60
Войдя в мою комнату, Олег с интересом огляделся.
- О да, интерьер неповторимый, - проговорил он. - Сатанинский модерн.
По лицу его не было видно, понравилась ему меблировка или нет.
- Сам проектировал?
- Нет, по картинке, - честно признался я.
Олег взглянул на потолок, потом обернулся к двери.
- Смотри-ка, ты прав, - с удивлением сказал он.
Телекамера размером с дивизионный миномет была установлена прямо над моей входной дверью, установлена внаглую, на чугунном кронштейне, привинченном к косяку, без какой бы то ни было маскировки.
Олег встал на стул и снял аппарат, хладнокровно выдернув провода из стены.
- Ничего себе микро, - пробормотал он, рассматривая камеру. - Чудо техники юрского периода. Никогда таких не видел.
- Да видел, конечно, - возразил я, - только внимания не обращал. В универмагах на каждой стене висят.
- В универмагах - понятно, для чего, - Олег положил камеру на пол. - Способ преду-преждения: "Ребята, за вами следят". А вот зачем это Иванову - большой вопрос.
- Что значит "зачем"? - рассердился я. - Чтобы следить за мной.
- За тобой? - Олег задумался. - А почему именно за тобой? Почему не за мной, не за Юркой, не за Денисом? Что такого ты сделал подозрительного?
- Не знаю, - признался я. - Это у Иванова надо спросить.
- Так спроси.
- А он не станет отвечать. Или на голубом глазу скажет какую-нибудь ерунду. Он вообще делает вид, что ничего особенного не произошло. Вот уж не думал я, что учителя бывают такие бессовестные.
- Погоди, - остановил меня стриженый. - Ты хочешь сказать, что раньше ты эту штуку не замечал? Или она появилась недавно?
- Недавно, - подумав, согласился я. - Точнее, сегодня.
Смутные сомнения закопошились у меня в голове, и я пожалел, что свалял дурака и зазвал к себе Олега: надо было сперва обнаружить эту дрыну самому. Но разве мог я предположить, что она окажется таких ломовых размеров?
- Сегодня, - задумчиво повторил Олег. - Вместе с этими вот мебелями?
Я вынужден был признать, что, скорее всего, дело обстоит именно так.
- Ну, тогда, милый мой, я тебя поздравляю, - хладнокровно сказал стриженый. - Ты сам ее и заказал. В комплекте с гарнитуром.
- Каким образом? - сердито спросил я.
- А вот это мне неизвестно. Картинка у тебя здесь?
- Какая картинка?
Олег терпеливо вздохнул.
- А, картинка, - сообразил я. - Картинка у меня вот здесь.
И постучал себя по голове.
- Понятненько, - сказал Олег. - Скорее всего, фотография с мебельной выставки. И телекамера там непременно была.
- Ну, хорошо, допустим, - без особого удовольствия согласился я. - Но как ты объяс-нишь тот факт, что изображение передавалось на экран Иванова?
Олег задумался.
- Да, это объяснить трудно, - сказал он. - Разве что ты сам этого захотел.
- Шуточки у тебя, однако, - сказал я. - Похож я на ненормального?
Стриженый внимательно и серьезно посмотрел мне в лицо.
- Нет, не похож.
- Спасибо и на этом.
61
И тут до меня дошло.
Не я ли, делая свой мебельный заказ, выразил пожелание, чтоб директор Иванов оценил мой дизайн?
"Пускай посмотрит и поймет, что надо больше заботиться об учащейся молодежи".
А как Иванов мог посмотреть, если он вообще не ходит к нам в общежитие?
Только с помощью телекамеры.
Выходит, я напрасно заподозрил нашего доброго директора.
Надо будет перед ним извиниться.
И впредь поосторожнее с заказами. Всё обдумывать до мелочей.
Но говорить об этом Олегу не имело смысла: зигзаги моего личного опыта никого, кроме меня, не касаются.
- Да что ж ты сердишься, чудила? - спросил меня Олег. - Радоваться надо, что всё так хорошо разъяснилось.
Он был, разумеется, прав.
Мы посидели, поговорили еще немного.
Чтобы сгладить впечатление от этой дурацкой истории (а заодно и показать, что я не такой уж идиот), я поделился с Олегом соображениями насчет скрытности чиновников ЮНЕСКО и перспективы всемирного экономического краха.
Но восторженных аплодисментов не снискал.
- Чудак ты, - снисходительно сказал Олег. - В масштабах всей планеты такие штучки невозможны. Только здесь. В особо насыщенной ноосфере. Знаешь, что такое ноосфера?
Я не знал и поспешно заблокировал свое невежество.
Но вышло это, видимо, не слишком убедительно, потому что Олег пояснил:
- Необходимо ограниченное пространство, пропитанное информацией, так тебе будет проще понять.
- Для того и купол? - догадался я.
- Для того и купол, - одобрительно проговорил Олег. - Грамотно мозгами шмякаешь.
62
После ухода Олега я твердо решил: всё, надо стричься. Зарос, как дикий лев.
Кто-нибудь скажет: и правда зациклился малый, Софья права. Но что поделать, если я не выношу длинные патлы, тем более на себе.
Дело в том, что черты лица у меня слишком мелкие для льва. Царь зверей из меня получается унылый, как Бонифаций, и порочный, как Дуремар.
Долго я топтался у зеркала и с отвращением любовался собою.
Честно говоря, я ни разу не стригся самостоятельно и не знал, как к этому подступиться.
Там, на воле, меня стригла мама. Во-первых - чтобы не тратить лишние деньги. Во-вторых - из страха перед всевозможными инфекциями, от лишая до СПИДа, о чем у нас в городе ходили жуткие слухи. И в-третьих - потому, что я боюсь парикмахерских. То есть, не то что боюсь, но нервничаю и стесняюсь, когда посторонний человек (пусть даже это хоро-шенькая девчонка) вертит руками мою голову, как будто это неодушевленный предмет.
Надо отдать маме должное: стригла она меня бережно, умело и, я бы сказал, с любовью.
Рита, возможно, тоже охотно пришла бы мне на помощь, но я считал ниже своего достоинства нарушать ее уединение.
Значит, придется действовать самому.
Насчет инструмента сомнений не было: всё необходимое найдется в ящике письменного стола. Ноосфера есть ноосфера.
Правда, вместо машинки для стрижки в ящике оказалась электробритва.
Тоже, кстати, полезная и очень даже перспективная вещь.
- Ну-с, как стричься будем, молодой человек? - юмористически спросил я себя. - С пробором или без? А может быть, канадскую стрижечку? Нет, лучше под Юрку Малинина, с шестипёрым хайером. И во всех цветах радуги. То-то будет потряс.
Бритва была харьковского производства, что меня слегка разочаровало: по линии ЮНЕСКО могли бы подкинуть и что-нибудь более импортное.
Хотя зарубежных электробритв я отроду не видел, а харьковская имелась у отца - еще в те доисторические времена, когда он брился у нас дома, а не где попало.
Но у отца бритва тарахтела, как швейная машинка, а моя фырчала тише стрекозы. Имелся у нее и выдвижной агрегат для подстригания висков, усов и бороды. С помощью этого приспособления в принципе можно, конечно, остричься под нуль, но только в принципе: вся голова будет в бороздах, как после танковой битвы.
Налюбовавшись своей новой собственностью, я положил ее на место, в ящик стола, повернулся к зеркалу - и похолодел.
Из зеркала на меня глядел ирокез.
То есть, это был, конечно, я, но с высоким волосяным гребнем на голове.
Гребень о шести перьях раскрашен был во все цвет¡ радуги и на спине завершался диким хвостом.
Зато с боков волосья были сбриты долыса.
От этого я точно стал похож на гусака декоративной породы.
Да, но простите: я же к себе еще не прикасался!
И даже если в помрачении рассудка я побрил себе голову от висков до пробора, а потом напрочь об этом забыл, то кто мне поднял оставшиеся волосы дыбом?
Кто их раскрасил по формуле "Каждый охотник желает знать, где сидит фазан"?
Я лунатически поднял руку и коснулся своего индейского гребня.
Гребень был самый настоящий, опрысканный лаком для волос, он натянул мне кожу головы так туго, что даже уши поднялись и глаза сделались круглыми.
Вот это финт, подумал я. И что мне теперича делать?
Ясно, что выйти в таком виде на люди человек моего характера не может.
Волей-неволей придется оболваниться наголо.
Я опять достал бритву, включил ее и принялся за работу.
Больно было до слёз.
И тут до меня дошло, что я опять кругом полудурок.
Кто мне сделал эту пакость?
Я сам ее сделал - при помощи, естественно, ноосферы.
Значит, эта задача ей по плечу?
Так пусть она постарается и вернет мне хотя бы первоначальную гриву.
Хотя нет: зачем нам лишняя ступень? Пусть сразу превратит ирокезский гребень в нормальную прическу типа полубокс.
- Брысь! - сказал я ирокезу.
Ирокез нехотя исчез.
И отражение в зеркале послушно исполнило мой новый заказ: я стал похож на курсанта милицейской школы.
Теперь мне было ясно, как Олег добивается шаровой стрижки под нуль, как Софья делает свою трофейную укладку и как панкуется Малинин.
Проще простого.
Для тренировки я сделал себе несколько разных стрижек, под битлов, под Юлия Цезаря, - но ни одна из них не подходила даже для того, чтобы показаться на глаза Черепашке, не говоря уже об остальных одаренышах: ведь сожрут.
63
А кстати, о Черепашке…
Минуточку, граждане.
Если вот так, усилием воображения, можно остричь себя наголо и тут же снова обрасти, то что нам помешает тем же способом изменить до неузнаваемости свою внешность?
Отпустить бороду, усы, бакенбарды… да что мы всё о волосах? Шире надо смотреть на вещи. Что помешает нам без напряга, без анаболиков, в считанные минуты нарастить себе суперменские бицепсы-трицепсы и квадрицепсы?
Я серьезно спрашиваю: что помешает?
Вот вам и благородная Черепашка: выходит, боди-бильдинг тут ни при чем, она мне пудрит мозг, а сама тайно колдует перед зеркалом, улучшая свой внешний вид.
И - ничего получается, промежду прочим.
А мы чем хуже?
"Ну-ка, поработаем над собой," - решил я.
Черты лица, говоришь, мелковаты?
Это дело поправимое - в опытных, естественно, руках личного визажиста.
Сделаем нос покрупнее: орлиный не надо, греко-римского будет более чем достаточно.
Глаза расставить пошире… впрочем, это рискованно: как бы череп не лопнул.
Ограничимся носом.
64
Ограничились.
И очень правильно сделали.
То есть, получился такой безобразный шнобель, что не только Черепашка - мать родная меня бы не узнала.
Я не шучу: одна лишь эта метаморфоза сделала мое лицо совершенно неузнаваемым.
Вы смотрелись когда-нибудь в круглый бок никелированного чайника?
Вот такой у меня получился визаж.
Встревожившись, я принялся выправлять свой поруганный нос, но с каждой новой попыткой он становился всё более жутким.
Размеры я более или менее восстановил, но оказалось, что хитрость не в размерах, а в мелочах: то горбинка маловата, то переносица слишком широка, то крылья носа чересчур симметрично расположены.
А от этого зависел весь рисунок лица.
В итоге я попеременно становился похож на гнусного подлеца, на мелкого ябедника, на непотребного мафиозо, на бесстыжего поджигателя войны - словом, на кого угодно, только не на себя самого.
Хуже того: после сотни метаморфоз из моей памяти выветрилось, с каким, собственно, носом я шагал по жизни до сих пор.
На просьбы "Верни мой прежний нос, я всё тебе прощу" ноосфера злорадно выдавала мне одну из предыдущих проб и ошибок.
Чем-то эта работа походила на изготовление фоторобота, но врагу не пожелал бы я делать это с собственным лицом.
Я топтался перед зеркалом полтора часа и вконец уже отчаялся, пока не вспомнил, что в кармане стеганой куртки у меня лежит кошелек, а в кошельке - моя фотография паспортного размера, которую мама посоветовала мне взять на всякий случай.
Трясущимися руками я достал фотографию, взглянул на нее (она была прошлогодняя, но тут уж как?) и приказал ноосфере:
- Вот, поняла? Сделай из меня этого человека.
В ЮНЕСКО удивились, но заказ выполнили вполне удовлетворительно.
Во всяком случае, если завтра кто-нибудь спросит, с чего это я так дико помолодел, - можно будет найти пристойное объяснение.
А потом - ничего, привыкнут.
Бедная Черепашка… сколько ей пришлось трудиться над собою, пока не получился приемлемый результат. Плакала, наверно, и не однажды. Рыдала.
Нет, ребята, не мужское это дело - вертеться у зеркала.
65
И тут мне в голову пришла очень странная, но совершенно ясная мысль: как будто кто-то бросил ее в прорезь моей глупой башки, как новенький юбилейный рублик.
"А если я захочу стать, например, птицей?"
Как это в песне поется:
"Чего ж я не сокол? Чего ж не летаю?"
А ну-ка, попробуем.
"Ты этого действительно хочешь, Алексей? - сказал кто-то внутри меня. - Достаточно, чтобы ты сам захотел. Это очень просто, но сначала будет немножечко больно".
Зубы мои непроизвольно щелкнули, щеки окостенели.
Я почувствовал, как хрустит, выпирая под рубашкой, моя грудная клетка.
Черепушку, напротив, стянуло, как обручем.
Под подбородком заколыхался зоб.
И недобро, горячо зашевелились кишки.
Стало трудно смотреть прямо перед собою.
Я нервно повернул голову - из зеркала на меня глядело желтоглазое чудище с брюзгливо и гневно сомкнутым крючковатым клювом.
Нет, об этом лучше не говорить.
- Не хочу, - сказал я тихо, но твердо. - Не-хо-чу!
И жуткое видение пропало.
Оставался только жар во всем теле, в животе всё как будто спеклось.
Мне стало страшно: неужели это так просто? Так близко? Так возможно?
В голове моей метались обрывки полусвязных мыслей: возьму и стану тиранозавром, возьму и стану головастиком…
Одна только команда - и процесс пошел…
А там - необратимые изменения в сознании, и некому будет сказать:
"Стоп машина! Полный назад!"
Разве головастик может отдать такую команду?
А тиранозавру она просто не придет в его седую голову.
Да, но мне мучительно хотелось теперь испытать на себе именно эти превращения.
Тянуло к зеркалу магнитом.
Как удержаться? Как себя остановить?
Я не мог найти себе места.
Спать? Какое там спать! Во сне и обернешься…
Именно во сне становятся вервольфами.
Я метался из угла в угол комнаты и боялся случайно взглянуть в зеркало: а вдруг оттуда опять выглянет жуткий оборотень?
Чтобы успокоиться, прилег, открыл томик Беляева.
Но и там было то же самое: знаменитый уродец, комический актер, пожелавший стать писаным красавцем.
Пришлось срочно вспомнить, чему учили меня на автогенке.
- У меня теплое, спокойное, неподвижное лицо! - отложив книгу в сторону, внушил я себе. - Неподвижное, ясно? Я в полной безопасности, мне ничто не угрожает, да и не было ничего. Я хочу спать, я уже засыпаю, у меня медленно и спокойно закрываются глаза. Не навек закрываются, кстати, а только до завтрашнего утра.
И глаза мои послушно закрылись.
66
Наутро я проснулся с ясной головой, в бодром расположении духа. От вчерашнего не осталось никакого осадка, разве что стойкое отвращение к зеркалу.
Оказалось, однако, что так даже спокойнее: умываться, чистить зубы, причесываться вслепую, не глядя на свое отражение. Крепнет, знаете ли, чувство собственного достоинства.
Люди, которые подолгу вертятся у зеркала, не уверены в себе.
А может быть и так: люди, не уверенные в себе, любят вертеться у зеркала.
С директором Ивановым я помирился вечером того же дня, и это оказалось намного легче, чем я предполагал. Я просто рассказал ему про мебельный заказ и извинился за свои оскорбительные предположения.
Директор выслушал меня очень серьезно и, в свою очередь, попросил прощения за отповедь по части инстинктов, которой, как теперь выяснилось, я не заслужил.
- Видишь, Алёша, - сказал Иванов, - даже чтение мыслей не спасает от недоразумений.
И мы скрепили наше примирение крепким рукопожатием, после чего директор вручил мне очередное мамино письмо - как обычно, с требованием сплясать вприсядку.
Я, естественно, сплясал, еще не зная, какой сюрприз меня ожидает.
Письмо я положил во внутренний карман форменной куртки - и, честно говоря, о нем позабыл: тема была уж больно завлекательная, моногамия у перелетных птиц.
Что такое моногамия? Это когда… Впрочем, неважно.
Короче говоря, о мамином письме я вспомнил поздно вечером, перед отходом ко сну.
В конверте лежала красивая поздравительная открытка, на ней была изображена обсыпанная серебряной пыльцой новогодняя елка.
"С Новым годом, сыночек, с новым счастьем! Пусть всё сбудется у тебя, чего ты только в жизни желаешь…"
Я растерялся: то есть как это "с Новым годом"?
Что за фантазии?
Взглянул на самодельный календарь, который висел у меня на стене над письменным столом, - и понял, что сегодня мне уж точно не заснуть, никакая автогенка не поможет.
Второе января, вот какое было сегодня число.