И вдруг человек испуганно сжался. Издали донеслось:
- Джованни, детка, где же ты?!
У него сделалось виноватое лицо, и он словно стал меньше ростом. Потряс головой - не выдавай, и Он догадался, ружье - это тайна.
- Джованни. - Старуха, не видя их, двигалась по коридору.
Они бесшумно притворили дверь и затаились.
Старуха прошаркала мимо:
- Джованн-н-и-и!
Ее внук радостно оскалился и, обернувшись, приложил палец к губам. Рот остался открытым, как размокший в луже кораблик.
- Ну где ты, несносный ребенок!
- Она не-не-не…
- Не найдет, - догадался Он.
- Да-а-а… - обрадовался Джованни, на его губах запузырилась слюна.
- Ты от нее убежал? - спросил Он.
- Да, - обрадовался он еще больше тому, что кто-то его понимает.
- Ну ладно. Что ты знаешь насчет девушки?
- Я-я-я… люблю ее, - произнес он и покраснел. - Бабушка велит жениться…
- Что ты решил? - спросил Он очень серьезно.
- Я не хочу, - ответил сумасшедший очень спокойно.
- А где ты видел ружье? - спросил Он.
- Та-а-ам… - Он махнул рукой в сторону гор.
Но в этот момент дверь распахнулась под твердой рукой:
- Джованни! - Старуха схватила его за руку. - Ты еще не выполнил моего задания!
Взглянула укоризненно краем глаз:
- Всегда такой…
- Только разбудил меня, - успокоил Он ее.
- Он еще слишком мал, - ответила Старуха, пряча глаза, - чтобы общаться с взрослыми.
Она словно боялась чем-то выдать себя, выдать свои страхи и планы, возможно, она была коварнее, чем Он предполагал. Завтра же уйду, решил Он, Бегунью увижу и уйду. О ружье Он даже не вспомнил.
Джованни плакал. Он выглядел очень несчастным. Слезы текли по пухлым губам и щетинистому подбородку.
Старуха, гремя саблей, откуда-то из юбок достала платок и вытерла слезы. Внук безвольно стоял перед ней, позволяя проделать операцию с платком и собственным лицом.
- Не слушайте его, - говорила Старуха, - он вам такого наговорит, - почему-то услужливо улыбнулась, ее всамделишная сабля торчала, как лисий хвост. - Век не забудете. Приходите лучше ужинать, приходите… - И, подталкивая внука в зад, удалилась, забыв прикрыть за собой дверь. - Что ты ему наговорил? Что ты ему наговорил? - Услышал Он в коридоре. - Что?
***
- Выпьем! - миролюбиво предложил Толстяк, и пиво зашипело под его пальчиками-сосисками.
Они едва прошмыгнули мимо самодвижущейся картины - теперь слоны наступали рядами, как римская фаланга. Казалось - мгновение и они ступят в зал, прошествуют грозно, как неумолимый рок, и растопчут, сотрут в порошок. Но в самый последний момент они рассыпались на множество иглоподобных рогов и сворачивали за края картины. Только пустыня, откуда они начинали шествие, казалась реальной и настоящей, но от этого не менее страшной, со своим диском-солнцем и уходящими вдаль фигурками. У них не было времени разглядывать, потому что:
- Выпьем, - настойчиво сипел Толстяк, поглощая очередную банку. Смятая гора их лежала на газоне рядом с ним. - Выпьем и забудем…
В своем стремлении напиться он был неутомим, как морская волна.
- Жизнь - это постоянное воспроизводство дерьма!
Сейчас он на меня бросится, решил Он, но на этот раз я его уложу одним выстрелом. И тут же вспомнил, что забыл пистолет под подушкой в номере.
Они вздорили и в девяностом, и в девяносто пятом, - то есть во всех тех случаях, когда их сводила судьба. Клопофф имел привычки мелкого человечка - были криклив и необязателен, задирист и скандален. Первым занимал душевую и место у цирюльника. Любил пользоваться чужим кремом и полотенцем.
- Если бы ты меньше пил, - неожиданно произнесла Старуха, может быть, и нечего бы не вышло.
- Бабушка, - кротко произнес Толстяк, - не действуй мне на нервы. С утра я питаюсь пивом. Одним пивом. Только пивом и ничем, кроме пива. А теперь уже вечер, значит, сам бог велел.
- Тьфу ты, черт рогатый! - выругалась она. - Старый обжора, чтоб ты залился этим пойлом.
Она, как и все люди, взывала к свидетелям, но делала это неосознанно, как в запале.
- Не шуми напрасно. Лучше скажи, как там lenticularis?
- Не знаю, - грубо оборвала его Старуха. - Болтаешь неизвестно чего.
- Точно, - протрезвел Толстяк, - болтаю. - Прикрыл веки и повращал глазами. - Ты ведь ничего не понял! Не понял?
- Не понял, - сознался Он.
- Сейчас он напьется и будет плакать, - поспешила объяснить Старуха, словно они коснулись запретной темы.
- Все равно тебе сегодня не повезло, - подразнил ее Толстяк. - Все равно ничего не выйдет…
- Пей свое пиво и молчи!
Казалось, она ненавидит его и не могла этого скрыть. Потом вдруг переменилась в лице:
- Я вас познакомлю…
Его ждало разочарование. По дорожке со стороны моря приблизилась пара: Бегунья и ее спутник.
- Мелетина, - представилась она, - Мака…
Он уже знал ее. Только не помнил, с какого момента - с того ли на берегу, или раньше. Память на этот раз подвела его. Давно Он не вспоминал своего прошлого или устал его вспоминать.
Он же весь породистый, как профиль на долларе, с красивой ямкой на квадратном подбородке и крепкими челюстями, протянул руку, от пожатия которой Он поморщился.
- Андреа, пятьдесят первая база… штат Невада… Озеро Конюха…
Он не произнес принятой в таких случаях фразы. Он уже ревновал ее. Светлый костюм, светлый галстук, гладко выбритые щеки, усы щеточкой и тонкие очки в золотой оправе. Когда их взгляды встретились, Он понял, что такой не уступит ни в чем.
- Между прочим, ее жених, - гордо бросила на ходу Старуха, волоча из кухни поднос с молочным поросенком.
Какой по счету? злорадно подумал Он.
- Вот это по мне! - обрадовался Клопофф, разбавляя неловкое молчание.
Старуха неодобрительно косилась. Она цементировала союз троих внуков и их невесты, а они под ее умелой рукой говорили и думали только то, что ей хотелось.
Толстяк мешал водку и пиво. Андре, не морщась, пил мелкими глотками. Сам Он принял на грудь две рюмки перцовки и не почувствовал вкуса. Африканцу достались шпикачики в бульоне и кусок хлеба.
- Люблю собачек, - ласково произнесла Старуха.
Африканец даже не поднял головы. Он, как и его хозяин, не признавал комплиментов и считал их дурным тоном. Однако он все же был воспитан и не выказывал ворчанием своей неприязни. Шерсть на его холке стояла ежиком, а хвост задирался выше положенного.
- А где наш любимец Джованни? - поинтересовался Клопофф.
Ему никто не ответил. Все были заняты молочным поросенком. Только Старуха дернула головой, осуждая болтливость.
Африканец насытился и подошел, чтобы выразить преданность, потеревшись о колени. Потом рухнул под ноги - громко, как мешок с костями, и уснул.
- Я думала, вы стали добродушным, - шепнула, наклоняясь, Мака.
Он почувствовал ее запах. Запах горных цветов, тонкий, как воспоминания. Он даже не успел удивиться. Может быть, она его с кем-то перепутала. Он чуть не оглянулся, чтобы найти подтверждение в картинке гор. Уж им-то, казалось, Он доверял больше. Она подперла кулачком щеку и внимательно смотрела на него. Ее лицо, такое твердое в скулах, темные глаза и выгоревшие брови на свежем, юном лице еще не распались для него на составные части, и Он знал, что в таком состоянии оно может быть опасным. В глубине души Он не сопротивлялся. Он вдруг вспомнил все свои взаимоотношения с женщинами и испытал сожаление, как о давней, забытой привычке.
- Можно тебя спросить?
- Ты уже это делаешь, - ответил Он, как заговорщик, избегая ее взгляда.
- Почему ты один?
Если бы она спросила о чем-то другом, Он бы удивился не меньше, потому что знал - это нелогично. Нелогично приписывать мыслям мысли. Думать за них и отвечать самому себе же. По крайней мере, Он так это представлял. Но, возможно, Он ошибался. Возможно, это были не мысли, а люди.
- Я специалист по искаженному движению, - громко поведал ему Андреа.
- Что? - удивился Он, оборачиваясь.
- Разумеется, не слышали, - добавил он, обсасывая косточку. - Микролинзирование…
Даже не торжествовал. Тайно наслаждался. Его страсть лежала за пределами обычной жизни. И он знал, что его не все понимают - два десятка человек во всем мире.
- Не слушайте его, - улыбнулась Мака, - он всех пытается огорошить. Девяносто пятое шоссе вдов. Я и это пережила. Правда, мы развелись…
В ее фразе сквозила печаль. Так говорят жены о безвременно ушедших мужьях.
Он знал, что это неправда, что это не могло быть правдой, но промолчал. На что я надеюсь? подумал Он. Почему я даю себе морочить голову?
- Я не волнуюсь, дорогая, - спокойно возразил Андреа. - Я только пытаюсь объяснить, что такое "червоточины". Слышали о таком?
Казалось, он не может говорить ни о чем ином, а только о науке.
- В общем виде, - ответил Он уклончиво.
- В действительности, это не шутка. Самое главное - знать, куда тебя выплюнет, а это чисто вероятностный процесс. Но… - и он поднял палец, - я его решил! Правда, с некоторым приближением, но решил…
Он замолчал, наслаждаясь эффектом, который давно перешел в привычку. Он был честен, как все педанты. Наверное, он принадлежал к тем бумажным червям-теоретикам, которые делают открытие с помощью пера, а потом всю жизнь этим гордятся, не понимая, что рядом есть и другие люди, с другими интересами, те, которых не интересуют научные открытия.
- Не может быть! - подыграл Он ему.
- Не верите?! - Казалось, он не заметил иронии.
- Это его любимый конек, - пояснила Мака. - Правда, милый?
Фраза привела его в замешательство - Он отвык от того, что в этом мире кто-то на кого-то имеет права. Она поняла и засмеялась.
В профиль она была не так хороша, как в фас: пухлые губы и вздернутый славянский носик. И все равно: что-то родное и близкое, словно материнское. Он едва не поддался искушению заглянуть в себя глубже. Он забыл, почти все забыл. Он даже не помнил, как надо вести себя с женщинами, и чувствовал, что похож на слона в посудной лавке. На самом деле по привычке Он перешел в стадию ожидания.
- Ну почему ты меня все время перебиваешь? - возмутился Андреа.
- Я не перебиваю. - Блеснула она улыбкой и для убедительности взяла его за руку.
- Я хотел, разумеется, рассказать что-то интересное, я теперь не буду!
- Милый, я пошутила, - она успокаивала его, как малого дитятею.
- Все равно не буду! - обиделся он.
Итальянец надраивал смычок.
- Меня зовут Джованни, - представится он. - Джованни Козеда… - И поклонился.
На вид ему было все пятьдесят. Но когда он улыбался и поводил плечами, то казалось, что под рубашкой скрыто молодое тело.
- Это который из Палермо? - с подвохом спросил Толстяк.
- Это, который из Техаса, - без запинки возразил итальянец.
Склоны на противоположной стороне долины были покрыты виноградником и выглядели вполне ухоженными.
И это тоже неправда, думал Он. Правда - это только я и Африканец. Он потрепал его за шею.
- Все равно макаронник, - проворчал Толстяк, - жалкий, болтливый макаронник…
Он был таким же недовольным и на помосте - корил судей за принципиальность, а приятелей за воздержание. Впрочем, пиво никому не возбранялось.
Вдали родился звук. Он бежал из расщелины гор и был знаком, как собственный голос.
Он давно не слышал этого звука. Вернее, он слышал его только, когда сам сидел за рулем.
- Я предпочитаю альт, - пояснил итальянец всем. - Просто альт…
Музыка его явно возбуждала.
- И бродить по горам?.. - засмеялся Толстяк.
На что он намекал?
Смычок в руках итальянца дрогнул. Он невольно бросил взгляд на Старуху.
Внизу на дорогу, у реки, выскочила машина с включенными фарами и помчалась, не снижая скорости, через мост. На мгновение пропала за деревьями над виноградниками и показалась дальше в облаках пыли. Через минуту она скрылась за изгибом мыса.
Наверное, Он удивился бы больше, если бы знал, как это сделано. У него было такое чувство, что Он предал самого себя и пса, предал только из-за этой женщины. Он едва не поднялся, чтобы подать знак псу и уйти вместе с ним. Мака с неподдельным возмущением посмотрела на него. Он решил подождать. Он так привык ко всяким нелогичным вещам, что перестал обращать на них внимание. Его даже не искушало любопытство, а только лишь желание найти ружье, и еще, пожалуй, Мака, или та, которая была Макой или стала Макой. Он еще не решил, как поступить, и главное, что делать. Возможно, в своей неопределенности Он походил на Африканца.
- Брось притворяться… - пьяно зашептал Толстяк ему на ухо. - Мы все ненастоящие…
Он бы развернулся. Он бы сбросил запанибратски опущенную руку на его плече. Но…
- Вы меня не помните? - спросила она, отвлекая его.
Она явно была сбита с толку его молчанием. Андреа в этот момент повернулся к Клопоффу.
- Не помню, - честно признался Он.
- Ну, как же?! - Она закусила губу. - Выпускной вечер. Вальс Мендельсона… Ну?
Что-то знакомое шевельнулось в нем. Какие-то отголоски памяти. Словно родные нотки издалека, которые не сразу затрагивают сознание.
Как она это делает? удивился Он.
- Не напрягайтесь, - разочарованно произнесла она. - Я ведь тогда почти сразу уехала… А у нас было свидание…
Ее голос с хрипотцой в конце фразы волновал, как странный, печальный сон.
- Да, - признался Он, с трудом вспоминая дождь, зонтик и ее мокрые ноги. - Когда я был курсантом…
Он чуть не признался, что страдал от отсутствия женщин. Кажется, ее звали Рита. Несомненно, Он ревновал - старое, забытое чувство.
- Поездка в Петергофф… Одна единственная поездка… на катере… Помните… Фонтан "шутиха", под которым я вымокла…
Он не знал, что ответить и насколько можно быть откровенным. Он хотел поверить, но не мог - не как женщине, не как приведению. Он не нашел слов. Он очень хотел верить, но не мог. Его снова охватила давняя боль по ушедшему. Слишком долго они сидели в казармах, чтобы разумно вести себя. Кажется, они только целовались - женщины всегда привносили чувственный мир. Он так устал жить разумом.
Он закрыл глаза: рядом чавкал Клопофф, в кустах пиликал итальянец, Старуха, придерживая свою саблю, как ребенка, рассуждала о достоинствах воздержания: "Первая брачная ночь…" Андреа перешел в стадию профессиональной риторики: "В это трудно поверить, но наша вселенная, безусловно, является необходимым условием нашего существования, однако…"
В следующее мгновение скепсис, который владел им всегда, снова взял верх, и Он с холодным любопытством смотрел на нее. Вся его метафизика, чувствования, о которых Он почти забыл, поднимались в нем холодной, мрачной волной, заставляя вспоминать былую сноровку, то, что когда-то было важным и имело цену. Но только не для этой жизни, подумал Он, к которой мы с Африканцем так привыкли. Похоже было, что полоса спокойной жизни закончилась, а мы с Африканцем просто не ведаем об этом.
Джованни Козеда за спиной Маки подавал какие-то тайные знаки, размахивая смычком. Из кустов то и дело высовывалось нелепое его лицо. Тыкал пальцем куда-то в темнеющее пространство. Строил гримасы: то улыбался до ушей, то чуть ли не плакал, грозя пальцем. Он был прирожденным мимом, но не знал этого.
- Знаете… - Он удивился самому себе, - вы удивительно красиво сложены.
Джованни за ее спиной совсем потерял терпение. Казалось, он выдаст себя слишком энергичной жестикуляцией, тыкая смычком в голубую крымскую луну.
- Я помню, - обрадовано и восхищено призналась она, - ты всегда был так непосредственен… Как мне не хватало тебя все эти годы…
Она потянулась к нему, источая ласку и нетерпение. Она явно принадлежала к той категории женщин, которые умели говорить и действовать. Он вдруг понял, что его в ней тревожит - горьковатый запах. Хитрый запах. Запах, который заставлял терять голову. Много бы Он отдал, чтобы снова очутиться в девяностых прошедшего тысячелетия. Впрочем, Он мог ошибиться с этим временем - ведь все его записи умещались в толстых, пухлых тетрадях, но у него не было времени их перечесть.
- Я хочу все вспомнить, - призналась она и с надеждой взглянула ему в глаза. - Помоги мне…
Если бы Он мог помочь ей. Но Он даже не понял ее, а она не сумела ничего объяснить. Наверное, просто хотела его задержать, сделать ручным, управляемым. Женщинам свойственно это, вспомнил Он.
- Минуточку, - Он уже двигался в сторону итальянца. Следом нехотя поднялся, отряхнулся и, как нитка за иголкой, потрусил сонный Африканец.
- Как я люблю в тебе это! - крикнула она ему во след. - Твою независимость!
В ее голосе звучало отчаяние. Оно так и осталось в нем, пока Он спешил туда, куда скрылся Джованни Козеда. Он вспомнил, что одним из условий должна быть лунная ночь. Вот для чего они сюда пришли. Он все помнил. Следом плелся сытый Африканец - вниз по лестнице меж разросшихся кустов роз и еще каких-то темных растений, источающих в ночь сладкий аромат. В острых, колких тенях парка под светом помощницы-луны спина сумасшедшего мелькала, как призрак. Звук шагов заглушала коротко подстриженная трава. Они с Африканцем потеряли его в районе гаражей. Он замер и прислушался. Африканец сыто зевал. Пульсировала кровь в ушах, и на стволе ближайшего кипариса надсадно орала цикада. Потом Он услышал скрип петель и два голоса.
Яростно спорили: "До или прежде!?"
- С хорошими людьми не должны случаться плохие вещи, - прошептал Он Африканцу и погладил его в темноте.
Будь что будет, решил Он.
Пес прижался к нему, как ребенок. Доверительно и любовно. Наверное, он ему свято верил.
Он пошел на звук, думая, что нелепо и глупо выглядит, крадясь вдоль стены. Он еще не принял решение, как ему поступить. Старуха, Толстяка и даже Мака казались ему подозрительными. Потом голоса стихли, и Он нос к носу столкнулся с Джованни.
- Ру-ру-ру-ж-ж…
Африканец тихо зарычал. Даже не зарычал, а издал тихое ворчание, - где-то совсем близко в темноте родились неясные шаги. Кто-то спешил прочь - невидимый и призрачный.
- Ружье, - подсказал Он итальянцу.
- Ага-а-а… - радостно закивал Джованни.
Был он до странности покладист, как ручной, но большой, хищный зверь.
- Принеси мне его! - приказал Он.
- Та-а-м… - Задергал ртом Джованни, и с его губ полетела слюна. - Там-м-м… - Он махнул рукой в сторону долины под бледным лунным светом.
- Идем, - сказал Он.
Он не знал, почему, и главное, зачем помогает ему Джованни. Если бы только Он был внимательней. Если бы только Он безоглядно верил себе, а не Джованни по фамилии Козеда.
Но они выбрались за территорию парка, на гладкую поверхность старой дороги и зашагали вдоль речки в сторону древних останцев, торчащих из древних гор, как зубья пилы. Джованни только радостно и возбужденно хихикал, с его губ без всякого повода летела слюна, а под ветхой тенниской бугрились мышцы.
***