Юна не могла взглянуть в глаза своей сестре - она и вправду ложилась с Тори, как и подозревала Сион. Это было в кустах, и Тори сильно напился пива. Она не знала, почему позволила ему сделать это. Она даже не была уверена, что он сделал это правильно. Она хотела бы рассказать своей сестре всё - как у неё остановились кровотечения, как она уже чувствовала новую жизнь, движущуюся внутри неё - но как она могла? Времена были трудными - времена всегда были трудными - и это было не лучшее время, чтобы родить ребёнка от безответственного мальчишки. Она ещё пока не сказала об этом самому Тори. Она даже не сказала своей матери, Пепуле, которая сама ждала ребёнка.
- Сион, я…
На её руку опустилась горячая и тяжёлая ладонь, почувствовалось дыхание, благоухающее незнакомыми специями.
- Привет, девочки. Делимся секретами?
Юна дёрнулась в сторону, высвобождая руку.
Это было Кахл, человек с пивом. Он был грузным мужчиной, даже толще, чем Акта, и носил странную обтягивающую одежду: сильно затянутую куртку и штаны, тяжёлые кожаные ботинки и шляпу, набитую соломой. На его спине висел тяжёлый бурдюк, наполненный пивом: он хлюпал, когда мужчина присел на корточки рядом с ними. Его кожа была ноздреватой, словно земля после дождя, а от зубов остались уродливые коричневые пеньки. Но его пристальный взгляд, когда он улыбнулся Юне, был пронзительным, словно у какого-то хищника.
Сион сверлила его взглядом:
- Почему бы тебе не вернуться туда, откуда пришёл? Здесь ты никому не нужен.
Он слегка нахмурился, пытаясь перевести то, что она сказала. Их языки отличались. Обычно предполагали, что народ Кахла пришёл откуда-то издалека, с востока, и принёс с собой свой специфический язык.
- О, - произнёс он наконец. - Многим людям здесь я очень нужен. А некоторым я нужен просто ужасно. Вы бы удивились, узнав, что дают мне люди за то, что я даю им.
И он вновь глянул искоса, показав полный рот коричневых гнилых зубов.
- Возможно, нам стоит поговорить об этом, тебе и мне, - сказал он Юне. - Возможно, нам стоит выяснить, что мы можем сделать друг для друга.
- Держись от меня подальше, - с дрожью ответила Юна.
Но Кахл продолжал таращиться на неё змеиным взглядом - жёстким и пронзительным.
Поэтому она почувствовала облегчение, услышав шаги возвращающихся мужчин, топот их босых ног по земле. Их голые тела были покрыты засохшей коркой пыли, и они явно были уставшими. Юна снова увидела, как дюжина мужчин вернулась домой с пустыми руками, если не считать нескольких кроликов и крыс: крупная дичь была большой редкостью.
Старик Акта положил свою жирную руку на плечо Тори. Юна не хотела поймать на себе пристальный взгляд хрупкого мальчика, и всё же желала узнать, что он думал. Как бы он отреагировал, если бы она сказала ему, что случилось в результате их дурацкой возни?
Кахл отстал от девушек, встал и поднял свой бурдюк с пивом над головой:
- Приветствую охотников!
Акта подошёл к нему. Он по-собачьи высунул язык, словно болтающийся в воздухе бурдюк был наполнен единственным в мире питьём.
- Кахл, дружище. Я рассчитывал, что ты будешь здесь. Ты лучший шаман, чем тот старый дурак в хижине.
Сион задохнулась от возмущения этим случайным богохульством.
Кахл передал бурдюк с пивом:
- Похоже, тебе нужно вот это.
Акта сгрёб его и прижал к себе. Но отблеск его старого коварства мелькнул в его глубоко посаженных свиных глазках:
- А оплата? Сам видишь, каково нам. Нам самим едва хватает мяса. Но…
- Но, - ровным голосом сказал Кахл, - ты в любом случае будешь брать. Или всё же не будешь?
И он продолжал смотреть, пока не Акта не опустил глаза. Некоторые из мужчин что-то бормотали вполголоса, глядя на эту демонстрацию слабости. Но то, что сказал Кахл, явно было правдой. Кахл дружелюбно похлопал Акту по плечу:
- Мы сможем поговорить об этом позже. Иди, отдохни в тени. А что до меня…
- Возьми её, - пробормотал Акта, не сводя глаз с пива. - Делай с ней, что захочешь.
Он побрёл к мужской хижине. Другие неудачливые охотники сбросили добытое мясо около женских хижин и последовали за Актой, рассчитывая получить свою долю пива. Вскоре Юна услышала рык шамана, которого запах пива всегда быстро ставил на ноги.
Кахл вернулся к девушкам. Он покачал головой:
- В моём доме такого развращённого чурбана выгнали бы вон.
Сион ощутила укол этого нового оскорбления.
- Мальчики живут с мужчинами в мужской хижине. Это - место мудрости, где мальчики учатся быть мужчинами. И у каждого мужчины есть маленький дом для его жены, дочерей и сыновей-младенцев. Так мы живём. Так мы жили всегда.
- Так могли жить вы, но не я, - прямо сказал Кахл.
Юна поняла, что эти слова задели её любопытство.
Единственное, что все знали о новых людях, помимо их изумительной способности делать пиво, было то, что их было много, очень много. Некоторые из женщин шептались, что у чужаков не отвергали ни одного ребёнка - ни одного, никогда. И именно поэтому их было так много, хотя никто и представить себе не мог, как они прокармливали себя. Возможно, в их долинах и низменностях животные всё ещё бегали большими стадами, так же, как это было в давно минувшие дни - в дни, ставшие легендами.
- Кого? - тихо спросила Сион.
- Что "кого"?
- Акта сказал: "Возьми её". Это кого?
- Ну, его жену, - ответил Кахл. - Пепуле. А-а-а. Понятно, почему ты поинтересовалась. Акта - не твой отец, но Пепуле - твоя мать, верно? - он усмехнулся и стал пристально и холодно разглядывать Юну. - Это добавит остроты. Когда я её нагну, я буду думать о тебе, малышка.
- Пепуле носит ребёнка, - холодно сказала Сион.
- Знаю, - оскалился он. - Они мне нравятся такими. Эти большие животы, верно?
Его холодный, расчётливый и пристальный взгляд снова переключился на Юну. Затем он взял щепотку толчёного зерна из её ступки и зашагал к хижине их матери.
Раздосадованная, охваченная неопределённым страхом, Юна оставила мужчин наедине с их питьём. Она вышла за пределы селения вместе со своей бабушкой Шеб. Шеб, которой исполнилось уже почти шестьдесят, двигалась с осторожностью, но за свою долгую жизнь ей удалось избежать травм и серьёзных болезней, и она осталась достаточно подвижной.
Люди жили на высоком плато. Земля была сухой, плоской, почти безликой. Растительность цеплялась за землю и глубоко запускала в неё корни в поисках воды. Были здесь и ручьи, и реки, но это были лишь струйки воды, которые текли среди величественных берегов; они выглядели жалкими, заморёнными остатками, пережитком эпохи, которая явно ушла.
Голые, с мотками верёвок и маленькими копьями с каменными наконечниками, женщины переходили с места на место, устанавливая и проверяя западни для мелкой дичи, которая составляла основную часть рациона людей. Они бы очень удивились, увидев могучие стада гигантских травоядных, за которыми некогда следовали Яхна и её люди, хотя в их народных сказках говорилось о более изобильных временах в прошлом.
- Почему люди пьют пиво? - недовольно спрашивала Юна. - Это делает их уродливыми и глупыми. И они должны идти к этому скользкому типу Кахлу. Если они пьют пиво, они должны делать своё собственное. Они оставались бы такими же глупыми, но, по крайней мере, Кахл держался бы подальше.
Шеб вздохнула:
- Это не так просто. Мы не умеем делать пиво. И никто не знает, как - даже шаман. Это тайна, которую люди Кахла держат при себе.
- Когда люди глупеют, они не могут охотиться. Всё, о чём они думают - это пиво. Это всё, что они видят.
Шеб покачала головой:
- Не буду спорить с тобой, с ребёнком. Мой отец никогда не пил пиво - в те дни мы никогда не слышали о пиве - и он был прекрасным охотником. Теперь смотри. Рядом кролик.
Юна послушно изучила частицы кроличьего помёта, надавив на них, чтобы узнать, насколько свежим он был. Она ужасно хотела поговорить о Тори.
Но у Шеб была своя тема для разговора.
- Я помню, когда была в твоём возрасте, - говорила она. - Как-то пошёл такой дождь, как будто небо раскололось, и он шёл день за днём. Земля превратилась в грязь, и мы все вязли в ней по колено. И вода заполнила всю эту долину - не грязная струйка, которую ты видишь сейчас, а от берега до берега. Видишь, где был порог воды?
И, да, приглядевшись, Юна могла увидеть, что берег подвергся эрозии намного выше нынешнего уровня воды.
Ну и что из того? Юна рассеянно почесала живот. Рассказы её бабушки о великих ливнях, о земле, превращённой в грязь, о взрывном расцвете жизни после них напоминали фантастическое видение шамана. Для неё они не значили ничего. Что могли означать дождь и реки по сравнению с растущим комочком внутри неё?
Бабушка отвесила ей затрещину. Юна вздрогнула от испуга. Шеб нахмурилась, отчего её морщины стали глубже.
- Это заставит тебя слушать меня, глупый ребёнок. Я помню, как это было, когда дожди пришли в последний раз. Я помню, как мы справились с этой бедой. Как мы переселились на более высокое место. Как мы пересекли реку. Всё помню. Возможно, я не доживу до того времени, когда увижу, что дожди пойдут снова, как это было раньше, но, возможно, ты доживёшь. И тогда всё, что будет поддерживать твою жизнь, будет таким, как я рассказала тебе сегодня.
Юна знала, что она была права. О стариках сильно заботились: перед тем, как умерла мама самой Шеб, Юна видела, что Шеб пережёвывала ей еду до мягкости и сплёвывала её в чашу для неё. В этом обществе, лишённом письменности, старики были библиотеками мудрости и опыта. И теперь она была настроена заставить свою внучку слушать.
Но сегодня у Юны совершенно не было настроения для урока послушания. Она пробовала отворачиваться, не слушаясь и обижаясь, но она не выдержала свирепого взгляда Шеб.
- Ох, Шеб…
Слёзы нахлынули внезапно и легко; она уткнулась головой в плечо Шеб и позволила своим слезам падать на сухую землю.
- Расскажи мне. Что же случилось такого плохого?
Шеб серьёзно выслушала всё, что ей пришлось рассказать. Она задавала конкретные вопросы: кто был отцом, как он приблизился к ней или она к нему, почему она захотела признаться сейчас. Похоже, что больше всего она была недовольна тем, что всё это было ребяческой ошибкой. В ответ на отчаянный вопрос Юны - "Шеб, что я должна делать?" - по крайней мере, на данный момент Шеб не говорила ничего. Но Юна подумала, что она уже видела своё будущее в строгих и грустных чертах лица Шеб.
И вдруг со стороны деревни послышался резкий вопль. Юна схватила бабушку за руку и помогла ей побыстрее двигаться к дому.
Оказалось, что у Пепуле, матери Юны и дочери Шеб, начались преждевременные роды.
Вбежав в лагерь вместе с Шеб, Юна увидела поставщика пива Кахла, который уходил на восток, обратно в свой загадочный дом. Держа в руке мешок с товарами, он не обращал внимания на крики рожающей женщины, с которой он возлежал всего лишь этим утром, и Юна посмотрела ему вслед с бесполезной враждебностью.
В хижине Пепуле собрались Сион и другие родственницы. Юна поспешила к боку Пепуле. Измождённые, полные боли глаза Пепуле обратились в сторону дочери, и она схватила Юну за руку. Юна увидела на плече матери синяк, оставшийся от сжимавшей его мужской ладони.
Как всегда в таких случаях, женщины положили деревянную раму, за которую ухватилась Пепуле, сев на корточки. Тем временем другие смачивали землю под телом Пепуле, чтобы сделать её мягче, и выкапывали рядом неглубокую ямку. Стоял сильный запах рвоты и крови.
До этого Юна присутствовала и помогала при многих родах, но она никогда прежде не принимала близко к сердцу эту сильнейшую боль, ведь теперь она несла внутри себя собственное маленькое бремя.
По крайней мере, эти роды прошли быстро. Ребёнок легко выпал в руки одной из сестёр Пепуле. Быстрым и уверенным движением она перерезала пуповину младенца, перевязала её полосой сухожилия и стерла околоплодные воды кусочком шкуры. Потом старшие женщины, и Шеб среди них, обступили ребёнка, пристально изучая его, дотрагиваясь до его рук, ног и лица.
Юна испытала внезапный, неожиданный прилив радости.
- Это мальчик, - сообщила она Пепуле. - Он прекрасно выглядит…
Мать бросила на неё пристальный взгляд; её лицо не выражало эмоций. Потом она отвернулась. Юна поняла, что бормотали женщины, собравшиеся вокруг ребёнка; некоторые из них неодобрительно поглядывали на Юну.
И теперь Юна увидела, чем они занимались. Они положили ребёнка на землю, и он лишь слабо двигал руками в воздухе. Юна видела, что у него были пряди белокурых волос, прилипшие к голове из-за околоплодных вод. Сестра Пепуле взяла палку. Она столкнула ребёнка в яму, которую выкопали женщины, словно зарывала кусок испорченного мяса. Потом женщины начали зарывать яму. Первая земля упала на недоумённое лицо ребёнка.
- Нет! - Юна бросилась вперёд.
Шеб с удивительной силой схватила её за плечи и толкнула в спину.
- Это нужно было сделать.
Юна вырывалась.
- Но он здоров.
- "Это", - произнесла Шеб. - Не "он". Только людей можно называть "он", а этот ребёнок - ещё не человеческое существо, и никогда им не будет.
- Но Пепуле…
- Взгляни на неё. Взгляни, Юна. Она не страдает, не печалится. Так всё и происходит. Она ещё ничего не чувствует по отношению к ребёнку в эти первые мгновения, когда должно быть принято решение. Если бы это должно было жить, зваться "он", то между ними бы крепла связь. Но связи между ними нет, и уже никогда не будет.
Всё шло своим чередом.
Пепуле закашляла. Она выглядела измотанной - больной. Юна думала о Кахле, который был с её матерью всего лишь несколько часов назад, и подивилась тому, сколько грязи он принёс с собой.
Шеб ещё разговаривала с ней.
Наконец, Юна опустила голову.
- Но ребёнок здоров, - прошептала она. - Он здоров.
Шеб вздохнула.
- Ах, видите ли, ребёнок? Мы не сможем прокормить его, даже если он здоров. Сейчас не время для ребёнка - во всяком случае, не для Пепуле.
- А я? - подняла голову и прошептала Юна. - Что случится со мной? И что с моим ребёнком?
Глаза Шеб помрачнели.
Юна развернулась и покинула хижину, в которой воняло дерьмом, кровью и бесполезным молоком.
Две сестры сидели и перешёптывались в углу маленького укрытия, которое они построили для себя, словно дети.
Юна рассказала Сион обо всём.
- Мне нужно уйти, - сказала она. - Вот и всё. Я знала об этом в тот момент, когда они столкнули ребёнка в ту яму. Пепуле сильна и опытна в делах, где я ещё сама ребёнок. А Акта, при всей своей пьяной дури, по-прежнему рядом с ней. Тори даже не знает, что мой ребёнок - от него. Если её ребёнка сбросили в яму, что же сделают с моим?
В пыльном полумраке Сион покачала головой.
- Тебе не следует говорить, как ты говоришь. Шеб была права. Это ещё не был человек - до тех пор, пока не получит имя.
- Они его убили.
- Нет. Они не могли позволить этому жить. Потому что, если бы всем младенцам позволяли жить, еды бы просто не хватило, и это убило бы нас всех. Ты знаешь правду об этом. Тут уже ничего не поделать.
Это была древняя мудрость, которую вдолбили им в голову с самого рождения - эхо десятков тысяч лет человеческого существования. С этим пришлось столкнуться Йоону и Леде. Так было у людей Руда. Такую цену приходилось платить. Но для некоторых детей в каждом поколении эта цена была слишком высокой.
- Мне всё равно, - ответила Юна.
Сион коснулась руки сестры.
- Ты не можешь уйти. Ты должна родить здесь. Пусть женщины придут к тебе. И если они решат, что сейчас не время…
- Но я не похожа на Пепуле, - печальным голосом сказала Юна. - Я не смогу смириться с этим. Я просто знаю это.
Она взглянула в помрачневшее лицо своей сестры.
- Разве со мною что-то не так? Разве я не такая же сильная, как наша мать? Я чувствую, будто люблю моего ребёнка даже сейчас, так же крепко, как Пепуле когда-то любила тебя или меня. Я знаю, что, если они заберут "это" у меня, то мне придётся отправиться в яму следом, потому что я не смогу жить.
- Не говори ничего такого, - сказала Сион.
- Я уйду утром, - произнесла Юна, пытаясь заставить свой голос звучать увереннее. - Возьму копьё. Это всё, что мне нужно.
- Куда же тебе идти? Ты не сможешь жить в одиночку - и уж точно не с ребёнком на груди. И везде, куда ты пойдёшь, люди прогонят тебя камнями. Ты это знаешь. Мы сделали бы то же самое.
Но есть одно место, подумала Юна, где люди, по крайней мере, не такие, где они, возможно, не убивают своих младенцев, где люди могут и не прогнать меня.
- Идём со мной, Сион. Пожалуйста.
Сион отступила, вытирая глаза:
- Нет. Если ты хочешь себя убить, то я… я уважаю твой выбор. Но я не пойду с тобой умирать.
- Тогда мне больше нечего тебе сказать.
Держа в руках лишь копьё и копьеметалку, одев простое платье-рубаху из дублёной козлиной шкуры, она легко бежала трусцой. Она двигалась быстро, несмотря на непривычное бремя в своём животе.
Земля была настолько сухой, что отпечатки следов Кахла выглядели свежими. В разных местах она находила его следы - наполовину высохшие пятна мочи на камнях, свёрнутые колбаски дерьма - охота на поставщика пива казалась простым делом. Даже вдали от деревни, дальше, чем обычно заходили охотники, земля была пуста.
После времени жизни Яхны лёд вновь отступил, закрепившись в своей арктической цитадели. Сосновые леса выдвинулись на север, заставляя зеленеть старые области тундры. И по всему Старому Свету люди расселялись из своих убежищ, где они пережили великую зиму - из очагов относительного тепла на Балканах, Украине, в Испании. Их дети стали быстро заселять обширные безлюдные просторы Европы и Азии.
Но всё пошло совсем не так, как в прошлый раз, когда отступили льды.
В Австралии потребовалось всего лишь пять тысяч лет со времени первых шагов Эйана, чтобы произошло масштабное истребление мегафауны - огромных кенгуру, рептилий и птиц. Теперь всюду, где проходили люди, события разворачивались по сходному сценарию.
В Северной Америке обитали наземные ленивцы размером с носорога, гигантские верблюды, бизоны с остроконечными рогами, расстояние между кончиками которых было больше размаха рук человека. Эти массивные существа были добычей мускулистых ягуаров, саблезубых тигров, ужасных волков с зубами, способными разгрызать кость, и страшных короткомордых медведей. Американские прерии могли выглядеть, как равнина Серенгети в Африке в более поздние времена.
Когда первые люди перешли из Азии на Аляску, это фантастическое собрание видов резко обеднело. Семь из десяти крупных видов животных исчезли за считанные века. Были истреблены даже местные лошади. Многие из выживших существ, такие, как овцебык, бизон, лось и благородный олень, были, как и люди, иммигрантами из Азии, у которых за плечами уже был долгий курс выживания в мире, принадлежащем людям.
Точно так же в Южной Америке, едва люди прошли по Панамскому перешейку, оказались уничтоженными восемь из десяти крупных видов животных. То же самое случилось на великих равнинах Евразии. Были утрачены даже мамонты. Все крупные животные исчезали, словно туман.