Можно, конечно, и подождать несколько лет, поднакопить денежек и стать в общую очередь…Нет! Общая очередь не для него! Общая очередь - это годы утомительного ожидания. А, чтобы спрессовать время, убыстрить прохождение очереди, необходимо переплачивать, отдавать свои, горбом нажитые денежки различным маклерам, подвизающимся в больших города при ненавязчивом сервисе, дельцам, присосавшимся, как пиявка к телу, к всемирному прогрессу и к паюсной икре.
Насима прижимается к Сергею Гаранину, Насима вжимается в Сергея Гаранина…Что бы там ни говорили, какими бы словами на называли Насиму, но тело её прекрасно. Обладать такой женщиной - себя уважать!
- Насима!
- Что, милый ты мой? Что, родненький? Что, славненький?
- Ты пошла бы за меня замуж?
Голова Насимы приподнимается, опираясь подбородком в ладонь. Её ещё влажные, но уже настороженные глаза, смотрят в подсвеченные луною глаза любовника.
- А зачем тебе это нужно?
- Ну, допустим, я тебя люблю.
- Врёшь, родненький мой. Врёшь, золотко моё…Неинтересно тебе тогда со мною будет. С мужем я во французскую любовь не играю.
Сергей Гаранин хмурится.
- Нет, ты ответь, Насима, я…я серьёзно?
Насима отодвигается от Гаранина, переворачивается на спину, - хороша, ничего не скажешь! - достаёт с прикроватной тумбочки сигарету, прикуривает от газовой зажигалки.
Гаранин шевелит ноздрями, он не выносит в квартире табачного дыма. И, - в этом он старомоден! - на дух не переносит курящих женщин. Целоваться с курящей, что - с пепельницей! Насима это знает и старается при Гаранине не курить.
А тут… пыхнула в лицо Гаранина дымком.
- Нет, Сергей, за тебя бы я никогда не пошла замуж. У меня уже есть такой… чумазый.
- Чумазый?
- Ага. Весь мазутом пропах. Мне б интеллигента какого!
Гаранин усмехнулся.
- Значит, верно говорят, что ты охмуряешь какого - то местного писаку!?
- А тебе какое дело?
- Да я так.
- Вот так и помалкивай… Чуть не полгода ко мне шастаешь, а хоть бы… духов флакон принес…
Много мужчин она перевидала на своем, в общем-то еще не длинном веку - мучит плоть! Вот и сейчас, крутит мозги местному писателю Семену Курнлову, - Сергей Гаранин не в счет! Только не бросит она своего мужа из-за этого, по уши влюбленного в нее юкагира! Зачем ей хомут на голову - трое чужих детей! Не пойдет и за Гаранина - хищники в доме не нужны!.. Если уж менять своего, то только на министра. Или - на посла какой-нибудь державы! А так… лучше ее Абдулкадира, честнее Абдулкадира, благодарнее Абдулкадира, глупее её Абдулкадира ей не найти в этом мире.
Умом Насима Нуршина это понимала. Но дрянное тело, независимо от воли ее, требовало новизны отношений.
- Сергей, а ты серьезно сделал мне предложение?
- Проверяю твою любовь, - он положил горячую руку на грудь.
- Насима откинула ее.
- Сергей!
- Я - Сергей!
- Слушай меня внимательно, Сергей Гаранин, чтобы с сегодняшнего дня, с этой минуты твоей ноги в моем доме не было! Понял, жених?
Гаранин вздрогнул. Понял - это серьезно. И в этой квартире, где прочно был прописан длинный рубль, ему больше не будет места. Жаль. А он думал, если приспичит, подзанять здесь деньжишек. Жаль…
И опять полярная луна высвечивает широкую кровать, белеющее на подушке лицо женщины и портрет мужчины, почти мальчика, в летной форме.
Сергей Гаранин однажды приказал: "Снять портрет!" Но Зина ответила твердо: "Нет!" И разговоров на эту тему больше не возникало.
Любила ли З.И. Щеглова - Зиночка Щеглова - Сережку Щеглова? Она и сама бы сегодня не смогла ответить на этот вопрос. "А Сергея Гаранина любишь? "Да!" - твердо ответила бы она.
Сергей Гаранин - первый мужчина в ее жизни. Сережа Щеглов - не в счет. Тот был свой. С тем Сережей они вместе учились с первого по десятый класс, тот Сережа таскал ее портфель - "жених и невеста из одного теста!" - того Сережу она провожала в летное училище. А, когда тот Сережа окончил его, получил назначение на Крайний Север и написал из Черского "приезжай!", она тотчас, не раздумывая, поехала - как же: из одного теста жених и невеста! Тот Сережа всегда был своим…
А Гаранин - чужой, Гаранин из другого мира. И любит она этого чужого человека, любит со всеми его недостатками. Будь у того Сережи хоть толика их, никогда бы им не быть вместе.
И сейчас она лежит в постели одна - Сергей Гаранин повез на какой-то прииск ответственный груз! - и, краснея, вспоминает его жаркие ласки, его, не терпящие возражений, желания, не скованные приличиями и, не желая того, сравнивает, и сравнения эти не в пользу летчика Сергея. Тот Сергей так и не смог победить в себе стеснительность школьника.
Если бы тогда, еще несколько лет тому назад, ее бы спросили: "З.И. Щеглова, ответь нам, любишь ли ты Сергея Щеглова?"
Она бы искренне возмутилась такому вопросу. А как же иначе! "Разве можно идти замуж без любви!"
Сейчас ей никто не задаст такого вопроса, но он сам иногда возникает и Зина уходит от ответа.
Она на заметила, как уснула. И приснился ей Сергей Гаранин. Стоит в дверях и ласково улыбается. Шепчет что-то.
- Не слышу! - кричит Зина.
- Ухожу я от тебя. К Насиме ухожу! Надоела ты мне! - говорит Гаранин, продолжая ласково улыбаться.
- Что?! - на глаза навертываются слезы и она громко кричит. - Не пущу! Я тебя от себя никуда не отпущу! У той Насимы есть муж. Много мужей у той Насимы… Не пуу-щуу!
Зина просыпается от скрипа дверей. На пороге - Гаранин.
- Вот и я, Зинуха!
З.И. Щеглова долю секунды всматривается в знакомые очертания, закрывает и открывает глаза, пытаясь отогнать наваждение сна, отбрасывает одеяло, босыми ногами бежит по холоднющему полу.
- Сереженька!
Гаранин подхватывает ее на руки, она обхватывает его за шею, шепчет, всхлипывая:
- Я тебя ни к кому не отпущу, Сережа, я тебя очень люблю, Сережа, больше всех, больше себя… Не надо уезжать так далеко… Я узнавала, место есть на автобусе.
- Дурашка, - щекочет ее небритой щекой Гаранин, - я ж не только для себя стараюсь…
В комнате жарко. Паровое отопление, словно ошалевшее, к батарее не притронуться. А тут еще эта… пуховая перина поджигает снизу. Далась ей эта перина!
- Зин, давай на пол ляжем!
- Ты что! Застудимся. По полу ветер гуляет, а я люблю тепло, - Зина прижимается к Сергею. - Ты чего так поздно приехал?
- Понимаешь, - задумчиво отвечает Гаранин, - я сразу понял, что все дело в обратных рейсах. Если машину билибинский "Вторчермет" и дальше будет загружать, значит, считай я всю зиму с дополнительным рейсом. Понятно?
- Ничего не понятно!
- А чего тут непонятного! Туда везешь - пишут! Обратно - тоже пишут! Мне пишут, а другим - шиш на постном масле!
- А тебе что, Сереженька, больше всех надо?
- Спи. Ничегошеньки-то ты не понимаешь…
Сергей Гаранин подсчитал: на машину все равно не хватит! Не только же на машину понадобятся деньги. А проезд до материка! А покупка гаража! А!.. Да мало ли еще этих "а"?!
Вот - Насима! У стервы деньги водятся!
От сознания невозможности срочно добыть такую сумму, Гаранин начинает злиться. Он может себе это позволить - никто же не видит! Он злится на профорга Лямина, хотевшего впрячь его в общую упряжку - чёрт криворотый, не смог попридержать премиальные машины на следующий год! В будущем году, Гаранин уверен, он не то, что машину смог бы безболезненно купить, но и самого Лямина с потрохами и его угристым носом! Он злится на Зину - дурная баба, счета деньгам не знает: привозят помидоры по пять рублей за килограмм, так она ящиками берет: "Север требует витаминов!" - мысленно передразнивает он ее. Как будто нельзя потерпеть пару лет, а потом, на материке, хоть задавись этими помидорами!
На Сергея Щеглова Сергей Гаранин злится больше всего - это ж надо, прожить столько лет на Севере, побывать - и не однажды! - на самом Северном полюсе и… не оставить бабе полновесной сберегательной книжки!..
Сергей Гаранин неожиданно улыбнулся: "А вот с металлоломом я здорово придумал!"
- А если еще ходку сделать!
- Какую ходку? - встрепенулась Зина. - Не надо, Сереженька, над нами и так смеются.
- Тебе бы лишь бы ляпнуть! На всех груза там не хватит! Из десяти машин девять порожняком возвращаются, - злится Сергей, - все не так просто, как тебе кажется.
- Ты же порожняком не возвращаешься.
- Так то - я!
Зина обнимает Гаранина, пытается повернуть его лицом к себе.
- Бог с ним, с этим грузом! Что, нам денег не хватает? Я же тоже неплохо зарабатываю.
Сергей Гаранин осторожно высвобождается из объятий.
- Устал я. Спи. Ничего-то ты не понимаешь…
Временами Гаранину казалось, что Зина прикидывается простушкой - это пока не расписаны! - а там, кошечка покажет коготочки! Он не мог себе представить, чтобы женщина не интересовалась дензнаками - ведь это сколько же необходимо грошей на юбки, блузки, шпильки!? С ума сойти можно!.. Вот Насима, та точно рассчитала: у местного писателя вышла толстая книжка в Якутске и эта же книжка в "Роман-газете". В двух номерах!.. Даже представить себе трудно, какую гору денег огребет этот местный туземец?!" Но З.И. Щеглова - не Насима Нуршина. Присматриваясь, Сергей Гаранин заметил: слова у Зины не расходятся с делом. И нет под словами Зины ни второго плана, ни подводного течения. Такая была она и такая есть сейчас. И такая она вполне устраивала того Сергея, Сергея Щеглова, который печально смотрит со стены на свое бывшее супружеское ложе.
Тот Сергей для Гаранина как бы и не существовал никогда. Он не видел его живым и не воспринимал живым. И уважения к мертвому у него не было: дурак! Бросился в Колыму спасать какого-то мальчишку и утонул. Утонул, оставив бабу с носом - на сберкнижке у летчика Сергея Щеглова было всего ничего - месячный заработок полярного летчика.
"Нет, расписываться погодим!" - подумал Сергей Гаранин.
- Сереж?
- А-а?
- Я тебя люблю, Сереженька.
- Спи…
- У нас с тобою все есть, Сережа. Все, все!..
Действительно, все есть: ковры на стенах и на полу, цветной телевизор, холодильник, тряпок полный гардероб… Машины нет? Так будет! Все-таки, заработки на Крайнем Севере неплохие, а они еще совсем не старые люди.
Зина говорит об этом Сергею. Он фырчит от этих разговоров, ловит глазами фотографию Сергея.
- Может, кому и нравится с голой жопой над Колымой летать! Лично мне это не подходит.
Зина пытается надуться, все-таки оскорбляют того Сережу.
Но Гаранин - захотелось человеку! - запечатывает ей рот поцелуем, прижимает к себе, обдавая жаром сильного мужского тела и она вжимается в него, забывая обо всем на свете.
- Я люблю тебя, Сереженька, я тебя люблю очень и очень…
ИГРЫ ВЗРОСЛЫХ ЛЮДЕЙ
"ЛИ" готовили к полёту. Из его металлического чрева вытаскивали бревно за бревном, высвобождая самолёт полностью. Неожиданно этим же бортом собрались лететь директор совхоза Сайвасов и парторг Татаев. Если директор совхоза укладывался в авианорму - семьдесят пять килограммов живого веса! - то партийный деятель Татаев явно тянул на двойную. Да и Фарли Моуэт был не один, а с женою и переводчиком и вся эта могучая тройка весила не менее двух центнеров! Да ещё Рытхэу, Курилов, Кучаев!.. Нет, определённо, брёвнам в самолёте делать было нечего! Из восемнадцати осталось два. Вместо сидений. Нарушался сам принцип полёта - " В тундру без брёвен "ЛИ" ходу нет!. Хочешь попасть в тундру - жди пассажирского самолёта или вертолёта!"
Но кто считается в далекой Арктике с этими законами! И первыми нарушают эти законы те, кто их и сочиняет!
"ЛИ" вырулил на белое полотно Колымы - зимний аэродром! - оторвался от льда и взял курс на Андрюшкино. Лёту - два часа!
Самолёт набрал высоту и дымы Черского исчезли.
Максим Кучаев припал к иллюминатору - нравилась ему тундра с высоты птичьего полёта! Зрелище необъятного пространства волновало его всегда, хотя в эти минуты из круглого оконца "ЛИ", летящего над облаками, ничего нельзя было рассмотреть… А самолёт взбирался всё выше и выше…
Показалось солнце. На земле его давно не видели - с наступлением полярной ночи оно давно исчезло с горизонта! - а отсюда, с высоты, видно: багровый шар, подсвечивая далёкие синие горы-облака и спрятавшись за них, словно принайтован к земле и никак не может отрваться.
Светило, несмотря на свой солнечный блеск, выглядит угрюмым, рассерженным, холодным… И тундра, - когда солнце исчезло, а самолёт выбился из-за облаков! - выглядела не настоящей. Картинкой, которую изобразил художник. На этой картинке просматривалось белесое пространство с блюдечками озёр, вмёрзших в землю, ровненькое до невидимого горизонта пространство, извилистая лента промёрзшей Колымы со множеством ответлений…Ни деревца, ни кустике не было на той картине… А где те кочки и неровности, за которые цеплялся Максим Кучаев, когда его нарты взлетали вверх и сам он оказывался на жестком колючем снегу!?.
Впереди что-то зачернело и чернота стала расширяться на глазах, охватывая огромное пространство.
- К Андрюшкино подлетаем? - спросил Кучаев, повернувшись к Курилову.
Кучаеву показалось, что внизу - домики. Что он различает оленей в упряжках и собак, приткнувшихся у входа в тордохи!
Сайвасов отрицательео покачал головою:
- Олежки! Дикие олежки!
"ЛИ" спустился так низко, что даже Кучаев увидел что "чернота" в движении - волнистая линия изгибалась, стараясь убежать подальше от гула самолёта и от тени распластанной на земле и спинам оленей.
Курилов прищурился и в этот миг стал похожим на большинство своих попутчиков. Поначалу Максиму Кучаеву вообще казалось, что многочисленные лица малых народностей похожи друг на друга - сплошная однотипная морда!
Позднее признаются два писателя друг другу, что несмотря на свойственные им наблюдательность, так ошибались!..
Отставая от самолёта и уходя в сторону, колебалась чёрная волнистая линия - подальше, подальше от шума винтов! Подальше, подальше от человека, производящего этот шум!
- Красотища! - не удержался Кучаев и тут же спохватился.
Что-то сказал не так! Увидел, как сжались губы директора совхоза:
- После такой красотищи, тундра лишается ягеля. Дикие олени - беспощадные истребители ресурсов земли. Их надо время от времени отстреливать как класс! - жестко заключил Сайвасов.
Фарли Моуэт прислушался, попросил перевести. Поняв, о чём речь, покивал головою - знак согласия. Добавил:
- Дикие олени - соперники домашних. Я бы заметил, хитрые, коварные и умные соперники. Стоит зазеваться пастухам - уведут дикари в дали неоглядные всю женскую половину стада! - и Фарли подмигнул своей молоденькой жене Клер.
- Однако бывает и наоборот, мужики-олени под женскими чарами остаются в стаде! - усмехнулся Курилов. - Очень даже часто так бывает.
- Бывает, - подтвердил Сайвасов и, как отрубил, - но редко. Но, самое главное, это - ягель. После этой этой красотищи, - уязвил он всё-таки Максима Кучаева, - тундровые пастбища восстанавливаются только через полтора-два десятилетия. Это вам не солнечный Крым!
Фарли Моуэт, внимательно слушавший Сайвасова и замучивший своего переводчика, вздохнул.
- Те же проблемы. Но они - разрешимые. А у моих эскимосов много, ох много неразрешимых проблем на сегодняшний день.
Семён Курилов заметил:
- Однако, все проблемы в человеческих руках.
Фарли Моуэт внимательно посмотрел на него, но поддерживать разговор не стал. Да и "ЛИ" заходил на посадку на аэродром Колымское…
Максим Кучаев приглядывался к Фарли Моуэту. Несмотря на свои многолетние творческие общения, ему впервые пришлось столкнуться с известным писателем из капстраны. И надо сказать, несмотря на мощную агитацию достоинстств и собственной "гордости россов", - Максим Кучаев как и Семён Курилов! - считали себя писателем советским:
У советских - собственная гордость,
На буржуев смотрим свысока!
Надо сказать откровенно: этот человек, чем-то по портретам напоминающий модного в те времена Хемингуэя, ему сразу понравился. Понравились глаза - синие, детские с лукавинкой и со смешинкой. Понравилась и эта красная, - не рыжая, а именно красная! - борода., наверное, она седая под хной!?
Разговаривая, Фарли помогает себе руками, бровями, глазами, бородой. Нетерпеливо отстукивает ногою, поглядывая на переводчика, когда тот, - как кажется Фарли Моуэту - слишком медленно переводит. Реакция на юмор - моментальная, сдобренная пулемётным хохотом…Большой ребёнок да и только!
"Ребёнок" умел пить и не пьянеть. Ещё в редакции "Колымки", когда непьющий редактор даже крякнул, - он терпеть не мог пьющих и поощрял только тех корреспондентов, кто поддерживал рубрику "Пьянству - бой!" - когда Фарли, как бы между прочим, опрокинул себе в горло пару тонких стаканов, наполненных доверху коньяком, и не было даже заметно, что он прикладывался к бутылке, Перевеслов не выдержал, наклонился к Кучаеву:
- Видел?
- Видел. Могучий человек! После такой дозы меня бы выносили со святыми упокой!
- А, может, он того, - заметил редактор, - может он шпион!? Может его специально в ихнем КеГеБе специальными таблетками нашпиговали? Чтоб не пьянел!?.
- Ну что вы, Иван Иваныч…
Своими мыслями поделиться редактор и с Семёном Куриловым, но тот ответит резко - сам был под хмельком:
- Я эту недоваренную утку жевать не стану!..
Временами Фарли словно уходит в себя, задумывается. А его руки, огромные руки грузчика или портового рабочего, опускаются вдоль тела и замирают. Лишь кончики пальцев нервно шевелятся.
Рядом с Фарли - его молодая жена Клер. Или - Клэр! Клер - художница. Иллюстратор книг своего мужа. Молродая женщина откровенно скучает и даже за маской приличия не может скрыть этого. Чувствуется, вот-вот она заплачет, глядя на бесконечную тундру с темными пятнами немногочисленных тордохов и однообразных оленьих морд.
Фарли это нервирует. Он то и дело оглядывается на неё и Клер ловит его взгляд, улыбается, подёргивает плечиками, дескать, ни о чём не волнуйся, Фарли! Я люблю тебя, родной и любимый мой и ради тебя вытерплю и не такое!..
Но проходит время и улыбка у Клер вновь исчезает - облака закрывают солнце.
А Фарли… Фарли ищет воможность, чтобы рассеять облака, чтобы вновь вернуть улыбку на прекраснейшее лицо жены!
Этот огромный краснобородый медведь неожиданно рычит, становится на корточки и ползёт по прессованному снегу к жене, на ходу прикладываая то одну руку, то другую к сердцу.
Клер, подыгрывая, - видно в эти игры они тренировались дома, в Канаде! - тоже падает на колени и ползёт навстречу. Сблизились. Потёрлись носами.
- Я люблю тебя, Клер!
- Я тебя тоже очень и очень люблю, Фарли!
- А я тебя очень даже преочень!..
Оленеводам нравится игра этих взрослых детей. Улыбаются и дети - их миндалевидные глазки посверкивают как у диких песцов. Они, как и Клер, тоже влюблены в этого "ведьмедя". Но в отличие от взрослых оленеводов, ребятня, подражая Фарли и Клер, вдруг вся очутилась на коленях. Ползут навстречу друг другу. Мычат как телята!
- Му, му, Саша!
- Му, му, Акулина!
- Му, му, Костя!