- Ферильи. - Адамант сделал едва уловимое движение рукой, и трещина, делившая окошко надвое, исчезла. - Знаешь, почему я предложил тебе работу на трассе? Потому что ты - человек. А ферильи не разговаривают.
Помню, как я впервые въезжал в Лаверту. Мне так и казалось - впервые, неважно, что каждый поворот знаком, каждый куст… Была почти ночь, горели красные огоньки возле карьера, далеко-далеко. Поворот, и можно ехать по прямой до самого дома… или, если подольше, к дому Натаниэля.
Я только об одном думал - только б он никуда не делся. Пусть не один, это неважно, я только скажу "здравствуй" и уйду. Куда-нибудь, может, проболтаюсь по городу целую ночь. Надо знакомиться заново - с Лавертой и прочим…
Он оказался дома, один.
- Мики? - сказал неуверенно.
Я стоял на пороге, разглядывая дверной косяк, но видел и Ная, хорошо видел.
- А мы тебя уже мысленно похоронили… - протянул Натаниэль, впиваясь в меня расширенными зрачками.
- Ну вот…
Тут его будто прорвало:
- Господи, Мики! Я уж… я не знал, что с тобой… - он сгреб меня в охапку, едва не опрокинув, все-таки выше был и сильнее, а в голосе плескалась такая сумасшедшая радость, какой ни разу не слышал. Не то что от него, вообще.
Вот леший… а он и впрямь любит меня, мелькнула вялая радость. Ну почему узнаешь все некстати? Рысь, ленивое существо, смотрящее на жизнь через невидимые, плотно засиженные мухами очки, отнюдь не розовые - сейчас он съесть меня был готов. Он был счастлив. Вот, именно так - сколь мало все-таки нужно человеку для счастья…
Мне было надо - немного.
- Ладно, пусти, чудовище, - улыбнулся я через силу. - Дай мне попить чего-нибудь и выдели угол, и я стану тихим и незаметным.
- Не надо, - попросил Рысь, все еще сияя незамутненным, воистину святым светом. - Будь… Мики, Господи, да хоть дом весь переверни…
Я пристроился на привычном месте, и удивленно отметил - надо же, стоило разместиться в любимом кресле, и будто не было ничего - ни разделительной полосы, ни летящих навстречу фар, ни холода. Только краски стали ярче, звуки - отчетливей, чище… будто я находился внутри слаженно играющего органа, не только звук рождающего - цвета, запахи, ощущения. Это было приятно и немного пугало.
Попробовал наливку ежевичную, прислушался к Пленке - нормально, а есть не хотел совсем.
- Расскажи мне, как это было, - попросил я, ловя на себе удивленный взгляд Рыси. Еще бы… он и представить не мог, насколько я пребываю в неведении. И я попросил вновь:
- Пожалуйста, всё.
- "Скорую" вызвал водитель фуры. Ты слетел в кювет… Потом врачи говорили - разрыв печени, одну операцию тебе сделали в клинике, ты это знаешь. А потом, когда ты исчез…
- Най!
- Ладно, ладно… Вот чего никто не может понять - тебя ведь сочли мертвым, Мики. К приезду "скорой" ты уже не дышал.
Он поморщился, и я прекрасно его понимал - как читал его мысли. Изувеченное тело у придорожного столба, серая кожа - хорошо, что Натаниэль воочию не видел этого. Мешок, молния… и все, человек окончательно отделен от мира ее металлическим росчерком.
- Тебя везли в морг. Я говорил с водителем - довезли было до ворот… А потом ты шевельнулся, застонал… эх и перепугались врачи! - он хмыкнул, пытаясь изобразить эдакую насмешливую бодрость, но в голосе слышались глухая тоска и злость - нелегко дались Наю эти дни… Злость на тупых медиков, неспособных отличить, отделить живого от мертвого. "Благодаря" которым меня могло не быть…
Рука его потянулась к сигаретам, мимо меня - и задержалась на миг. Он хотел удостовериться, что я и вправду сижу рядом.
- Куда тебя забрали, Мики? И кто? И перелом… - он покосился на мою правую руку. На ней не было гипса.
Представляю, какой разразился скандал. Из клиники, из реанимации исчезает пациент - всего через сутки после того, как прошла операция. Я глянул на календарь - красные цифры на черном фоне. Най сравнивал их с кровью на обгорелой стене, а я увидел - цветы. Алые на черной земле, живые.
- Персонал хотели отдать под суд… Отчим твой утверждал, что тебя просто убил неумелый хирург, и скрыли концы в воду, - Най затянулся. Нервно, не как обычно.
- Меня вылечили.
Он посмотрел недоверчиво, всем своим видом показывая - не угомонится, и мне придется выложить все… нет, Натаниэль. Это уж точно - нет.
Тут до него дошло наконец:
- Ты пришел ко мне - к первому? А мать? И Ника?
- Ничего. Ты приютишь меня? Нет, не надо звонить. Скажи им потом, что я был.
- Мики! - возмущение перемешалось с недоверием, крепкий коктейль:
- Ты что, снова уйдешь?
- Завтра, Най. Все - завтра. Позволь мне просто… - я обнял бархатную диванную подушку, вишневую божью коровку - подарок давнишней девушки Ная. - Просто побыть здесь.
В ту ночь я не спал. Как я понял потом, заснуть я мог только у себя, в домике на трассе. Когда понял, начал вспоминать старые байки - про вампиров, к примеру… с их узким деревянным укрытием.
Но мой домик был все-таки вполне человеческим жильем с виду, хоть и смахивал на старый сарай.
И даже занятие было вполне человеческим с виду. Я старался не думать, откуда берутся люди на трассу, старался не смотреть вслед им, уходящим по грунтовой дороге. Все равно они скоро скрывались в легком мареве. Одни шли беспечно, другие едва волочили ноги. Но никто не оглядывался.
Я старался помнить только о том, что без меня им было бы добираться трудней и дольше… и не думать о том, что, может быть, их бы сумели спасти, пока не завершен путь. Адамант говорил - нет. Со временем я поверил. Поначалу пытался обмануть судьбу - не свою, чужую. Поворачивал мотоцикл на середине дороги, помня - бывает клиническая смерть. Пассажиры тогда попросту исчезали, я не успевал отследить миг, когда за спиной не оказывалось человека. Адамант сказал, чтобы я перестал маяться дурью…
Я просто нахожусь в другом мире, говорил я себе. Думать так было тем легче, что вещи - Ромашка, в конце концов, одежда моя - существовали неизменными и там, и здесь. Может, не зря раньше в дорогу умершему давали то, чем он пользовался при жизни?
После аварии я стал видеть мир слегка по-другому. На трассе всегда было пасмурно, порой шел дождь, изредка - снег. А изредка обочина дороги встречала меня невысокой травой и клевером - тогда начинало казаться, что я вернулся в лето. Многие куски трассы я знал до последнего камешка по сторонам ее - но другие постоянно менялись. Я привык, как привыкают к постоянной метаморфозе облаков.
А Лаверта полна была красок и звуков. Я научился слышать кошачьи шаги и то, как воробьи встряхивают крылышками. Научился различать бесчисленные оттенки чашечки цветка. Порой это мешало - Пленка ворчала неслышно, чувствуя, как нервы звенят и кровь течет по жилам быстрее. Но скоро все становилось само собой разумеющимся, меня тянула назад серая морось. Даже пока я был в Лаверте, она стояла за спиной, поджидая.
Я наконец понял фразу "живи, будто ты уже умер". И еще кое-что понял - могу по-настоящему стать собой. Можно быть слабым, сентиментальным, смеяться и плакать когда хочется и не напускать на себя браваду "бывалого человека" - уже поздно. Да и бессмысленно. Перед самим собой, что ли, притворяться?
Теперь я мог жить так… только живым я не был.
Я слишком часто возвращаюсь в прошлое, когда рассказываю. Но что поделать - в прошлом вся моя жизнь. А сейчас не выходит понять, что я такое, есть во мне хотя бы капелька реальности или все-таки нет. Наверное, все-таки есть. И недавние события тоже постепенно станут воспоминаниями.
Смерти я толком не научился бояться. Порох приходил страх, но исчезал, прятался, как вороватый кот, заслышав шаги хозяев. А когда ты уже испытал умирание, бояться и размышлять просто нелепо.
У меня был Ромашка. У меня была трасса… и твердое знание, что друзья и родные живы.
Возможно, мне подарили вечную юность - но слишком мало времени прошло, чтобы я успел осознать этот дар. Потому что вокруг меня все были молоды и здоровы. И даже умирали молодыми и здоровыми, по большей части - а старики представляли собой когорту иных, непонятных существ, уж точно созданных из другого теста.
Подумал о прошлом - и вспомнил, зацепившись за слово.
Итак, за мной следят. Упорно… при этом не мешают. А почему следят? В голову ничего не лезло. Знать я ничего не знал. Мать и отчим? Вряд ли… Друзья? Тут бы не поручился, за молодежью сейчас присматривали, но все же не настолько, чтобы гоняться за единственным ни к чему не причастным мальком.
Я спросил Адаманта, могут ли они знать… о том, что я не совсем в порядке. Он ответил, чтобы я не забивал голову ерундой - живые пока еще не научились распознавать выходцев с того света.
Тогда я спросил, могут ли знать про Пленку. Адамант успокоил: мол, если бы знали, тебя разобрали бы на кусочки еще в клинике… или перехватили любой ценой. Для опытов.
Единственное, что мне приходило в голову, это какие-то дела отчима. Денежные махинации? Но тот был всегда показательно честным. Нежеланный свидетель чего-либо? Тогда я-то при чем?
Ферилья смотрела на меня из-под куста. Серая, длиннотелая, с пушистым хвостом. Я протянул руку - погладить, зная наверняка, что не дастся. И все же - вдруг? Порой я сомневался, что ферильи - существа из плоти и крови, или хоть могут казаться такими. Быть может, передо мной просто пушистый сгусток тумана, подвижный сгусток с огромными грустными глазами.
Сейчас я вспоминаю - до меня доходили слухи о непонятных зверьках, порой возникавших в свете фар на трассе. Зверьков видят те, кому далека и трудна дорога… видят живые люди.
Или дорога - одна для живых и мертвых?
Глава 6
Лаверта
Друг имеет право на собственные секреты. Если вместо поддержки начать лезть к нему в душу, кем будешь после этого? Этого принципа Натаниэль придерживался всю жизнь. А сейчас его пытались заставить на принципы наплевать. И заодно на дружбу.
- Скажи, что с ним?
Она не просила - требовала. Воробышек, пытающийся оттолкнуть со своего пути большого кота…
Най упрямо отворачивался, огрызаясь - и старался случайно не нагрубить:
- Послушай, ты ему доверяешь? У него может быть своя тайна?
- Мне плевать на его тайны, я хочу знать, как он!
- Живой, здоровый… ну, что тебе еще? Ничего я не знаю!
С девушками, которые ему нравились чисто по-дружески, Най вел себя очень неровно. Становился вдруг неуклюжим, привычная ленивая грубоватость приобретала некоторую нервозность. Не мог решить для себя, как стоит обращаться с особью женского пола, которая не годится в возможные пассии. А Ника стояла перед ним, мерцая светло-серыми, серебряными глазами, одинокая, беззащитная и очень решительная.
- Я не собираюсь вешаться ему на шею. Но я прошу одного - честности. Если… КОГДА увидишь его, передай…
- Послушай, Ника, я и так ему уши все прожужжал! Ника, мол, Ника, позвонил бы ты, что ли, девчонка изводится…
- Ах, вот как… - она сникла, и серебро потускнело, - И что же он?
- Он? Помнит… Он же тебя… в общем, он не может, значит, сейчас появиться.
Ника направилась к двери, едва не натолкнувшись на оленьи рога. Уже занеся ногу над порогом, обернулась:
- А всё же скажи ему. Если ему не хватает смелости или ума хотя бы послать пару строчек!
* * *
Лаверта
Айшан
Лаборатория Лойзы называлась "Рубин" и занималась исследованием крови. Эти данные было не слишком тяжело получить, точнее, совсем не тяжело, если знать, где вести поиск.
Судя по интервью, которое дал собственно Лойза избранной прессе около года назад, можно было вычислить, что больше всего его занимает проблема свертываемости крови… и он тогда казался довольным. Не сказал ничего дельного, но Микеле как-то проговорился, передал слова отчима, - "исследователи там наворочают. Еще не хватало, чтобы кровь человека сворачивалась в мгновение ока".
У Айшана мурашки поползли по коже.
Он-то часом думал, что "Рубин" производит незаконные операции на живых существах… похоже, ошибся. Не операции, но оружие, даже если сами так не считают: с раскопок Тара-Куино люди привезли с собой зародыши смерти… и растили их долгие годы.
- Мики… - проговорил он вполголоса.
Отчим недолюбливал пасынка, но, считая его глупым мальчишкой, мог и обронить что-нибудь, не предназначенное для чужих ушей. Как однажды сказал.
Только Микеле тогда доверял Айшану - сейчас, видимо, нет, раз старательно обходит бывшего друга стороной. Знает?
Возможно…
Айшан внаглую использовал удостоверение, чтобы пройти в архивы учреждений, где ранее работали те, ныне умершие. Понимал, что ничего особо секретного там не найдет - не дураки работают с информацией, нужное скроют.
Порой в голову приходила безумная мысль - предложить обмен… только выдумку сразу раскусят, а ничего серьезного у Айшана нет.
Разве что…
Если бы все же встретиться с Микеле.
Если бы удалось понять, что можно и что нельзя говорить, Айшан преподнес бы свою версию, далекую от реальной, и взятки с него были бы гладки - что знал, то и принес.
После копания в очередном архиве не хотел возвращаться домой - шел по парку, потом по набережной, время от времени садился на встреченные лавочки и смотрел - то на воду, покрытую мелкой рябью - штиль, то на листву, еще по-молодому яркую. Думал.
Натаниэль - существо ленивое, но если всерьез возьмется убеждать, Мики его послушает. И придет. Если не замешан ни в чем и вправду серьезном. Или - придет, чтобы отвести подозрения.
Или все дела обстоят иначе, а Айшан уже совсем забыл, каково это - просто жить, не оглядываясь, вдруг кто стоит за спиной.
* * *
Най напрасно старался выкинуть из головы разговор с Никой. Злясь на себя и весь свет, он признавал - в ее словах есть определенная правота. И Мики… не изверг же он. И чуткости ему не занимать - достаточно будет лишь намекнуть, и сообразит сам.
Микеле объявился в следующий четверг. Судя по замкнутой физиономии, сквозь которую еще проглядывала былая беспечность, ничего нового - тем паче важного - в его жизни не произошло. Ни события, ни разговора.
Покосившись на принесенную Мики свежую газету, Най передал настойчивое пожелание их общего товарища. Прибавил:
- Он вообще чудной последний год… Дело твое, но я бы встретился.
Кивок был ответом.
- А еще…
Най посмотрел на сбрызнутых серебристым светом воробьев, подумал о Нике. Перевел взгляд на друга - утонув в кресле, Мики листал "Журнал автомобилиста", а мыслями явно был где-то далеко.
Отчаянная просьба-требование Ники вызвали во рту привкус терпкой горечи. Никаким ликером не перебьешь.
Най потянулся к гитаре, ничего не сказав.
* * *
Около часу ночи на панели дежурного в приемной Службы зажегся сигнальный огонек. Дежурный поднял трубку, выслушал пару фраз и быстро потянулся к другой панели, набирать номер.
Звонок раздался в квартире Войты, когда тот едва переступил порог.
- Да чтоб вас, - пробормотал капитан - надежда, что на сегодня работа закончена, не оправдалась.
Он не отличался необузданным воображением, но перед глазами стояла картина, вероятно, не слишком далекая от действительности: бегущая по венам алая кровь темнеет и сворачивается, плотными хлопьями-тромбами закупоривая сосуды. Один и тот же нереальный кадр прокручивался в голове - идущий по улице человек делает вдох, хватается за сердце и медленно оседает.
И - будто камера отъезжает назад - становится видна улица, усеянная трупами.
Хотя это вряд ли; если решатся убивать, а не просто грозить, то лишь избранных. Смерть от естественных причин. Почти естественных.
Из лаборатории Лойзы пропала недавняя, ценнейшая разработка.
Мики
Най передал, что Айшан хочет меня видеть. Совестно стало - друг называюсь. И вообще… Все по-дурацки, скрываться - так от всего мира. Нет же, выбрал себе доверенное лицо. А мать изводится, и Ника…
Своего телефона у меня уже не было - незачем, с того света еще никто не дозванивался, а на этом я старательно прячусь. Позвонил Айшану из кафе - долго ждал ответа, хотел уже отключить аппарат. Потом голос раздался, мягкий и ровный, как обычно. Солнечный голос.
Сразу на душе потеплело. Какая же я скотина, в самом деле.
Айшану потребовалась доля секунды, чтобы сообразить, кто говорит. Я, наверное, одну букву произнести успел… а он уже понял. Растерялся, кажется. Только в отличие от Ная не слишком обрадовался. Так мне и надо…
- Я сейчас неподалеку. Зайти к тебе?
- Да, обязательно! Ох… Нет! - он запнулся. Голос на миг отдалился от телефона, будто Айшан оглянулся.
- Так я не понял, - теперь пришла моя очередь растеряться.
- Нет, подожди…Где ты сейчас? - тон его изменился неуловимо.
- Я? В кафе…
- В каком?
- Да неподалеку… - сначала не понял, что мне не понравилось в голосе Айшана. Потом дошло. Он мастерски умел расположить к себе, и трудно было удержаться, не захотеть с ним поговорить по душам… но сейчас голос звучал напряженно, нервно, ответа Айшан прямо-таки требовал… неприятно. В таком тоне беседовать?
- Знаешь… сейчас мне пора. Удачи, я позвоню, - я быстро отсоединился. Прислонился к стене и крепко задумался. Как-то неправильно… будто и не Айшан вовсе. Кажется, у него что-то случилось, ничем иным не мог объяснить странную нервозность - а ведь он сам меня звал. Что-то хотел сказать. Что?
Я дал слово себе в следующий раз первым делом найти Айшана.
И снова не решился заглянуть домой. Вел себя как трус… а ведь родителей кто-нибудь да оповестит, что я в очередной раз болтался по городу. Мать после таких новостей наверняка бьется в тихой истерике и пьет сердечные капли, ругая неблагодарного сына, отчим отмалчивается и читает газету по второму и третьему разу - он так всегда поступает, когда не может понять то, что хочет. Когда неприятности врываются в его спокойную гавань.
Но я не мог показаться на глаза им - и Нике… Пусть лучше от других узнают, что со мной все в порядке.
Возле сквера на Радужном толпился народ. Я притормозил, всмотрелся. Что-то происходило - люди отнюдь не молча стояли, крики, гул голосов раздавались по всей улице. Зазвенело разбитое стекло. По машине ударили… Кто опять чего не поделил, и с кем?
Городского патруля не было - но не разорваться же им.
Я остановил Ромашку - почудилось, он взволнованно задышал, потянулся вперед. Люди сбегались к скверу, кто-то нырял с размаху в толпу. Я теперь видел все четко, спасибо Пленке. Движения-вспышки, будто мелькали перед глазами кусочки мозаики, движения собравшихся были как у марионеток - подчеркнутые, неестественные. Женщина закричала. Ярким пятном пронесся перед глазами обрезок трубы, наполовину алый от крови.