Мне снилась кровавая сеча, где полнился воздух болью,
Где запах липкого страха хлестал по глазам и губам.
И я был средь тех, кто умер, и леденело небо,
Вывернувшись наизнанку в моих застывших зрачках.
И я был с теми, кто ранен, чьи пальцы терзали почву,
Чьи хриплые острые стоны роились тугой волной.
И я был с теми, кто бился, рыча пантерой и барсом,
Бурлила ярая лава в висках и венах моих.
И я был ангелом смерти, парившим над бранным полем,
В расправленных темных крыльях ветер седой играл.
И я был каким-то богом - языческим, древним, грозным -
С хмельным и оскаленным ликом взиравшим на все с облаков…
Тело было влажным от пота. Где-то тихо журчала вода.
Сквозь звон, сквозь страх и апатию пробился знакомый голос:
- Какой же ты глупый: валяешься здесь, когда за окном такая благодать! Знаешь, я не верю, что ты меня не слышишь, и не верю, что ты не можешь встать. Ты просто вредничаешь. И еще ты лентяй. Валяешься здесь, вместо того чтобы жить. Спрятался и наблюдаешь. Ничего, я тебя разбужу, в конце концов! Не надейся от меня отвертеться…
Дийк потянулся к родному голосу - всем своим существом, в котором затеплилась надежда. Крохотная и слабая, она могла в любой момент исчезнуть, и он взмолился: "Говори, говори, Лелечка, пожалуйста!.."
Словно услышав его немую мольбу, она продолжала:
- Сегодня вечером я иду с подругой в кино. Как жаль, что ты не сможешь составить нам компанию! Вот Анатолий Семенович говорит, что все это глупости, что ты меня не слышишь и бестолку с тобой говорить. Что ты не человек, а "овощ". Просто плоть - без души и мыслей. А я ему не верю. Я знаю, что ты живой и с тобой нужно разговаривать. Это очень важно…
Запах лаванды пробился сквозь зловоние. Он становился все ярче, и зловоние мало-помалу растворилось в нем. Звон также утих. Зато голос Лели зазвучал отчетливо:
- Он вообще козел, знаешь: пристает ко мне, когда рядом никого нет. Руки потные, лысеть начал… да он мне в отцы годится! Намекнул, что, если не уступлю ему в ближайшие дни, он добьется моего увольнения. Пусть увольняет: зарплата здесь мизерная, а работы вагон. Не заплАчу. Запросто смогу себе что-нибудь получше найти! Вот только одна проблема: привязалась я к тебе, Лешик. Кому - если погонят меня отсюда - буду сказки читать, горестями своими делиться?.. Ладно, не будем о противном. Тот фильм, на который я иду сегодня с подружкой, называется "Я знаю, кто убил меня". Это новый триллер, мне его один приятель посоветовал. А ты любишь триллеры? Или предпочитаешь "лавстори"?..
Дийк почувствовал, что его левая нога лишена одеяла - пятку овевал сквозняк. Он понимал, что нужно открыть глаза - но медлил. Боялся, что не сможет этого сделать, не получится - как прежде, в своих тягостных снах.
"Была не была!" Он резко поднял веки. Они послушались.
Дийк смотрел на белый больничный потолок, а потолок вглядывался в него. Он повернул голову. Леля стояла спиной к нему и переливала что-то зеленоватое из одной пробирки в другую.
Когда он кашлянул, чтобы прочистить горло, она уронила обе и порывисто обернулась.
- С тобой бы я пошел даже на "лавстори". Но триллер заманчивее.
Реальность - цвет белый
- Как вас зовут?
Пресловутый Анатолий Семенович оказался низеньким дядькой с залысинами, стыдливо прикрытыми тремя рыжими прядами. Знакомый голос - уверенно-приторный, был столь же противен, что и в снах. (Да нет же, не в снах - в реальности. В самой настоящей реальности.)
Дийку очень хотелось сказать правду - о себе, о сотнях миров, которые он посетил, но он знал, что делать этого не стоит. Хотя он плохо представлял все последствия, но догадывался, что вряд ли они окажутся для него благотворными.
- Не знаю.
Говорить было трудно: словам приходилось заново привыкать к гортани, языку и нёбу.
- Ну что ж, значит, пока вы останетесь Алексеем. Это имя ничем не хуже других. Скажите, вы что-нибудь помните из вашей прошлой жизни? Все, что угодно: имена родителей, цвет глаз любимой девушки, какой краской были выкрашены стены у вас в туалете - ну хоть что-нибудь?
"Я помню сотни рассветов и столько же закатов. Еще я помню, что солнце может быть зеленым, а дорога бесконечной…" Но вслух Дийк - нет, теперь уже Алексей - произнес другое:
- Нет, ничего не приходит в голову. Совсем ничего. Скажите, доктор, когда я смогу выйти из больницы? Я пришел в сознание. Я отлично себя чувствую.
- Помилуйте, голубчик, чем дольше вы здесь пробудете, тем лучше для вас! Нам так и не удалось выяснить, кто вы и откуда. То, что вы вышли из комы, в которой находились больше года, - чудо. Самое настоящее медицинское чудо! Но у вас почти полная амнезия, и я, увы, не могу гарантировать, что память когда-нибудь к вам вернется. Вам придется начинать жизнь с нуля, с чистого листа, и я хотел бы, чтобы вы поговорили с нашим психологом. Иначе выход в реальный мир может нанести вам тяжелую психологическую травму.
- Мне не нужен психолог. Я прекрасно осознаю собственное положение и вполне готов к вытекающим из него трудностям. Память моя пострадала, но рассудок жив и здоров, и я не думаю, что он треснет при столкновении с реальностью.
- Мне бы ваш оптимизм! - укоризненно хихикнул доктор. - Впрочем, ваш настрой позволяет надеяться на лучшее, не скрою. Хорошо, денька через два мы вас выпишем, раз вы так настаиваете. Да, вот еще что: с вами хочет пообщаться один человек. Тот, кто оплачивал ваше лечение, благодаря кому вас не отключили от аппаратуры жизнеобеспечения.
- То есть тот, благодаря которому я оказался в коме? - уточнил Алексей с усмешкой.
- Можно выразиться и так. Но я бы на вашем месте воздержался от негативных установок. Каков бы ни был его изначальный поступок, но, сбив вас, этот господин повел себя очень достойно. Он мог уехать, скрыться с места аварии, оставив вас умирать - все произошло ночью, без единого свидетеля. Кто виноват в ДТП - вы или он - во мраке, в тумане. По его словам, вы резко выскочили на дорогу, и затормозить было невозможно. Уголовное дело не завели - следовательно, его доводы сочли убедительными. Нет, он поступил весьма и весьма благородно! Особенно, учитывая наше жестокое время, в котором выживает самый сильный и самый бездушный. Заметьте, даже сейчас, когда опасности для жизни больше нет, этот достойный человек продолжает беспокоиться о вашей судьбе - что не может не вызывать благодарности.
- Можно мне самому решать, к кому испытывать благодарность, а к кому нет? Если этот человек жаждет со мной поговорить, я готов. Но не ждите от меня слез умиления и придыханий бесконечной признательности.
Анатолий Семенович изобразил на лице улыбку понимания и печали и слегка потрепал его по плечу, отчего Алексей почувствовал чуть ли не дурноту. То ли он отвык от людских прикосновений вообще, то ли именно доктор отчего-то вызывал отвращение.
- Тогда я позову его: он дожидается в холле. И все-таки вы не правы - хорошего человека видно сразу. Он хороший человек!
С этими словами доктор вышел.
Интересно, на кого похож его благодетель? Говорят, состоятельный мэн изредка навещал его, но голоса он почему-то не слышал. Его не было в картотеке его снов. Ни голоса, ни запаха. Приходил и молча сидел? Набычившись, с толстой золотой цепью на шее, с квадратным охранником, замершим в дверях?
Дверь открылась, обнаружив, что Алексей полностью ошибся в своих предположениях. Цепи не было, телохранителя тоже. Крепкое, но уже начинавшее расплываться тело вошедшего было влито в не броский, но явно дорогой костюм. Тонкий горьковатый парфюм не был навязчивым. Ничем не примечательное и даже простоватое лицо. Очертания подбородка и губ производили впечатление спокойной добродушной силы, в небольших внимательных глазах теплились ирония и любопытство.
Анатолий Семенович, семенивший за гостем, казался на его фоне подобострастно-приниженным, сдувшимся. Чтобы не выглядеть так же, пациент, не осознавая того, вздернул подбородок и расправил плечи. Этот жест не укользнул от вошедшего, и тот усмехнулся едва уловимо.
- Вы не могли бы оставить нас наедине? - обернулся он к доктору. - Когда вы понадобитесь, я вас позову.
- Конечно, конечно! - закивал тот. - Да вы присаживайтесь!
Он шаркнул стулом, придвигая его к постели, постоял несколько секунд, словно раздумывая, не склониться ли напоследок в почтительном поклоне, затем торопливо вышел.
Гость между тем подошел к столу и кинул на него папку с бумагами. Он странно двигался: словно боялся наступать на ноги и оттого ставил ступни аккуратно и осторожно. Его голоса Алексей определенно не слышал прежде - иначе бы запомнил: он слегка картавил и сглаживал, округлял отдельные буквы, отчего слова приобретали не присущие им изначально переливы.
- Меня зовут Станислав.
- Алексей.
- Ваше имя я знаю - сам его дал когда-то, - Станислав постучал пальцем по папке, а затем медленно водрузил себя на стул. - Здесь ваш новый паспорт, а также другие документы, которые могут понадобиться. Ваш лечащий врач сказал, что у вас полная амнезия. Мне очень жаль, поверьте, - он издал легкий вздох, но маленькие глаза не потеряли ироничного выражения. - Я пытался узнать о вас что-нибудь по своим каналам, но, как ни странно, ничего не добился. Немыслимо, но факт - вы словно выпали из ниоткуда. Есть большая вероятность, что вы не из этого города и даже, быть может, не из этой страны. К сожалению, выяснить точно нет возможности. Вашу фотографию даже показывали по ящику - но ни один родственник не откликнулся. Увы! - Станислав покачал головой. - То ли вы круглая сирота - без родных, друзей и коллег. То ли вы не с нашей планеты.
- Я с нашей планеты, - возразил Алексей. - Уж в этом-то я уверен.
- Тем лучше. Тогда есть надежда, что кто-нибудь когда-нибудь вас узнает и поведает истину. Ну а пока - я снял вам квартиру, уплатив за два года вперед. Так что все это время беспокоиться о жилье вам не придется. Также я взял на себя труд зачислить вас сотрудником в одну из моих гостиниц, там как раз не хватает персонала. Думаю, эта работа прокормит вас до тех пор, пока вы не поймете, чем можете и хотите заниматься в дальнейшем.
- Зачем вам все это?
- Могу объяснить, если интересно. Вы производите впечатление неглупого человека и, возможно, поймете.
- Спасибо за столь лестное мнение о моих умственных способностях.
- Вы можете мне не поверить, но за всю карьеру я не совершил ни одного поступка, за который мне было бы потом стыдно, и ни разу не преступил закон. И дело не в том, что я отличаюсь особыми моральными качествами, мешающими мне так поступать. Вовсе нет. Я не христианин и не кришнаит. Я достаточно равнодушен - меня совершенно не волнуют судьбы голодных детей Африки, я никогда не жертвую на благотворительность, а нищие вызывают у меня не жалость, а рвотный рефлекс. Я просто ценю собственное душевное спокойствие. Пожалуй, это наиболее значимая для меня вещь в этой жизни. Душевное спокойствие и большие деньги несовместимы, скажете вы? И будете правы. В ста случаях против одного, и этот один - как раз мой случай.
Станислав обласкал собеседника взором умных насмешливых глаз и помолчал, ожидая ответной реплики. Не дождавшись, продолжил:
- Все было бы значительно проще, если б воспоминания остались при вас - в этом случае меня здесь не было бы сегодня. С другой стороны, я потратил бы намного больше средств, проведи вы всю жизнь в коме - так что я вполне прагматично радуюсь вашему выздоровлению. Заметьте: я не намерен облегчать всю вашу дальнейшую жизнь. Те, кто работают под моим началом, вышколены и трудолюбивы, и если вы не станете таким же, я без зазрений совести подпишу приказ о вашем увольнении. А когда через два года кончится срок съема квартиры, можете хоть ползать передо мной на коленях, хоть обивать лбом порог моего офиса - продлевать его я не стану.
- Этого вы от меня не дождетесь.
- Надеюсь. Но поверьте, хоть такая перспектива кажется вам чудовищной, я знаю, что говорю: люди очень быстро привыкают к халяве, и когда приходится от нее отказываться, даже врожденная гордость может куда-то испариться.
Алексей не счел нужным отвечать на это. Помолчав и поглядев на красивый закат за окном, Станислав вновь заговорил:
- Знаете, в том, что вы здесь, моя и только моя вина: я нарушил все мыслимые и немыслимые правила движения. Впервые в жизни. Я расстался с женщиной, которой доверял, которую знал много лет и никак не ожидал того, что она сделала. Мне казалось, я могу предугадать любую ее реакцию, любой поступок, но я ошибся. Ошибся в худшую сторону. Я был так зол и так расстроен, что ехал на предельной скорости, не замечая ничего и никого вокруг. Чудо - что вы стали моей единственной жертвой в ту дикую ночь… Пока я вез вас в больницу, пережил самые ужасные минуты в своей жизни. Поверьте, это не преувеличение. Мне казалось, если вы умрете, что-то в моей судьбе непоправимо сломается. И это будет уже второй слом - первый сотворила она, та женщина…
Потерев ладонь о ладонь (видимо, они вспотели), Станислав закончил суше и холоднее, словно жалея о проявленной слабости, толкнувшей на откровенность:
- Я никому не говорил и никогда не скажу того, что говорю сейчас вам. Не считайте все, что я сделал и делаю, попытками загладить свою вину. Я делаю это в первую очередь для себя, и лишь косвенно - для вас. И вот еще что. Здесь, в папке, я оставил немного денег - на первое время должно хватить. А сейчас я вынужден попрощаться: дела. У вас есть ко мне какие-либо вопросы?
- Когда я смогу выйти отсюда?
- А когда бы вы хотели это сделать?
- Чем раньше, тем лучше.
- Хорошо, я поговорю с доктором. Думаю, вас выпишут уже завтра.
Он неторопливо поднялся, кивнул на прощанье и направился к дверям, ставя ступни по-прежнему аккуратно и осторожно. У самого порога обернулся, угадав какое-то движение.
- Скажите, - пациент все-таки не выдержал, - почему именно Алексей?
- Все просто: так звали моего отца.
- Я похож на него?
- Нет, не думаю. По крайней мере, он никогда не смотрел на меня с такой смесью удивления и презрения, как это делаете вы. До свидания! Хотя, если честно, с большей радостью я бы сказал "прощайте".
Оставшись один, Алексей взял в руки папку. По паспорту его фамилия была Лазарев, а отчество Анатольевич. Фамилия порадовала - красиво и без излишеств, а вот отчество подкачало, хотя происхождение его было вполне объяснимо. 27 лет. Самое интересное, что была даже фотография - строгая и черно-белая, как положено. Происхождение ее было непонятно: в сознательном состоянии его не фотографировали, а в коме глаза закрыты. Приглядевшись, Алексей понял, что фото не его - нашли, видимо, очень похожего молодого человека. С весьма пустым и бессмысленным взором, кстати сказать. Неужели это оказалось проще, чем привести в больницу фотографа и сделать настоящий снимок?
Он отбросил паспорт, не рассчитав силы движения, и тот шлепнулся на пол.
Чужое все - имя, фамилия… даже лицо. Символично. Дийк - означает "чужой". Кто он и зачем он здесь? Существует ли он вообще?..
- Ты готов к небольшой прогулке? - Леля умудрялась открывать дверь бесшумно, и легкие шаги ее были неслышны, поэтому ее приход оказался приятным сюрпризом. - Я взяла на себя смелость заняться твои гардеробом, даже ботинки купила - размер, каюсь, взяла с твоей ступни, пока ты сладко спал. А еще я отпросила тебя у Анатолия Семеновича - но только на два часа. Правда, я молодец?
- Конечно! Ты умничка.
Как же она ему нравилась… Аж дух захватывало. Причем, от всего: от наклона головы к плечу, от детского пластмассового браслета на загорелом запястье, от смеха. Особенно от смеха: искреннего и неожиданного, как капель за шиворот или снежок, метко пущенный, не бьющий, но заставляющий гореть щеки.
Они вылетели из больницы пулей, вприпрыжку, словно дети, улизнувшие со скучных уроков в школе - в свободу, в радость, в лето. Воздух мегаполиса с его смогом и выхлопными газами показался Алексею нереально свежим и необыкновенным. Как, впрочем, и всё вокруг: люди, автомобили, дома. То ли это был контраст после долгого заключения в унылой больнице, то ли окружающий мир достигал его сквозь призму ощущений идущей рядом девушки.
Правда, прошагали они недолго: слабость почти атрофировавшихся за время лежания мышц заставила присеть на скамью в ближейшем же скверике.
- А это правда, что ты слышал все, что я говорила, когда был в коме?
- Не все и не всегда, - он приобнял ее за плечи, загораживая от вечерней прохлады. - Но я знаю о тебе многое. Например, в детстве ты всегда искала двери, за которыми скрывается иной, дивный мир, как в книгах о Нарнии. И даже залезала в старые шкафы.
- Это было так давно! Я была глупой и маленькой. Теперь я знаю, что таких дверей не существует. А жаль!
- Откуда ты знаешь? Может быть, ты не успела добраться до нужной? Или не заметила, прошла мимо.
- Нет! - засмеялась она. - Я их все проверила. Все-все! Но это ничего: в итоге я смирилась и решила, что наш мир в целом не так уж плох. И в нем тоже порой случаются маленькие чудеса, - она бросила лукавый взгляд в его сторону. - К тому же никогда нельзя быть уверенным, что по другую сторону двери окажется светлое и доброе место. А вдруг там будет что-то смахивающее на ад?..
- Да, мы никогда не знаем, куда нас выведет та или иная дорога.
- Ты так говоришь, словно тебе ведомо об этом больше других. А ну, колись сейчас же: неужели ты все-таки нашел ту волшебную дверь?
- Конечно нет, милая.
Пораженный ее вопросом, Алексей решил, что обязательно расскажет ей всё. Но не сейчас, позже. Еще не время. Он ведь не собирался уходить отсюда в ближайшем будущем, да и в отдаленном, скорее всего, тоже. Пусть это тупик, как сказал бы Привратник, но пока он его устраивал - он согревался улыбкой и нежным смехом Лели. Дорога же измучала его. Хотелось покоя и тишины - внешней и внутренней. И еще он страстно желал забыть Наки и Гоа, как забывал всех, встреченных на пути. Но они почему-то не желали уходить из памяти и сознания. Их последние образы на фоне мрачного лабиринта с вонючей водой и сводящим с ума звоном преследовали его, истязая совесть, доводя до отчаянья, бесслезного и немого…
- Обидно, что сегодня облачно и почти не видно звезд! - Леля уютно вжалась в его плечо, простым этим движением отогнав угрюмые мысли. - А то бы я показала тебе Венеру. Я очень люблю эту планету, она необычная, странная: бывает утренняя и бывает вечерняя, и у каждой свое значение. В мифологии майя утренняя считалась воительницей и убийцей, а вечерняя - шлюхой.
- Не очень-то они ее жаловали!
- Да нет, просто их культура не отличалась повышенным миролюбием и добродушием. Венера была центральной фигурой в их верованиях, даже священный календарь у них основывался на ее цикле.
- Увлекаешься мифологией?
- Немножко. Я многим увлекаюсь по чуть-чуть. В итоге - куча поверхностных знаний, а глубины нет.
- Может, это и хорошо: с любым человеком сумеешь поговорить о том, что ему интересно.
- Это разговоры на один раз. А в следующий раз опозорюсь, потому что начну повторять одно и то же. Скажи, ты и правда совсем ничего не помнишь из своего прошлого? Мне почему-то кажется, что помнишь, но не хочешь говорить. Это так?
- Нет. Ничего не помню.