Кланы, рассеянные по Евразии и Африке, жили в почти полной изоляции друг от друга. И изоляция зашла очень глубоко. В пятидесяти километрах от места рождения Яхны жили люди, которые разговаривали на языке, отличающемся от её родного больше, чем финский язык от китайского. В дни Дальней, и даже Камешка, имело место однообразие по всему континенту; теперь же могли существовать разительные различия между одной речной долиной и соседней. Люди были способны к альтруизму, настолько щедрому, что готовы были страдать, получать увечья и даже умирать, чтобы спасти другого - и всё же не отказывали себе в доходящей до крайностей ксенофобии, и даже в преднамеренном и целенаправленном геноциде. Но на суровой земле, где пищи было мало, членам сообщества имело смысл самоотверженно поддерживать друг друга - и гнать прочь остальных, кто мог бы завладеть скудными ресурсами. Даже у геноцида была какая-то ужасная логика.
Если бы детей обнаружили чужаки, то, возможно, они бы сохранили жизнь Яхны - но её бы приняли только ради секса. Её лучшей надеждой было бы забеременеть и выиграть лояльность одного из мужчин. Но она всегда была бы низшей в их обществе, никогда не стала бы одним из истинных людей. В то же самое время Милло был бы просто убит, возможно, после того, как над ним немного посмеются. Она знала, что это было так. Она видела, что это случалось среди представителей её собственного вида. Так что пусть лучше они остаются никем не обнаруженными.
Пока дети с трудом брели, их мучал голод.
Дорогу им преградил низкий скалистый хребет. Под его защитой вырос ельник - карликовый. Деревья были не выше Яхны, но под защитой скал им удалось, по крайней мере, подняться над землёй.
Внезапно Яхна схватила Милло и просто пригнула его к земле. Спрятав тела, они высунули головы над хребтом.
По замёрзшему пруду за этим хребтом бродила небольшая стайка белых куропаток. Птицы клевали лёд, засовывая клювы в трещины и разводья. Они сверкали ослепительной белизной на фоне стального голубовато-серого цвета льда. Эти рано прилетевшие птицы были невидимыми на фоне снега, но ярко выделялись на фоне зелёных и бурых красок поздней весны.
- Давай, - произнесла она. Они развернулись и скользнули вниз по хребту, обратно в невысокий ельник.
Яхна выбрала хорошее, податливое молодое дерево. Вынув из кармана каменный топор, она быстро срубила его на ладонь над поверхностью снега и обрубила крону, оставив ствол длиной почти в её собственный рост. Затем при помощи Милло она сделала зарубку в стволе и вставила в неё клин. Ствол легко раскололся, и она получила тонкую, упругую полосу. Она начала быстро очищать её. Тем временем Милло снял кору с оставшейся части ствола. Он расщепил её на волокна и быстро сплёл их вместе в длинную нить. Лук был настолько незаконченным, что в тех местах, где была торопливо привязана нить, с него свисали её пряди. Не такой совершенный, подумала она, но он сослужит свою службу.
Она начала торопливо колоть стрелы из остатков ствола. Огня, чтобы закалить стрелы, не было, и ещё, что гораздо хуже, не было перьев, помогающих в полёте. Поэтому она импровизировала: взяв кусочки счищенной коры, она засунула их в щели на стрелах.
Они работали так быстро, как могли. Но к тому времени, когда она закончила, солнце опустилось на небе чуть ниже.
Она ещё раз высунула голову и плечи над хребтом, держа лук. Птицы всё ещё были там. Она прицелилась, натягивая тетиву.
Первая стрела улетела настолько далеко в сторону, что даже не побеспокоила птиц. Второй хватило лишь для того, чтобы насторожить их, и птицы взлетели с тревожными криками, хлопая поблёскивающими крыльями. Она сделала свой последний выстрел - гораздо более трудную попытку попасть в движущуюся цель - и одна из птиц скорчилась и упала на землю.
Брат и сестра с криками полезли по горному хребту и спустились к замёрзшему водоёму. Птица, растянувшись, лежала на льду, и её рваные перья были забрызганы кровью. Дети знали, что по льду лучше не бегать. Милло нашёл кусок еловой ветки. Они легли на живот на твёрдой земле у края льда и воспользовались веткой, чтобы подтянуть птицу к берегу.
Мёртвая птица выглядела уродливой и неуклюжей. Но Яхна окружила её маленькую голову сложенными чашечкой ладонями. Она взяла немного снега, растопила его в своей ладони и полила воду в клюв неподвижной птицы: последний глоток. "Спасибо", - сказала она. Было важно оказывать эту дань уважения и животным, и растениям. Мир был богат - но только пока его не беспокоили слишком сильно.
Когда небольшая церемония была исполнена, Яхна быстро ощипала птицу, разрезала живот и выпотрошила её. Она сложила кожу и спрятала её к себе в карман: завтра она сделала бы лучшие стрелы, с перьями, которые дала ей куропатка.
Они ели сырое мясо, кровь стекала по их щекам и оставляла тёмно-красные пятна на снегу под ними. Это был момент триумфа. Но удовлетворение Яхны от добычи было недолгим. Свет тускнел, а воздух становился холоднее.
Без укрытия они умрут.
С луком за спиной и с последним кусочком мяса птицы во рту, Яхна повела Милло вглубь суши. Вскоре они пришли на открытую, заснеженную равнину. В центре луга снег был ей почти до колена.
Довольно неплохо.
Она резала блоки из окружающего её снега. Это была трудная работа: ей нечем было воспользоваться, кроме собственных рук и каменных лезвий, а верхние слои снега были мягкими и легко разрушались. Но глубже снег был спрессованным и твёрдым, как и было нужно.
Она начала укладывать блоки вокруг себя плотным кольцом. Милло охотно присоединился к ней. Вскоре они построили круговую стену из снежных блоков вокруг всё углубляющейся ямы. Они осторожно направили спиральные ряды блоков внутрь, пока не сделали купол аккуратной формы. Яхна пробила в стене тоннель, через который они могли входить и выходить, а Милло сгладил поверхность купола внутри и снаружи.
Снежный дом был маленьким и сделанным наспех, но он был пригоден для ночлега.
Сейчас свет быстро слабел, и уже отозвались эхом первые волчьи голоса. Они поспешно зарылись в свой снежный дом.
"Теперь мы в большей безопасности, чем прошлой ночью, - подумала Яхна, когда они прижались друг к другу для тепла. - Но завтра мы должны найти больше еды".
И нужно будет разжечь огонь.
II
Охотники вернулись с моря. Они разошлись по своим семьям, унося пищу, которую удалось добыть. Никаких выражений благодарности не прозвучало. У этих людей не было слов, чтобы сказать "пожалуйста" или "спасибо": среди этого народа охотников-собирателей не существовало социального неравенства, которое требовало бы таких тонкостей. Пищу просто поделили в соответствии с потребностями.
Было много тихих разговоров о Яхне и Милло.
Месни, мать Милло и Яхны, явно прилагала большие усилия, стараясь сохранить самообладание. Она занималась каждодневными делами, заботилась о своём младенце, потрошила рыбу и заготавливала остальную часть океанского урожая, которую принёс домой Руд. Но иногда она бросала нож или чаши и давала выход своему отчаянию. Она даже плакала.
Грусть сделала её нездоровой: для Руда это выглядело именно так. Люди ценили в себе хладнокровие и самоконтроль. Считалось, что демонстрировать свои гнев или отчаяние было всё равно, что поступать, как маленький ребёнок, который вёл себя не лучше.
Руд ушёл в себя. Он бродил вокруг деревни и уходил дальше в её окрестности, охваченный стыдом и горем, отчаянно пытаясь сохранить невозмутимость на лице. Он ничего не мог делать для Месни. Он знал, что она должна свыкнуться с потерей, должна восстановить своё ощущение внутреннего покоя и самоконтроль.
Но для небольшой общины потеря была действительно ужасной. Для начала, их самих было немного. Эта небольшая деревня насчитывала около двадцати человек и состояла, по сути, из трёх больших семей. Они были частью более многочисленного клана, который каждый весну собирался на берегу большой реки к югу отсюда на большое праздничное торжество для торговли, поиска брачных партнёров и обмена историями. Но, хотя они собирались из дальних мест, на этих сборах их никогда не было больше, чем примерно тысяча человек: тундра не могла поддерживать большей плотности населения, чем эта.
В более поздние времена археологи нашли бы образцы изделий, оставшихся от людей вроде Руда, и подумали бы, что некоторые из них означали чудо плодовитости. Но это было не так. Плодовитость никогда не была проблемой для народа Руда. Всё было даже наоборот: проблемой было управление численностью населения. Люди знали, что они не должны переоценивать возможность земли прокормить их, и ещё то, что у них должна оставаться возможность быстро сниматься с насиженного места в случае наводнения, пожара, сильных морозов или засухи.
Поэтому они уделяли внимание количеству детей, которых выращивали. Между их рождениями проходило по три или четыре года. Существовало множество способов добиться такого результата. Месни достаточно долго кормила грудью и Яхну, и Милло, чтобы подавить свою способность к деторождению. Простое воздержание или секс без проникновения служили этой же цели. И ещё, как всегда, смерть преследовала самых молодых. Болезни, несчастные случаи и даже хищники гарантированно забирали себе изрядное количество самых слабых.
Если было нужно - хотя Руд был благодарен судьбе за то, что ему самому никогда не приходилось так поступать - если для здорового ребёнка действительно не оказывалось места в этом мире, смерть могла протянуть руку помощи.
Пока ограничения численности в целом соблюдались, даже среди этого скудного пейзажа, на краю пригодного для жизни мира люди Руда хорошо питались, наслаждались свободным временем, и, живя в лишённом иерархии и основанном на уважении обществе, вознаграждались крепким телесным и умственным здоровьем. Руд продолжал бы жить в этом болотистом, наполовину замороженном раю, даже если бы требовалось заплатить за это ценой бесчисленных маленьких жизней, угасших в холодной и печальной тьме.
Но ничего из этих мрачных размышлений нельзя было применить к Милло и Яхне.
Они оба появились на свет в то время, когда родители имели возможность заботиться о них. Они пережили опасности раннего детства. Они выросли здоровыми и умными. У Яхны скоро должны были начаться менструации, поэтому Руд уже ожидал появления своего первого внука. И сейчас из-за случайной весенней бури и своей собственной непростительной небрежности он был лишён всего, во что вложил столько сил и любви.
Поглощённый мыслями, Руд вышел из селения. Он направился к грубо построенным трущобам костолобых.
Костолобые тупо провожали его взглядами. Некоторые из них пожирали остатки кожи нарвала. Одна самка прижала младенца к своей тощей груди; она отвернулась от него, сжавшись в комок. Костолобым не было места на этой земле, принадлежащей людям. И костолобым пришлось бы голодать, если бы не щедрость людей и остатки их добычи. Не животные и не люди - в костолобых не было ничего достойного уважения. У костолобых даже не было имён.
Но они могли быть полезными.
Он набрёл на одну самку, которая была моложе остальных. Это была та самая самка, которую изводила Яхна незадолго до той бедственной вылазки к морю.
Она тупо смотрела на него; её нелепый плоский череп был испачкан грязью. Он знал, что она была того же возраста, что и Яхна, но она была более развитой, чем его дочь: костолобые росли быстрее, жизнь их была тяжелее, и они умирали раньше. Она сидела в грязи, одетая в развязанную кожаную накидку, и играла потрёпанной сломанной подвеской. У костолобых было достаточно ума, чтобы восхищаться изделиями людей, но всё же недостаточно, чтобы делать их самим: у костолобого можно было купить всё, что угодно, за бусы из бивня мамонта или за вырезанный из кости гарпун.
Повинуясь внезапному импульсу, не осознавая собственных действий, Руд нагнулся и сорвал накидку с тела самки. Если бы не её выступающее лицо и уплощённая голова, её тело было бы не таким уж и плохим, подумал он; ей ещё предстояло в полной мере обрести медвежью коренастость взрослых особей.
Он ощутил эрекцию, натянувшую его собственную одежду.
Он встал на колени, схватил самку за лодыжки и развернул её на спину. Она легко подчинилась, раздвигая ноги; очевидно, её использовали таким способом уже не в первый раз. Шаря по её теплой плоти, он обнаружил, что её промежность и задний проход были покрыты коркой грязи. Он очистил её пальцами.
А затем он вошёл в неё одним яростным толчком. На короткие бурные мгновения ему удалось забыть тот бедственный момент, когда налетела буря, и когда он понял, что потерял Яхну и Милло на льду.
Но всё быстро прошло. Слезая с девочки, он испытал глубокое, выворачивающее наизнанку чувство отвращения. Воспользовавшись уголком её накидки, он почистил себя.
Девочка, всё ещё голая, перевернулась на спину и протянула руки в бессловесной просьбе.
Он носил на шее подвеску - зуб пещерного медведя. Он сорвал его с шеи, разрывая завязку из оленьей кожи, и бросил его в грязь. Костолобая девочка сгребла подвеску и держала её перед своим лицом, поворачивая раз за разом и созерцая её бесконечные тайны. Струйка крови сочилась с её ушибленных бёдер.
Яхна и Милло продолжали шагать вдоль побережья, по-прежнему надеясь отыскать мыс, на котором они в последний раз видели отца и его компаньонов. Ночью они строили снежные дома, если под рукой был снег, или спали под наскоро построенными навесами. Лук Яхны и быстрые рефлексы Милло продолжали снабжать их некоторым количеством еды - мелкими зверями и птицами.
Они могли и дальше прокармливать себя, и даже построить шалаш. Но Милло уже провёл одну мучительную ночь после того, как неблагоразумно съел рыбу, не выпотрошенную должным образом. Хуже всего было то, что им ночь за ночью не удавалось добыть огонь - неважно, насколько упорно они тёрли друг об друга палочки или стучали камнями. И это дорого обходилось им. Сырое мясо заставляло болеть зубы и живот Яхны, и в глухой ночной тишине она представляла себе, что ей уже никогда не будет снова по-настоящему тепло.
Дети брели вперёд; у них просто не было выбора. Но они похудели, с каждым днём уставали всё больше, а их одежда постепенно рвалась. Они медленно умирали - Яхна понимала это. Хотя их направляли вышние духи, жившие внутри них, они пока не знали всего, что им следовало делать, чтобы поддерживать свою жизнь.
Они пришли туда, где граница произрастания лесов отклонялась на север, поэтому им пришлось продираться через небольшой лес. Лиственные деревья, сосны и ели росли редко и были искривлёнными: тощие и лишённые листвы, они выглядели странно хилыми. Дорожка, по которой шли дети, была протоптана оленями или козлами, и поросла мягким мхом. Она петляла среди деревьев, и иногда вела через более открытые поляны.
Когда свет потускнел, а очередной мрачный день подошёл к концу, тени деревьев полосами легли на землю, а подлесок почернел. Пять миллионов лет отделяли Яхну и Милло от Капо, последнего из их предков, обитавшего в лесу, и лес казался им местом, населённым множеством чудовищ и демонов. Охваченные тревогой, они поспешили вперёд.
Наконец, они вырвались из леса. Они вышли на участок занесённой снегом степи, где жёлтый ковёр из трав обрывался на зубчатом краю утёса. За ним до самой линии горизонта раскинулось неспокойное море; паковый лёд стонал и хрустел вдали, как всегда.
Но перед детьми встала стена плоти и рогов. Это было стадо большерогих оленей - существ, которых однажды назовут также ирландским оленем. Они шли огромной массой, щипая молодую траву, которая с надеждой прорастала сквозь припорошивший её снег.
Во главе стада был огромный самец. Он глядел на детей сверху вниз, скосив глаза от своей длинной морды. На его спине находился мясистый горб, гора жира, помогающая ему выдержать трудные времена; сейчас, ранней весной, горб был тощим. А его рога, каждый из которых вдвое длиннее человеческого роста, были большими тяжёлыми скульптурами, странно напоминающими раскрытые руки великана с похожими на пальцы отростками, отрастающими от гладких лопат.
В одном только этом стаде, простиравшемся дальше, чем видели дети, были тысячи оленей. Подобно многим гигантским травоядным в это парадоксально богатое время, большерогие олени процветали и жили огромными мигрирующими стадами, бродившими по всему Старому Свету от Англии до Сибири и Китая. И это обширное стадо надвигалось на Яхну и Милло. Это был медленно движущийся барьер; раскатисто грохотали стукающиеся рога, урчали животы. Воздух был полон удушливой вони мускуса и навоза.
Убраться с их пути было для детей вопросом жизни и смерти. Яхна сразу увидела, что они не смогут разминуться со стадом, если побегут от берега: для этого оно было слишком велико и слишком широко разбрелось в стороны. Конечно, олени не зашли бы далеко в лес, но они бы загнали детей в ту сгущающуюся темноту, которая была таким местом, куда она уж точно не захотела бы вернуться.
Внезапно она схватила брата за руку:
- Бежим! Утёс!
Они бежали по мёрзлой траве. Край утёса резко уходил вниз под край торфяника. Дети торопливо забрались на него. Лук на спине у Яхны цеплялся за каменные выступы, замедляя её движение. Но они сделали это. Они сжались на узком выступе, глядя на океан чёрно-бурой шерсти, который медленно обтекал вершину утёса.
Огромный самец безразлично наблюдал за происходящим. Потом он отвернулся и опустил свою отягощённую рогами голову.
Носить рога было тяжело, словно грузы на вытянутых в стороны руках, и строение шеи самца изменилось, чтобы выдерживать такое бремя благодаря огромным позвонкам и мускулам, похожим на кабели. Рога использовались для сексуальных демонстраций и дуэлей: когда два таких гигантских самца сталкивались рогами, пригнув головы, это было устрашающее зрелище. Но эти огромные рога обрекли зверей на гибель. Когда лёд отступил, а площадь их местообитаний сократилась, давление отбора стало благоприятствовать меньшим размерам тела. Когда другие виды уменьшались, уступая действию отбора, большерогие олени оказались неспособными отказаться от своих сложных брачных демонстраций. Они стали сверхспециализированным видом, их огромные рога были слишком дороги, и они оказались неспособными справиться с изменениями.
Дети услыхали приглушённое рычание. Яхна подумала, что смогла заметить бледный низкорослый коренастый силуэт, который двигался по снегу, словно мускулистый призрак, и тащил оленя. Это мог быть пещерный лев. Она задрожала.
- И что теперь? - прошептал Милло. - Мы не можем оставаться здесь.
- Нет, - Яхна огляделась вокруг. Она видела, что их уступ вёл вниз по утёсу к отверстию, находившему на несколько человеческих ростов ниже.
- Туда, - сказала она. - Думаю, это пещера.
Он коротко кивнул и пошёл впереди, двигаясь вниз по краю узкого выступа, цепляясь за мел. Но она поняла, что он был испуган сильнее, чем был готов признаться ей.
Наконец, рискованный спуск закончился; они спрыгнули в отверстие и лежали, пытаясь отдышаться, на твёрдом полу. Пещера, проточенная в пласте мела, уходила в темноту. Пол был покрыт слоем гуано и осколками яичной скорлупы. Наверное, чайки использовали это место в качестве гнездовья. На полу в разных местах чернели пятна - не очаги, но явно кострища.