выпало и растаяло снегов. Жизнь не раз испытывала меня на человечность, то даря, то отнимая радость истинной дружбы. И я не раз утверждался в том, что в мире человеческих отношений нет большей ценности и утраты, чем доверие."
- Не надо, Семен, - повторил Кучаев, - ты устал, вот уж скоро утро, расслабся. Давай говорить о женщинах, Семен. О женщинах всегда приятно говорить. Говорят, татарочка одна на тебя заглядывается…
- У нее есть муж, Максим. И - дочь.
- Дочь!? Первый раз слышу!
- Вначале дочь жила у родителей Насимы в Казани, а недавно - большая уже девочка! - переехала в Черский. Но, хватит об этом, сам не знаю, что из этого выйдет!.. Однако, Максим, тебе надо было стать врачом, а не писателем! Компрессики прикладываешь к моему сердцу.
- Однако, ты много говоришь, Семен.
- Ага. Значит тебе показалось, что я много говорю? Северный человек и… много, много говорит?.. Ты прав, Максим, я сегодня очень много говорю. Но у меня в оправдание есть две уважительных причины. Две, а не одна!
- Давай первую!
- Кажется, заканчиваю первый роман из задуманной трилогии "Ханидо и Халерха".
- Что ж ты сразу не сказал, - обрадовался Кучаев, - есть оправдание нашему ночному бдению! О чем роман, Семен? Ах, чего это я спрашиваю! Конечно, о Севере!
- Я назвал его "Люди, купцы, шаманы".
- Экзотично.
- Какая уж там экзотика. Это роман о тех временах, когда юкагиры и ламуты, чукчи и якуты в беспросветности, когда будущее их было темным, как долгая полярная ночь, когда народ северный был зол и дик, как песец… Но я не о романе хочу говорить сейчас с тобою, Максим.
- О чем же?.. Напиши я роман, так до потолка бы прыгал от радости! А мыс тобою глушим уж какую ночь коньячную сивуху, а ты говоришь обо всем на свете, но только не о главном! Я же представляю себе, что значит поднять этакую романную глыбу!
- Не о том речь, Максим! Хочу говорить с тобою долго-долго, как южный человек.
- Вторая уважительная причина?
- Да.
Что-то странное было во взгляде Семена Курилова. Впечатление такое, будто в форточку, вместе с морозным ветром, влетела птица-старость и тенью своего крыла накрыла моложавое лицо юкагирского писателя. Прав Семен, арктический год смело можно умножить на два. А то - и на три!
- Давай вторую уважительную!
- Максим! Может такое случится, что первый мой роман окажется и последним.
- Думаешь, не напечатают?
- Думаю, напечатают. Я не в том смысле, в прямом.