Теперь Он его разглядел, - когда он в очередной раз попал в его фокус - был он бычьего сложения, как Собакевич, - цель для слепого, без шеи, с нижним куриным веком, с пальцами-сосисками, и чем-то сильно напоминал и тех двоих, что напали на них с Африканцем в пивном баре, и того, что заблокировал въезд на мост и даже того, который спал на мраморном полу станции со странным названием - "ГородЪ - выход 11". Единственное, что его выделяло из всех: странно закрученные уши и огромный живот, словно возраст и чин, определялись размерами последнего.
Он сидел в околотке - в присутственном месте. Было чисто и гулко, как в операционной. Портреты чешуйчатых вождей разглядывал, словно через подзорную трубу: прямо перед собой отчетливо, а все остальное, по бокам, расплывчато, в нерезких образах. Один из вождей был из породы "аршинов". Впрочем, первый слева чем-то смахивал на Волю Жириновича. На мгновение Он даже усомнился в реальности происходящего и пошевелил затекшими руками. Потом с ужасом вспомнил, что с ним нет Африканца и чуть не подскочил - надо было срочно найти его. Оставалась тайная надежда, что полиция совершит какую-нибудь ошибку.
Перед капитаном лежали его вещи. Он диктовал:
- Опись… Что это такое? - Рассматривал карабин, при этом нижнее веко у него смешно поспевало за верхним. Карабин в его руках выглядел зубочисткой.
И сержанту:
- Пиши - средство передвижения астронавтов.
- Очень древнее…
Оба засмеялись. Сержант по субординации на секунду позже капитана.
- Где ты его нашел?
Лишь сержант не были ни на кого похож, со здоровым румянцем на щеках, и услужливый, как все писари.
- Это что? - капитан вытаращил глаза, один из которых был кошачьим, второй, как у покойника, - с растекшимся зрачком.
- Патронташ… - ответил Он.
Теперь Он видел только нос капитана - большой и грубый, как перезревший огурец. Чешуйки на нем блестели от пота.
- Что, что? - переспросил капитан.
- Пояс с карманами, - объяснил Он, - развяжите руки.
- А это? - Из магазина на стол посыпались патроны. Рассматривая их как побрякушки, спросил. - Как ты очутился в городе?
- Пришел, - ответил Он. - Руки развяжите.
Он подумал, что удобнее будет принять их игру и не перечить.
Сержант окунул перо в чернильницу. Поводил в ней, карябая стенки, аккуратно убрал волосок и продолжил писать.
- Таким образом… - диктовал он сам себе, орудуя языком под носом, - нарушил постановление мэра за номером…
Перо скрипело и царапало бумагу. Кляксы висели над каждой строкой. Сержант вздыхал. Видно было, что он занимается тяжелой работой.
- Пробил? - спросил у него капитан.
- Сейчас, машина заведется…
- Что значит "пришел"? - удивился капитан, снова поворачивая к нему свой нос-огурец. - У нас говорят "прибыл". Все равно ты не попадаешь под программу позитивного воздействия. Лицензии нет?
- Нет, - сознался Он.
- Вот видишь?! - Многозначительность мздоимца взяла верх, проклюнулась, как росток. Задержанный попадал под действие третьего параграфа, девятого пункта. - Для первого раза заплатишь в кассу триста монет, - сказал он, - и можешь идти.
- Ладно, - согласился Он, - развяжите руки.
Капитан чмокнул губой - сержант-писарь приподнялся, чтобы снять "уздечку".
Капитан мастерски перешел к главному:
- Поликартум есть?
- Что? - переспросил Он.
- Металл!
- С собой нет, - осторожно ответил Он, еще не зная, чего надо опасаться.
Сержант почему-то остановился на полпути. А капитан сделал паузу - разговор коснулся серьезной темы.
- А сколько есть? - тихо спросил он, поводя пальцами, словно собираясь смять протокол. На сержанта он даже не взглянул.
- Я могу отдать вот это, - сказал Он, показывая на карабин, и понял, что ошибся.
- Это? - с презрение удивился капитан. - Музейный экспонат с маслом съесть нельзя.
У него была своя логика, но задержанный в нее не вписывался. Вернее, он действовал не так, как любой другой на его месте - не боялся и не потел от страха, был даже равнодушен. Он откинулся на спинку стула и большим пальцем руки с задумчивости постучал по столу. Взгляд его выражал сомнение.
- Петров! - вдруг окликнул он сержанта. - Петров! Да что это такое…
Он неожиданно легко приподнялся вместе со своим животом и с раздражением хлопнул застывшего сержанта по спине:
- Не спать! Не спать!
Внутри сержанта что-то скрипнуло, он словно очнулся, сел и забарабанил по клавиатуре. На его спине можно было разглядеть надпись: "Кибер-Эд Љ". Впрочем, номер был старательно затерт. Возможно даже, что это был "левый" кибер-эд, за которого не надо было платить налоги.
- Ну, что там?
Дело явно не ладилось.
- Отвык от такой рухляди, - заверил сержант. - Действительно, пра-пра-пра-правнук из династии калифорнийских актеров, отбывшего в две тысячи таком-то году. Основатель Нью-Голливуда на планете Пиктор. Капитал…
- Капитал! Какой же у нас капитал?
- По биометрии не значится, - сообщил сержант удивленным голосом.
- А? Надо понимать… Но это не родной штат… - заметил капитан, замолчал, и тут до него дошло: - Ты кто такой?
И Он понял, что дело приобретало нежелательный оборот. Если бы ни руки, на которых была затянута "уздечка", можно попытаться сбежать, но в коридоре наверняка дежурил второй сержант, а на крыльце с примкнутым штыком - караульный. К тому же у него все еще кружилась голова.
Капитан потянулся за бумагой. - Отнесешь в бухгалтерию, - приказал он сержанту и в этот момент, перегнувшись через стол, ударил в лицо.
Прошло некоторое время, прежде чем Он услышал:
- Принеси воды!
- В кране нет, - заметил сержант тоном, который не делал чести капитану.
- Из бачка в коридоре! - скомандовал капитан.
Каждый шаг по полу отдавался в голове. Звякнула кружка, потом цепочка царапнула край бачка, и на него плеснули. Между двумя событиями Он увидел сон: сержант оказался вовсе не сержантом, а бестелесной сущностью, обитающей в пространстве от стола до входной двери, и эта сущность была ключом к спасению.
Потом Он разглядел склоненное над собой лицо:
- Так я и знал… Так я и знал… Ты фаренг!
Оказывается, Он лежал на полу в позе эмбриона, а капитан философствовал:
- Хороший удар - надежная проверка на чувствительность. Свяжись с управлением, пусть проверят, что это за фрукт.
- Слушаюсь!
Руки были вывернуты так, что Он не чувствовал кистей. Должно быть, Он невольно застонал. Сержант оторвался от клавиатуры, сделал два шага и с любопытством присел на корточки. Лицо его осталось бесстрастным, как у манекена.
- Я знаю, кто ты, - поведал он с механичностью куклы.
От него пахло тщательно смазанной машиной, а армейские башмаки на толстой подошве были хорошо подогнаны по ноге.
- Я тоже знаю, кто я, - разлепил Он губы.
- Нет, ты не знаешь, - заверил его сержант, и в его словах проскочило нечто человеческое. - Ты туземец, чужак, ты головная боль для капитана! Лучше бы ты вышел на другом участке. С тебя нечего взять! Прощай спокойная жизнь - замучат проверками. Я ведь знаю, кто ты и что здесь делаешь. У меня ведь глушителя мыслей нет. Дешевая модель, - поведал он с сарказмом.
- А у капитана?
- У капитана есть.
- Понял, - сказал Он и вдруг почувствовал, что сержант освобождает ему руки. - Ты не любишь капитана? - догадался Он.
- "Зонтик-то" у нас только от Токсово до Гатчины, значит, ты не тот, за которого себя выдаешь. Плохо иметь глупого капитана.
- Я их другими не представляю, - сказал Он, не сознавшись, что сам когда-то был капитаном.
- Даже если ты цифровой Петр, - обрадовался сержант, - изготовленный под рязанского парня, это еще не повод каждый раз давать хлопать себя по спине, когда у тебя сбой, или ты задумался, ну, ты понимаешь… - он нехорошо засмеялся, оскаливая мелкие, редкие зубы под рыжей щеточкой усов.
- Понимаю, - согласился Он, спиной, кожей ощущая, что брюхатый капитан вот-вот вернется.
- Как это по-русски? - произнес сержант. - Хочу насолить! - И снова засмеялся, но теперь уже веселее. - Не все коту масленица.
- Ты что иностранец? - спросил Он
- Нет. Но мои предки жили в Нью-Йорке.
Сержант бережно, как нянька, посадил его на стул и снова занялся своим протоколом, или сделал вид, что занялся. И все же у него в голове не хватало пары миллионов клеток, чтобы распознать коварство человека.
Он пошевелил кистями - "уздечка" окончательно сползла с пальцев. С минуту Он ждал, когда к ним вернется чувствительность. Карабин лежал совсем близко - стоило протянуть руку. Но Он, слепо веря в Андреа, схватил со стола треугольный цисфинит и сжал его в кулаке. Сержант сделал вид, что ничего не заметил.
Капитан шел по коридору. Это было возвращение Одиссея. Впрочем, толстого и неуклюжего, как бегемот. Живот колыхался, словно бурдюк с водой, нос виса, как бугристый плод. Скрипели древние половицы. Тело едва вместилось в комнату. Капитан злорадно поинтересовался:
- Как мы себя чувствуем?
- Прекрасно, - ответил Он, передразнивая сержанта.
Капитан ничего не понял, но, заподозрив подвох, оборотил взор на сержанта. Тот даже не повел рязанскими усами.
- Эх, капитан, капитан… - произнес Он, удерживая себя, чтобы не размахнуться, как Он умел. Он бы померялся с ним силами: ударил бы "двойкой": с места левой, а потом с разворотом и толчком носочком - правой, - не как попытка в ответ, а с уверенностью, неожиданно и резко, с заворачиванием кисти внутрь - с восклицательным знаком в конце! Он бы посмотрел, на что способны эти инопланетяне, но вместо этого добавил, - никогда тебе не быть майором! - И с безоглядной верой в Андреа нажал на один из углов треугольника. Он успел подумать. Он крепко успел подумать о том, что ему обязательно надо найти Африканца, и в следующий момент даже не понял: вдруг за спиной сержанта в стене появилось квадратное отверстие, а выше и ниже еще и еще, и сквозь эти отверстия просвечивала стена соседнего туннеля. Да и у самого сержанта к этому моменту на месте левого плеча и бляшки на животе уже зияли такие же квадратные отверстия. Капитану повезло меньше: от него остались две руки, вскинутые в удивлении вверх.
Ну услужил, друг, подумал Он об Андреа, оглядываясь.
***
И увидел - какие-то липкие сумерки, в которых здесь и там темнели оплывшие коробки домов с глазницами немых проемов, и там, на пятом этаже, под самой крышей свет из родных окон - блеклый и призрачный.
Он направился к крыльцу, но из этих сумерек выскочили двое с закатанными глазами: один в каком-то нелепом треухе, другой - пониже, похожий на пузатый бочонок, но оба в рваных кафтанах. Тогда Он крикнул ей:
- Ну что же ты, быстрее!..
А она вдруг испуганно заупрямилась, и Он понял, - не узнала, в панике, и боится его больше, чем этих двоих. В этот момент тот, что повыше, подступая как-то нелепо, вытащил из складок одежды кривой нож, и, размахивая им, сделал еще шаг, и Он понял, что она не успеет добежать до двери и не сумеет ее быстро открыть. В следующее мгновение ему пришлось забыть о ней, потому что эти двое оказались совсем близко, и ему пришлось повернуться к ним лицом и даже сделать угрожающий жест. Эффект превзошел все ожидания: скатились с крыльца, хрипло задыхаясь, словно это усилие отобрало у них последние силы. Посовещались внизу и снова двинулись на него. И тогда Он, сделал движение, пошарил - словно то, что лежало, само лезло в руку, пошел на них, замахнувшись, заставил разбежаться в стороны и швырнул банку в того, что повыше, приведя его в полное замешательство, а тот, что пониже, выдыхая смрадный запах гнилых зубов, подкатился на расстояние руки. Он ухватил его за одежду, отступил в сторону и, используя инерцию толстяка, ткнул лицом в ступени крыльца. И тут же инстинктивно, чувствуя движение второго, высокого и замечая лишь руку с ножом, поднырнул и ударил в разрез так, что клацнули зубы противника, а Он почувствовал боль в кости. Выиграл драгоценное мгновение, чтобы увернуться от визжащего, как поросенок толстяка. Пнул его ногой в зад. И они закружились юлой, оттесняя его к дому и, заходя с противоположных сторон, казались неуклюжими, как огородные пугала. В следующее мгновение ему еще раз удалось схватить второго, того, маленького, похожего на бочонок, и с необычайной легкостью толкнуть его, испуганного, на высокого с ножом, свалить их обоих разом. И тогда они, задыхаясь уже вовсе тяжело, спотыкаясь, побежали в темноту, решив, что с них на сегодня хватит.
Он не ошибся - и это были люди, возможно, даже настоящие. Сам Он в смятении не мог понять, как одновременно оказался и в околотке, и на Охте, где прошла большая часть его жизни. Ведь это была не его жизнь в настоящем, а прошлое, которое Он помнил или почти помнил! А может быть, будущее ему только приснилось?
- Идем же… - позвала она его.
- Погоди… - попросил Он, чувствуя, как по спине бежит горячая волна. Потом услышал, как на пятом этаже радостно лает Африканец, и словно очнулся.
Рана оказалась пустяковой - просто длинный порез во всю лопатку - единственное, что успел сделать грабитель. Зато ему было приятно заботливое прикосновение ее рук и мягкая белая ткань, которую она мгновенно достала откуда-то из шкафа, окунала в горячую воду и прикладывала к ране. Африканец принимал горячее участие в лечении: совал голову в руки и лизал в губы. Потом она, удовлетворенно любуясь на свою работу, вышла. Он уже знал, что все в порядке, что Он дома, а когда вернулась, на его спине что-то зашипело, мышцы онемели, и Он почувствовал, как игла с неприятным потрескиванием входит в кожу, и старался не думать о том, что делает жена, а просто ждал, когда она закончит свое колдовство. А когда она действительно закончила и Он решил выпрямиться, то понял, что не может двинуть не только руками, но даже пошевелить торсом, словно на спине у него вырос горб. Африканец все еще терся о ноги, как большой, ласковый кот.
- Теперь ты меченый, - сообщила она с улыбкой и с той знакомой интонацией, которую Он так хорошо помнил, что у него закружилась голова.
И Он, чувствуя, что ничего этого не может и не должно быть, что происходящее противоречит здравому смыслу, повернулся к ней, посмотрел в родные глаза и поцеловал ее в губы, боясь только одного, что это все вмиг исчезнет. А она, не замечая его состояния, с выражением заботы на лице уже натягивала на него старую, мягкую рубаху, вдевая рукава и расправляя воротник, наклонившись так близко к его лицу, что у него снова пошла кругом голова, и Он, понял, что страшно устал.
- Я не знаю… - признался Он, и вдруг подумал, что все это уже было, и оторопело замолчал.
А она, словно продолжая прерванный разговор, спросила, удивившись его нежности:
- Чего не знаешь?
- Прости, - сказал Он, - у тебя нет ощущения, что это уже было?
Они так хорошо знали друг друга, что понимали с полуслова. И она подумала, что Он прислушивается к звукам не снаружи, а внутри себя.
- Дежа вю? Ты опять боишься? - спросила она устало.
- А ты?
- Я не знаю, - ответила она с теми нотками семейного терпения, которые Он так любил в ней.
И вдруг все вспомнил. Вспомнил с тем удивлением, когда после болезни замечаешь, что у тебя отросла борода. Должно быть, у него была своеобразная реакция и на все свои страхи, и на то, что вслед за этим следовало. Ночью Он отправился за едой. Благо, не взял с собой Африканца. Это была авантюра. Они высидели в городе до последнего: до голода, до холодов. Теперь следовало что-то предпринять. Он знал, что все окрестные магазины разграблены, и пошел в Пороховые, на старые армейские склады. Ему повезло - последняя охрана разбежалась накануне. Вначале Он попытался добыть патоки из цистерны, но его чуть не столкнули в ее темное нутро. Потом наткнулся на толпу, расхватывающую остатки душонки, и это была настоящая удача.
- Тебе надо поспать… - сказала она.
- Нет, нет… - Он был возбужден больше от собственных мыслей, чем от раны.
Пожалуй, я запутался с этим временем, лихорадочно думал Он.
- Тебе надо поспать, - снова мягко сказала она и принесла настоящей водки и кусочек жмыха, который Он когда-то заготовил для рыбной ловли.
Она считает меня сумасшедшим, подумал Он, но водку выпил. Где же я? А "дуранду", не удержавшись, засунул в рот. Ее можно было сосать, и тогда на языке появлялся давно забытый вкус подсолнечного масла. Он почувствовал себя эгоистом. Как Он тосковал по ней там, в своем будущем - хоть ложись и помирай. Но одновременно помнил себя прежним - одиноким. Это была странная смесь чувств, к которым невозможно было сразу привыкнуть. В следующее мгновение у него перехватило дыхание. Любимая чашка, в которой жена подала ему водку, должна быть разбитой. Он осторожно поставил ее в сервант за стекло. По странной прихоти памяти в своем будущем Он часто вспоминал о ней - ни о чем другом, а именно об этой чашке. Прошлое записывается, как наше желание, подумал Он. Боже, какой я осел, ведь надо бежать! Теперь же ему казалось, что Он обхитрил кого-то, возможно, даже самого себя. Темные окна. Холодные дома. Пустые улицы. Страх проснулся в нем с прежней силой, словно Он заново переживал прошлое.
- Мы уезжаем, - твердо решил Он, направляясь к двери. - Быстрее!
Их старенькая "шестерка" стояла в гараже. С монтировкой в руках Он вышел из квартиры. Рубашка прилипла к ране. В ней поселилась тупая боль, но Он не обращал на нее внимания. Они спустились по темной лестнице и вышли из дома.
- Идем же… - Он обернулся.
Она отстала, неся узел с вещами.
Что она делает? удивился Он.
- Подожди, - попросила она, - я устала.
Он бежал как на пожар.
Во дворе никого не было, и только у гаражей кто-то протяжно и тихо стонал на одной ноте: "А-а-а…" Прежде чем они поняли, что происходит что-то непотребное, прежде чем проскочили мимо, незнакомый человек, стоящий к ним спиной, обернулся, и, оскалясь, словно защищая тыл, расставил руки:
- Идите, идите своей дорогой… Здесь только нам… только нам…
Губы у него неприятно лоснились.
И только потом они увидели своих недавних грабителей, которых рвало, а эти двое собирали в уже знакомые банки содержимое их желудков.
Все было словно записано на тайных скрижалях: и их грабители, и грабители их грабителей. Он с ужасом вспомнил все последующие событий, и Крым, где она должна была погибнуть.
- Бежим! Бежим!
Для него не было другого пути.
- Подожди… - просила она.
И только в машине, словно извиняясь, призналась:
- Я так спешила, что разбила твою любимую чашку…
- Боже мой! - только и воскликнул Он от бессилия, но она снова не поняла его.
Он вдруг вспомнил предостережение Андреа: с прошлым всегда тяжело расставаться, оно притягивает и отталкивает, делает тебя рабом заветного треугольника.