– А вы посмотрите копию трудовой книжки Монасюка, Ольга Сергеевна. Он в 1982 году из начальника редакционно-издательского отдела аграрной академии вдруг перешел в сторожа автостоянки, судя по печати в трудовой книжке – какой-то задрипанной мелкой организации. Сопоставьте время, и данный факт.
– Думаете, диссидентствовал наш Анатолий Васильевич? – оживился высокий молодой парень в очках, пристроившийся на краю тумбочки – Орешин Сергей Михайлович из детективного агентства "Щит и меч" – бывший оперуполномоченный угрозыска.
– Ну, а чем черт не шутит? Давайте, предлагайте, что еще по архивам проверять будем?
– Ну, многое, – негромко сказал Мерц. – Во первых, институтский архив – список студентов его группы. И сразу через базу данных паспортного стола – кто из них жив, живет недалеко, ну, и адреса, конечно. В той же паспортной базе – адрес и место работы его дочери.
Во-вторых, архив народного образования. Адреса школ, где он работал, данные на его коллег, которые работали в одно время с Монасюком. В той же базе данных – школа, в которой учился сам Монасюк и его одноклассники. Он когда школу закончил?
Детективы зашелестели бумагой, потом Пекшева сказала:
– Вот! Первая запись в трудовой книжке – на работу поступил в 1966 году, в начале июля. Работал шофером Боговещенской районной автобазы месяц, потом уволился и сразу же поступил в пединститут.
– А как это он мог сразу после окончания школы работать шофером? – спросил кто-то.
– А вот! Это была хрущевская школа, мальчики! – Ольга Сергеевна многозначительно помахала в воздухе указательным пальцем. – Тогда школы, во-первых, выпускали ребят совершеннолетними, то есть по достижении 18-ти лет, во-вторых, каждый имел рабочую специальность. Наш – шофера-профессионала 3-го класса.
Так что нужно искать в архиве народного образования данные о выпускниках Боговещенской школы за 66-ой год, ну, а дальше – по протоколу: кто из них жив, кто где живет, и беседовать с одноклассниками Монасюка. Думаю, придется ехать в эту Боговещенку.
Кто нам еще нужен? Его нынешние друзья? Узнаем у дочери или у коллег по работе. Далее…
– Самое сложное – архив краевого управления милиции, – пробормотал еще один детектив из "Щита и меча" – Черкасский Виктор Викторович.
– А ничего сложного! – тут же откликнулся Китт. Он подвязал волосы повязкой с какими-то иероглифами и легкими касаниями пальцев трогал клавиши. На экране его компьютера быстро мелькали какие-то цифры, буквы, символы. – Чтобы получить данные о месте работы клиента в структуре милиции и о его коллегах, которые работали вместе с ним, нужно не более пары минут. Нас даже засечь не успеют, я вам ручаюсь! А все остальное о них узнаем в паспортной базе данных, а она не засекречена.
Работа закипела.
Лянина медленно шла по улице, посыпанной щебенкой и гравием, стараясь не наступать подошвами кроссовок на острые камешки. Рядом брел ее коллега из агентства Игорь Иванович Курявый.
В районном центре Боговещенке они находились уже второй день. Им пришлось проделать уйму работы, пока они, кажется, не нашли одноклассницу Монасюка, которая, как им сказал бывший соученик из параллельного класса, хорошо знала Тольку Монасюка, и вроде бы, они даже дружили.
Улица, где находился дом Степновых (такой была нынешняя фамилия Карасевой Светланы Ивановны – в далеком прошлом одноклассницы Монасюка) был на окраине поселка. К нему-то и шли под палящим дневным солнцем Лянина и Курявый.
Было не просто жарко – душно, похоже, надвигалась гроза. Но в комнате, в которой они оказались через несколько минут, было прохладно – окна ее заслоняли тенистые кроны берез.
Светлана Ивановна, круглолицая черноглазая женщина, несмотря на свои шестьдесят, оставалась красивой и моложавой. Скорее всего, потому, что сохранила девичью фигуру. Лика Николаевна про себя позавидовала ей – сама она, разменяв тридцать лет, начала полнеть. И хотя пока это не очень бросалось в глаза, Лика переживала по этому поводу.
– Присаживайтесь, – пригласила гостей Светлана Ивановна, подводя их к уголку отдыха. – Значит, вас интересует Толя Монасюк? А почему?
– Видите ли, нас наняли в московском представительстве Гила Бейтса. Вы знаете, кто это?
Светлана Ивановна пожала плечами.
– Кто-то из американских миллионеров?
– Скорее, миллиардеров. На его заводах делают компьютеры, бытовую технику, автомобили, корабли, да много чего.
Сейчас он активно осваивает наши российские просторы. Открывает фирмы, строит заводы. Ну, и работу предоставляет нашим гражданам. Анатолия Васильевича рассматривают на высокую должность, а таких людей тщательно проверяют. Особенно стараются выявить черты характера, которые выделяют его из числа других людей.
– Я ведь его только по школе помню. Да и то, если честно, многое уже забылось…
– Нас и интересуют школьные годы. Вот скажите, он был обычным, как все?
– Ну, нет. Он был как раз не как все. Как сейчас говорят, он, наверное, был неформальным лидером. Только знаете, лидер ведь старается выделиться, любит власть, а Толька наоборот, не любил выделяться. Он всегда старался быть, как все, но часто уважали его больше, чем других. За ум, за его идеи, выдумки.
Лика Николаевна и Игорь Иванович не перебивали ее. Светлана Ивановна ушла в воспоминания, чувствовалось по ее легкой улыбке, что воспоминания эти были приятными.
– …Знаете, он ведь был из небогатой семьи. Хотя и начальников. В одиннадцатом классе Толька ходил в школу в заштопанных сзади брюках – протертых, а тогда все жили скромно, и он, хотите верьте, хотите – нет, но носил такие брюки с полгода, и не комплексовал. А нам никому и в голову не приходило посмеяться над ним – да мы просто не замечали этого.
– А в чем проявлялось уважение к Анатолию?
– Ну, как же, вот, например, в одиннадцатом классе нас было сорок три человека. И из всего класса он единственный один сидел за партой, все остальные – по двое.
Лика и Игорь переглянулись.
– Ну, сидел один, и что?
– А-аа! – улыбнулась Светлана Ивановна. Нак щеках ее появились ямочки, и она как-будто помолодела еще на несколько лет. – Сразу видно, что вы не учились в те времена. В классах тогда сидели за партами, а не столами, и парты были каждая – на двоих. Все – парами, а Толька один сидел. Это, как сейчас говорят, была великая привилегия.
– Да в чем привилегия?
– Ну ведь все контрольные работы – и по математике, по физике, химии, биологии, темы сочинений по литературе на доске расписывались на два варианта. И все сидящие справа за партами – выполняли один вариант, все сидящие рядом – второй вариант. И если вы сидите справа – вам никогда не выполнять работу другого варианта, которую делает ваш сосед.
Лика и Игорь переглянулись и рассмеялись.
– Так Монасюк мог…
– Ну, конечно! Он один в классе мог выбирать вариант. Он же один сидел за партой.
Такая вот привилегия. Но у него были поблажки и от учителей. На физкультуру, я помню, он не ходил. Но что-то там делал, и четверки ему ставили. Или вот еще литература – в одиннадцатом классе он писал домашние сочинения не тематические, как задавали нам всем, ну, например: "Первый бал Наташи Ростовой" по "Войне и миру" Толстого. Ему разрешалось вместо этого писать собственные произведения – фантастические рассказы. И все эти рассказы наша учительница собирала и хранила.
– Что, такие талантливые были рассказы?
Светлана Ивановна вновь улыбнулась и как-то очень мягко сказал:
– Не знаю, но нам нравились. Да ведь у него все было не как у людей. Если сочинения – так собственные, если первая любовь – так такая, что за него переживала молодежь всего поселка. Уж так протекала она бурно и необычно.
И Светлана Ивановна рассказала, что после того, как девушка Монасюка, которая жила в городе Славгороде, якобы изменила Толе, возмущенные за него боговещенские парни долго били всех славгородских ребят, когда они появлялись в Боговещенке. В отместку.
– Ну, а в чем конкретно проявлялось его неформальное лидерство?
– Да во многом. Он мог придумать такое, что потом об этом говорили полгода. И всех заразить своей идеей..
В 1966 году, перед первым экзаменом – сочинением по литературе, Толя придумал фокус с цветами – он предложил притащить на экзамен столько цветов, чтобы банки с ними отгораживали экзаменационную комиссию от класса, и можно было легко списывать, если не знаешь тему сочинения.
Но где взять столько цветов? Тогда ведь у нас в поселке вообще цветы не продавали.
Был самый конец мая, еще цвели яблони, сирень, кое-где – черемуха. Но все эти цветы нужно было наломать без спроса, говоря проще – залезть в чужие огороды и палисадники и наломать ночью. Украсть, если говорить честно. И вот накануне экзамена мы вышли на промысел. А когда полезли в огород, с шумом, смехом, один Толя моментально понял, что сейчас произойдет. Он отошел в сторону, к плетню, и залег в траву.
А на наш шум хозяин выскочил из дома, выстрелил в воздух из ружья, мы все, конечно, опять же с хохотом перелезли через плетень, отбежали подальше, обнаружили, что Тольки нет, и стали ждать.
А он выждал, пока все успокоится, тихонько, стараясь не трещать ветками, наломал такую охапку сирени и черемухи, что ему пришлось перебрасывать ветки через ограду, а потом уже перелезать самому.
Ну, вот, члены комиссии наутро все шеи повытягивали, стараясь через верхушки букетов увидеть, как мы там пишем сочинения. И, конечно, кое-кто смог списать.
Вот такой он был. Знаете, у нас была девочка, Валя, она пела прекрасно. Так вот она на фотографии, которую Тольке подарила, написала "Будущему министру. Верим в тебя". Она это искренне написала.
Мы действительно были уверены, что Толю ждет большое будущее.
Да, чуть не забыла. Мы ведь в одиннадцатом классе его называли по имени и отчеству – Анатолий Васильевич.
Сказать, что и Игорь, и Лика были просто ошеломлены, значит, не сказать ничего. Лика спросила:
– Как это?
– А вот так. Анатолий Васильевич, так его называли многие одноклассники. И знаете, это получалось как-то само собой и звучало вполне естественно.
– А как реагировал он?
– А никак. Я вот думаю – кто первый так его назвал, когда, почему? Но как-то вдруг то один, то другой – знаете, это выходило как то само собой разумеющимся. А он – ничем не показывал, что ему приятно, но и не возражал. Как будто не обращал на это внимания.
И последнее, что, пожалуй, тоже необычно. Я не помню, чтобы он когда-нибудь с кем-нибудь дрался.
После известия, что одноклассники звали 18-летнего Монасюка по имени-отчеству, детективам казалось, что их уже ничто удивить не сможет. Но, как теперь было видно, они ошибались.
– Как – никогда не дрался? Вы же сказали, после измены его девушки всех ребят из городка, откуда она была, били…
– Били наши парни, сам Толька ни разу никого пальцем не тронул.
– Он что, был трусом?
– Скажете тоже! Нет, и нет. Понимаете, я вот только сейчас понимаю, что он всегда, не прячась за чужие спины, никогда никого не подставляя, как-то мог просто не драться. Не дрался – и все.
Да, за него дрались, но сказать, чтобы заступались – я не могу. Он никогда сам никого об этом не просил. Простите, я просто не знаю, как это объяснить.
Но Толька всегда был не как все.
Вы знаете, как он сдавал выпусные экзамены? Он учил только первые четыре билета по каждому предмету, и хотите верьте, хотите нет, но на всех устных экзаменах ему попадались билеты с номерами от первого до четвертого.
Вот так-то… Таким вот он был необычным.
Рассказ Светланы Ивановны продолжался.
– Да, – сказал Курявый, когда они с Ликой отошли от дома Светланы Ивановны. – Нам были нужны странности? Вот вам вагон и маленькая тележка необычностей и странностей!
– Да уж! – ответила Лика, прижимая к уху диктофон и проверяя качество записи. – Странностей у нас хватает…
Глава 10-я
– Вы были правы, – сказал, подходя к сидевшему за письменным столом Атаманову, Китт. – Монасюк в 1982 году был исключен, как тогда говорили, из рядов КПСС с формулировкой "За попытку ревизии марксизма".
– Нужно будет передать ребятам, которые будут говорить с друзьями и дочерью Монасюка, пусть поспрашивают, что это он там ревизовал, – пробормотал Атаманов.
Он читал материалы Ляниной и Курявого, но размышлял совсем о другом.
Его беспокоило, что никак не удастся оградить Монасюка от известий, что им НЕКТО интересуется и что его проверяют.
Ну, действительно, друзья детства, институтские сокурсники могут давно забыть о Толе Монасюке, да и после разговора о нем с некими незнакомыми людьми тут же о визите этих незнакомцев, скорее всего, и забудут.
Но уж нынешние друзья и дочь – они-то молчать не будут, они немедленно поднимут тревогу и сообщат Монасюку о каком-то странном интересе москвичей.
Нужно было немедленно что-то делать.
– Георгий Валентинович, – к столу подошел Сэм. – Институтские архивы в Барнауле переведены на компьютерные базы данных лишь начиная со студенческого выпуска 1980 года. А все ранешние – на бумаге. Так что нужно ехать в институтский архив и искать личные дела студентов.
– Дайте мне телефон Орешина. Он как чувствовал – уже поехал в институт.
Через полчаса Сергей Михайлович Орешин, предупрежденный, и, как следует из пословицы, вооруженный, явился в подвальное помещение педуниверситета, где был архив. Вооружен он был парой коробок дорогих конфет, бутылками коньяка и шампанского – вид оружия, которое он собирался использовать по обстоятельствам. Если архивариус – мужчина, ему можно будет презентовать коньяк и конфеты, если женщина – конфеты и шампанское. А если в архиве больше двух человек – пригодится все.
Ах ты, Россия-матушка! Нет, не может устоять перед таким вниманием русский человек… И уже через полтора часа Сергей Михайлович вышел из института с полегчавшей сумкой, имея необходимые данные на всех согруппников Монасюка, причем в поисках нужной информации ему активно помогли и заведующий архивом – по виду – пенсионер, и молоденькая архивариус.
Пришлось, правда, выпить с ними чаю с коньяком, после чего откупоренная бутылка и начатые коробки с конфетами за взятку сойти ну, никак не могли!
Орешин направлялся в штаб. Сэму и Китту предстояло через "сеть" по данным паспортистов установить адреса проживания нужных ему людей, проверить, кто жив, кто умер, кто живет в Барнауле, а кто уехал далеко от "альма-матер" сразу же после окончания учебы, или потом, позже.
Атаманов тем временем дозвонился до Москвы и потребовал срочного свидания с Дони. Личного, и уже поздно ночью находился в салоне самолета, летящего на Москву.
Орешин, после нескольких звонков и переговоров по телефону нашел, наконец, подходящего человека. Чернов Валерий Петрович, бывший работник краевого совета профсоюзов, ныне – как и Монасюк, вышедший на пенсию по возрасту, прекрасно помнил старосту своей группы Толю Монасюка и с удовольствием согласился встретиться и побеседовать с московским аналитиком. Правда, он после института не виделся с Толей, не знает вообще, где он живет, но помнит его хорошо. Для встречи необходимо проехать за 50 километров от Барнаула в соседний райцентр Петровск, но автобусы ходят каждый час, ехать всего-то минут сорок, и уже во второй половине дня, ближе к вечеру, Сергей Орешин сидел в беседке, увитой хмелем, во дворе собственного дома Чернова, и беседовал с хозяином.
На столике перед ними стояла бутыль изготовленного Черновым из смородины своего сада вина, два стакана и зелень на тарелке.
– Вы говорите, было ли что-то необычного в Монасюке? – начал Валерий Петрович после того, как вино было отдегустировано и стаканы наполнены снова. – Вы знаете, было. Я вот вам только два факта приведу.
Старостой Тольку назначил деканат буквально сразу же после зачисления. Предложили ему на выбор – или секретарь факультетского комитета комсомола, или староста группы. Ну, мы тогда молодые были, пацаны еще, своей выгоды не знали. А ведь Толька с красным дипломом закончил институт, секретарь институтской парторганизации его любил – он у нас преподавал политэкономию. Так что Монасюку прямая дорога светила в горком комсомола, а оттуда – и в крайком. Вы представляете, что это такое – быть лет в 25-30 секретарем крайкома комсомола?
Тридцатипятилетний Орешин представлял это, конечно, с трудом, но кивнул на всякий случай, что в смысле да, представляет.
– В общем, Толик, вместо того, чтобы выбрать комсомол, согласился на старосту группы. Я же говорю – молодые мы были, зеленые, все искали, где полегче…
Ну, да я не об этом. В общем, когда в сентябре нам выдавали первую стипендию, выяснилось, что одному студенту из нашей группы стипендию по какой-то ошибке не назначили. Просто кто-то в деканате то ли пропустил фамилию в документах для финчасти, то ли еще что – в общем, парень остался без стипендии. А он был после армии, мать – техничка.
Толька пошел в деканат, но ему там твердо сказали – ошибку исправим только после окончания зимней сессии. И Монасюк весь первый семестр отдавал этому парню – запамятовал его фамилию, он проучился два курса и бросил институт, свою стипендию. Получал в кассе – и отдавал.
– Но почему?
– А он считал, что раз он, Толька, живет в городе, с родителями, то проживет полгода и без стипендии, а тот был иногородний, жил в общежитии. В общем, раз он староста, то ему и нести ответственность. Вот так он решил исправить чужую ошибку.
– Действительно, странно…
– Да это мягко говоря! Специальность педагога он не любил, и профессию – учитель истории – тоже. А жил всегда – по собственным принципам. Но институт не бросил, доучился.
В 1970 году, на выпускных экзаменах члены комиссии оставили его последним в аудитории, когда все остальные уже экзамен сдали и вышли. Но мы за Тольку переживали и все стояли за дверью, гадая, почему и для чего его оставили последним.
У нас был очень уважаемый преподаватель, вел курс "История Востока". Он тем временем и говорит Монасюку: "Толя, я получил письмо из Москвы от профессора МГУ Крыжановского. Он пишет, вот, послушай: "Пришли пару ребят сибиряков, чтобы "делали" науку, блатные москвичи просто задавили, никто наукой заниматься не хочет".
И дальше предложил Тольке аспирантуру МГУ, внеконкурсную. Причем тема научной работы – южные и юго-западные славяне. Командировки в Болгарию, Югославию… И знаете, что сделал Монасюк? Давайте-ка выпьем!
Подняли в воздух стаканы, чокнулись, выпили еще самодельного вина, зажевали молодым укропом, и Чернов закончил мысль, сказав:
– Монасюк ответил нашей профессуре: "Спасибо вам, но я не могу принять ваше предложение. Дело в том, что я не люблю историю!" И это после того, как ему в деканате уже был выписан красный диплом!
Орешин только покачал головой, не находя слов.
– Самое главное, что Толька ведь не позерствовал, он действительно историю не любил. Его уговорили поступать в наш институт родители.
– Но почему ему никто не объяснил, что в жизни далеко не всегда делается то, что нравится. Чаще приходится – делать что нужно, необходимо – и неважно, нравится это, или нет!
– Ну, мы не были для него авторитетами, а никого взрослых, к чьему мнению Монасюк бы прислушался, рядом в тот момент не оказалось! Вот так вот!
– Ну, а вообще каким он был?