- Однако, мы устали, - попытался перевести разговор в шутку Кучаев, но осекся, увидев устремленный на себя взгляд: трезвый, режущий, колючий.
- Я не привык никого обманывать, Максим Леонидович, тем более, себя. Я держусь в жизни на одном самолюбии. Я хочу, чтобы после моего физического ухода навсегда, знали мою биографию. Понятно я говорю? Хорошо ли прочищены твои уши, чтобы услышать то, что я говорю?
Кучаев оторопел: до него еще не дошел глубинный смысл сказанного. Как воспринимать слова юкагирского писателя? Может быть, у северных народностей они имеют второй, потаенный, иносказательный смысл?.. А, может, это так мрачно шутит Семен Курилов. Ответил осторожно, подбирая слова. Так разговаривают с больными.
- Так напиши свою биографию, Семен, сам. Кто лучше тебя это сделает?.. Каждый день по листочку, по одному листочку и через год - биографический роман в триста шестьдесят пять страниц. А если год високосный, то на одну страничку больше. Ты усекаешь мою мысль?
Курилов улыбнулся.
- Доктор, доктор и есть. Но, во-первых, коллега, мне еще рано писать печатные автобиографии - редакторы не так поймут! Во-вторых, я же тебе сказал: "Люди, купцы, шаманы" только первый роман из трех. Мне надо торопиться, Максим, Мне отпущено жизни еще на два романа…
Успокоилась было за ночь метель за окном, а к утру вновь принялась за свою работу, стала раскачивать электрические фонари на столбах и воротах, пробовать крепость рекламных плакатов и крыш, вгонять дымы в печные трубы и пугать людей, подвывая то волком, то, впадающим в транс шаманом…
- Для запева, Максим, я рассказал тебе о своем детстве. Детство - очаровательная пора человечества! Так, по крайней мере, утверждает пишущая наша братия. Но если б мне предложили вновь стать ребенком, начать жизнь сначала, с белого листа, я бы не согласился. Я бы хотел начать отсчет времени с того момента, когда вывел первое слово в своем первом осмысленном рассказе. Но из песни слова не выкинешь, а из жизни - детство… Было и у меня детство…
ПЕРЕВАЛ
"Урал" подбирался к перевалу - ощущался подъём. Машина тяжело дышала и, казалось, нехватка в воздухе кислорода отражается и на её железных лёгких.
- Ну, ну, дорогуша, поднатужься…Ну ещё чуть-чуть, миленькая, - Гаранин шептал ласковые слова и разговаривал с машиной, как с живым существом. - Так, так, незабудочка ты моя…
По сторонам дыбились горы Чукотки и высоковольтные пролвода Билибинской атомной электростанции настороженно гудели. Впереди полыхнули сполохи полярного сияния и тотчас исчезли. Луна, будто откушенная с одного бока, зависла над изуродованными литственницами. Всё это выглядело не совсем правдоподобно и напоминало декорации из шиллеровского "Коварства и любви", выполненные в мрачных тонах. Того и гляди, появтся братья-разбойники!
- Я первый раз еду ночью в машине, - прошептала З.И. Щеглова, - красота-то какая! Серёжа, посмотри!
"Красота!" - фыркнул про себя Гаранин. - "Чорт бы её побрал эту красоту! Лучше бы за дорогами следили!"
Да, дороги оставляли желать лучшего. Извилистые, кочковатые, стиральные доски, а не северные дороги. Даже самая оживлённая трёхсоткилометровая трасса Зелёный Мыс - Билибино выглядет угрожающей. Поэтому и скорости машин, по сравнению с прошлогодними, снизились в два-три раза. И ломаются машины на этой трясучке в два-три раза быстрее.
Говорят, главному дорожнику дали по мозгам за то, что схваченную ещё первыми морозами трассу не выровняли бульдозерами. Начальнику хоть и влили по первое число, но дело-то этим всё равно не спасли! По такой дороге за зиму не успеешь переправить все грузы из Якутии на Чукотку. А грузы - это шофёрский заработок, целое лет ожидающих открытия зимника.
"Красота! Чорт бы побрал эту красоту!"
З. И. Щеглова вдруг неожиданно стала декламировать стихи:
Лежит средь сопок в инее, как будто в сердце выбита, дорога-трасса зимняя
Зелёный Мыс - Билибино…
Гаранин покосился на Зину, но ничего не сказал. Стихи он не любил. И не читал. Он не мог найти стихам практического применения. Для охмурения женщин? Так они и без рифм к нему липнут. Кто-то, когда-то, где-то пустил в большой полёт "утку", что лучшие семьянины получаются из еврейских мужчин! Дудки всё это! И со стихами тоже явный перебор. Да и не стишков ему сейчас было: скользкий подъём на перевал требовал внимания и внимания. Если его "Урал" не одолеет перевал, соскользнёт вниз, то загорать им до утра. Только утром его трактором вытянут на плато. Шоферская броатия говорит, что в это время года перевал не страшен - хороший водитель всегда его одолеет. Так что, попробуй не заберись на верхотуру: не только в заработке потеряешь, но и станешь посмешищем. Кому-кому, а новеньким такое не прощают!
- Что же ты молчишь, Серёжа?
- А-а!? Что?! - встрепенулся Гаранин.
- Нравятся стихи?
- Очень! - не задумываясь ответил Сергей. В голосе его была искренность. Вернее, та модуляция, которую принимают за искренность. - Это ж надо так складно написать. Гонорар, небось, отхватил.
- Спасибо тебе, Серёжа, что вытащил меня из берлоги. А то все говорят: "Билибино! Билибино!", а я там ни разу не была. Спасибо! - З. И. Щеглова осторожно прикоснулась к гаранинской руке и погладила её. Жёсткую, продымленную, пропахшую бензином руку.
А Сергей Гаранин уже давно отключился от стихов, начисто выбросил их из головы. Да и о Зине Щегловой забыл - чортова дорога! Приехал-прилетел Сергей на Крайний Север не за экзотикой. Необходима настоящему мужчине личная машина? Что за вопрос! Собственный замок? Ох, как нужен!..Вот когда всё это будет иметь мужчина, можно и жениться.
Гаранин покосился на свою пассажирку. Не на Зине, конечно, хотя можно и на Зине: баба не гулящая, на морду смотрится…Деньги у неё тоже должны быть. Сама уже много лет на Севере, да от погибшего мужа - лётчика полярной авиации - должно кое-что остаться…
" Урал" попал в выбоину, но перевалил её, натужно взревел, жалуясь на судьбу перестукиванием клапанов - " ну скоро ли это распроклятое плато окончится!?" - но на скорости это не отразилось.
- Умничка ты моя, - похвалил машину Гаранин, - кровиночка моя единственная…Изумрудинка…Кровиночка моя единственная…
З.И. Щеглова прислушивалась к ласковым пришептываниям и, краснея, подумала: не израсходовал бы он все нежные слова, хоть частичку душевного тепла оставил бы ей этот желанный мужчина.
Нравился ей Сергей - что уж тут поделаешь! Да и, должно быть, истомилась женская душа в одиночестве. Одиночество противопоказано живому человеку.
Зина долго ждала, когда позвонит Сергей Гаранин, но то всё не звонил и не звонил. Потом она, вроде бы, заметила его в форменной шапке, но подумала: обозналась. И когда отчаялась дождаться, он позвонил.
Сообщил, что временно работал в охране - не обозналась, значит! - Сообщил, что перешёл теперь работать в автобазу и сразу же получил новый "Урал" с ведущим передним мостом - повезло! - что и место в общежитие нашлось, не надо платить лишние деньги за съём квартиры. И Зина, неожиданно даже для самой себя, пригласила в гости: новая работа, новая машина - это ли не повод для торжества!
Пригласила и сразу же испугалась своей смелости: только же один раз видела! Она хотела тут же перезвонить, отменить встречу, но не знала номера телефона. Телефон ещё можно отыскать, но она фамилии Сергея тоже не знала.
И он пришёл. В новой хрустящей дублёнке - шоферам положено! - в валенках, в мохнатой заячьей шапке. Огромный, весёлый, добродушный. Достал из необъятного кармана новой дублёнки бутылку водки и водрузил на стол.
З.И. Щеглова заставила его бутылку спрятать, сказала твёрдо:
- Пить будем только чай!
Сергей усмехнулся, - женские причуды! - подмигнул другому Сергею, портрет которого в траурной рамке висел над двухспальной кроватью: "Потрепыхайся, потрепыхайся, куропаточка!"
С момента трагической гибели Сергея Щеглова прошло уже добрых пять лет. И с тех пор в её маленькой комнатке не появлялся ни один мужчина. Сергей Гаранин - первый.
- Чай так чай, - дешевле обойдётся! - пошутил Гаранин.
Когда чая было уже выпито предостаточно, когда диктор передал сводку погоды и пожелал доброй ночи, Сергей встал из-за стола и направился к двери.
- Пора. Завтра в рейс.
Это был ещё один из гаранинских приёмов. Сейчас З.И. Щеглова скажет: " Ну куда ты пойдёшь в ночь? Я постелю тебе на раскладушке!" И он останется. Остальное - дело техники!
Но Зина ничего не сказала. Протянула руку.
- Звони, Сергей.
Тогда Гаранин сделал шаг вперёд и обнял её. Зина мягко отвела горячие руки, заплакаа…
Сергей Гаранин ушёл в полярную темень и, чертыхаясь, добрался до своего общежития…"Ломается, как целка! Дура!"
Потом он пришёл ещё. Ради спортивного интереса. Всё те же неизменные чаи. И - прощальные слова:
- Ты звони, Сергей, не забывай…
" Цену себе набивает, куропатка! От Гаранина не увернёшься!"
От З.И. Щегловой он шёл к красавице-татарке Насиме Нуршиной, с которой познакомился при выдаче первой шоферской зарплаты. Насима получала деньги за мужа, который мотался со своей машиной по колымским трассам. Насима - это удобно. Тут полная ясность: ты молчишь и она молчит. Шито-крыто!
Говорят, не один он к ней похаживает. Но в этом Сергей Гаранин не находил ничего предосудительного: хороший товар на прилавках не залёживается! Только б на винт не намотать! Венерических болезней он побаивался…
А в рейс З.И.Щеглова напросилась сама. Пожаловалась, что вот уж много лет живёт в Арктике, а дальше Черского и Зелёного Мыса не бывала…
А плато - вот оно. Совсем рядом! Ещё несколько усилий и…
- Ну, поднатужься, родненькая. Ну ещё чуть=чуть…
Дрожь пробежала по кабине, как у гончей перед прыжком и "Урал", произнесся "уф-ф-сы-э", вкатился на пронизанное всеми чукотскими ветрами плато. Гаранин выключил скорость, выскочил на укатанный сотнями маши снег. Закричал во всю мощь своих лёгких - так, наверное, орали первобытные люди, встречаясь с мамонтом!
- Эге-ге-гей! Взяли, Зинуха, взяли и эту высоту! Ай да, Гаранин! Эге-гей-й! - ветер унёс его победный глас в настороженные сопки. - Мы с тобой покорили тундру, Зинуха!
Сергей Гаранин радовался, как мальчишка. Был он сейчас особенно хорош: полушубок расстегнут и из-под него выглядывает красный свитер, - зинин подарок, - очень любил этот свитер лётчик Сергей Щеглов! - уши мохнатой шапки колыхаются на ветру, - похож он сейчас на Ивана Папанина, покорившего макушку земли.
З.И. Щеглова выскочила из кабины, задохнулась от морозного ветра, поскользнулась и чуть не упала. И упала бы, если б не крепкие гаранинские руки. Сергей подхватил её, приподнял над продрогшей землёй, прижал к груди. Она уткнулась в пахнущий бензином и мазутом знакомый свитер, с наслаждением вдыхая прогорклый запах. Гаранин локтем открыл дверцу кабины, положил женщину на широкое сиденье. Выключил подсветку приборов. Губы нашли губы.
- Милая ты моя. Родненькая, - Гаранин шептал те слова, которые он говорил машине и которые так хотела услышать Зина.
Рука Гаранина нащупала шлейф ватных брюк…Зина не сопротивлялась. Он осторожно снял с неё валенки…Добрался до разгоряченного тела…
Маленькая, незаметная в полярной ночи слезинка выкатились из женских глаз: она молча просила прощения у Сергея. У того Сергея Щеглова, что остался в одинокой квартире в Черском. Фотографией на стене в чёрной траурной рамке.
Свадьбы не было. Просто после рейса Сергей Гаранин перенёс свой чемодан из общежития в маленькую зинину комнатушку.
- Не выгонишь?
Зина прижалась к нему. Сказала серьёзно:
- Я люблю тебя, Серёжа. Я тебя очень люблю…
ОЧЕРЕДНАЯ РЕДАКЦИОННАЯ ЛЕТУЧКА
Редакционную летучку Иван Иванович Перевеслов всегда проводил в своем кабинете, хотя эта квадратная комната ничем не отличалась от других. Здесь, среди знакомых и давно не замечаемых картин "Полярное сияние", "Тундра" и других северных пейзажей, принадлежавших кисти местного художника, среди мягкой с зеленой обивкой мебели, успокаивающей глаз цветом весны, редактор чувствовал себя уверенней..
- Все собрались?
- Все, кроме тех, кто не пришел.
Редактор не отреагировал на шутку, а это считалось плохим признаком. Это считалось, что редактор хоть и проснулся, но встал на левую ногу.
- Начнем. Вот я и говорю…
Редактор еще ничего не сказал, редактор еще только прицелился к разговору, но это его "вот я и говорю!" не предвещало ничего хорошего. И верно, начал он с разноса.
- Что это за газета!? - он двумя пальцами, как кутенка, приподнял газетный лист над столом.
- "Колымская правда", - подсказали ему.
- Да? - зыркнул на говорившего редактор. - "Колымская"?.. Действительно, на ней так и написамо. Но, если б я не прочитал название, подумал бы: это развлекательная газета выпущена на крымском курорте. В ней есть все: стихи и…
Редактор неделю отсутствовал, и несколько номеров, что успели выйти в его отсутствии, подписывал его зам - Анатолий Александрович Гринес. Толь Толич! Но не в этом дело. Редактор считал, что в его отсутствие - "учишь их учишь!" - газета ни разу не выходила полноценной. Такой, какой и положено быть рабочей и боевой газете!
- Стихи-стишочки…
- Не просто стихи, Иван Иваныч, - тотчас поймал камешек, пущенный в огород отдела культуры Дима Стручков, - не просто стихи, а стихотворный семейный дуэт. В этом номере, который вы изволили поднять над столом за уши, мы знакомим читателей с бортрадистом Валентином Медведевым и его дочерью Леной, выпускницей Черской средней школы… Преемственность поколений - вот как это называется, Иван Иваныч. Послушайте, как пишет отец…
Стручков встал, отодвинул ногу - так, по его мнению читал стихи непревзойденный Качалов! - сделал соответствующее выражение лица.
Слышу я, как на рассвете шепчутся скалы с волной.
Стланика синие ветви, пахнут седой стариной.
Чудится, что с Индигирки, мимо зеркальных озер, на Колыму с Индигирки мчится на нартах догор…
- Догор, Иван Иваныч, это друг, товарищ и брат!
- Это ты мне говоришь?!
- Вам, вам, Иван Иваныч! А вот послушайте, как нежнейшим контральто вторит ему дочь Леночка:
Туман рассыпался, как пудра, в нем утонули все дома
Холодное седое утро, и мглой покрыта Колыма…
А дальше там…
- Дмитрий Гаврилович, - в редакторском голосе металл, - стихи будем читать после работы. А этот семейный дуэт… против него ничего не имею, стихи вполне на уровне, можно было и в воскресном номере поместить. И эту новеллу тоже можно было оставить до праздничного номера! Воспользовались, что редактор в командировке?
Если быть справедливым, то действительно, этот рядовой номер получился с литературным перекосом. Когда особенно не хочется задумываться над газетой - "все равно доброго слова от редактора не дождешься!" - то втискиваешь в номер стихи, которых в портфеле редакции всегда предостаточно!.. Хватает и другого литературного материала! Парочку стихов, парочку рассказиков и… полгазеты, - а то и вся! - готова! И новелла Семена Курилова "Напутствие моей бабушки", тоже могла бы подождать…
Но - зачем ждать?.. Еще неизвестно, прочтут ли пламенный отчет редактора о перевозке рыбы из Черского в Якутск, а новеллу уж точно прочтут. И душу человеческую она затронет.
Максим Кучаев завидовал мастерству и наивной чистоте строк, родившихся под пером своего собрата… При этом он думал: новелла могла украсить не только эту малоформатную газетку, выпускающуюся для нескольких десятков тысяч жителей, но и в областной, даже в столичной газете она бы не затерялась.
И это была, если называть вещи своими именами, редакторская зависть к своему, более талантливому заместителю Анатолию Гринесу, который и перевёл с юкагирского на русский эту новеллу и, который, и при редакторе заполнял своими статьями и информациями, если не всю газету, то большую её часть!
"Немного убавлю, немного прибавлю. Расскажу о том, что говорила мне бабушка.
Если почувствуешь на себе острый и недобрый взгляд, посмотри в ответ спокойно и открыто, так как на тебя в детстве смотрела Мать.
Если тебя толкнет грубая сила, напомни ее владельцу, что у него есть Мать, что она всегда желает ему только добра.
Не дай удалить себя и других по лицу - оно в детстве нацеловано Матерью.
Жалей свои и чужие слезы. Это - влага сердца, без нее оно высохнет.
Не оскверняй тело татуировкой: его в детстве мыла, пеленала и ласкала твоя Мать.
Ложь, ненависть, зависть-плесень жизни. Смывай ее, чтобы душа была чистой, как материнская любовь.
Грешно брать тайком чужое добро. Ведь не может дитя украдкой сосать материнскую грудь.
Жалей сирот, умей прощать их. Они не произносили в детстве слово Мама.
Первое слово человека - мама, последнее-мама. Мир держится на ласке матерей.
Это не просто слова. Это памятка в жизни. Их сказала бывшая мама, моя бабушка."
Редакторский голос набирал силу.
- Где информация из глубины тундры?! Хватить обсасывать ее по краям!.. Кто похоронил рубрику "Пьянству - бой!"? Где корреспонденция о плохой работе телефонной станции? Их нет, этих бичующих статей не только на газетной полосе, но и в планах. Где!? Кто мне ответит?.. Во ты, Семен…
Курилов вскочил, сделал вид, что напуган страшно. Но Кучаев знал, у него сегодня преотличнейшее настроение - роман, первый роман из трех задуманных завершен.
- Я, Иван Иваныч, я - Семен Великий Юкагир!.. Вы правы, я ничего не смыслю в газете! И если б не партийные органы, которые меня навязывают на вашу голову…Гнать в три шеи такого сотрудника! Разрешите сесть, Иван Иваныч?
- Садись, - махнул рукой редактор. - Все правильно, Семен, информации от тебя не дождешься, ты до информации еще не дорос, а информация - это хлеб газеты. Кто это сказал?
- Вы, Иван Иваныч. Только вы способны на такое высказывание, емкое, афористичное, Иван Иваныч!
- Да не я, - поморщился редактор, - наука журналистика так говорит, Семен. Я и не требую от тебя информации, давай проблемные статьи!.. Вот вчера, свидетелем бы, в чукотском совхозе взбунтовалась молодежь - не хочет пасти оленей!.. Материалы о сменно-звеньевом выпасе должны у нас быть из номера в номер. Как ты считаешь, Семен - Великий Юкагир - это проблема?
- Проблема, да еще какая, Иван Иваныч… Вот тут Кучаев Максим Леонидович разразился на эту тему - завтра в газете увидите. Так он требует портфель для бригадира!.. Как вы думаете, нужен портфель для бригадира?..
- Нужен, нужен, Семен! Раз просят, значит нужен для чего-то!.. Но только одному Кучаеву с проблемой не справится. Кто-то еще должен писать об этом! - в редакторских глазах укор.
- Я! - вдруг неожиданно сказал замредактора Толя Гринес. - Я буду писать обо всем. И о беспробудном пьянстве аборигенов и местного начальства! О привесе и приплоде! О мусорных свалках! Я это могу делать хорошо, Иван Иваныч, Но у меня не получаются новеллы, такие, как у Великого Юкагира.
- Ну, ну, - смягчился редактор, - я разве что имею против Семена? Да, он на моих глазах превратился в писателя. И я люблю его. Да, да, можете не хихикать, и редактор может любить… Но если дать ему волю, то он и на планерках появляться не будет. Семен! Ты не уснул там, Семен? У тебя какой-то отсутствующий взгляд. О чем ты думаешь. Семен?
- О разном, - ответил Курилов.