Церковные соборы постановляли, что священник должен повернуться к своей пастве спиной и не смотреть на нее через алтарь, как это делалось с ветхозаветных времен. Объяснялось это тем, что пастор и народ должны взирать на Бога совместно; предстоятель, стоящий поблизости, подобен полководцу, ведущему своих копьеносцев на битву. Некоторые из больших соборов уже развернули свои алтари, и Дитрих ожидал, что эта практика станет всеобщей. И все же как печально, если он не сможет взирать на мирских Терезий.
* * *
После всенощной, когда они возвращались к пасторату при свете факелов, Иоахим заметил Дитриху:
- Какие прекрасные слова ты сказал. Я не рассчитывал услышать их от тебя.
Дитрих смотрел, как Терезия спускалась вниз по склону холма со своей корзиной трав, ныне освященных и потому готовых для приготовления бальзамов и мазей.
- Какие именно? - Он не ожидал похвалы от Иоахима, и комплиментарность первой фразы польстила ему больше, чем задела скрытая критика второй.
- Слова о том, что богач не может узреть Христа из-за того, что золото ослепляет его глаза. Мне понравилось. Я охотно повторю это сам.
- Я сказал, что труднее. Легко не бывает никому. И не забывай о блеске. Золото само по себе вещь полезная. Именно его блеск ослепляет иллюзорностью.
- Ты сам мог бы быть францисканцем.
- И сгореть с оставшимися из вас? Я простой епархиальный священник. Благодарю тебя, но я хотел бы оставаться вне всего этого. Кайзеры и папы подобны верхнему и нижнему жернову мельницы Клауса. Плохо очутиться между ними.
- Я нигде не читал, чтобы Спаситель восхвалял роскошь и богатство.
Дитрих поднял факел повыше, чтобы лучше видеть своего спутника.
- Я не слышал также, чтобы он предводительствовал бандами вооруженных крестьян, разграбляющих помещичьи дома!
Иоахим отпрянул от той ярости, с которой это было сказано.
- Нет! - сказал Минорит. - Мы не проповедуем это. Путь св. Франциска…
- Где ты был, когда "кожаные руки" шли по Рейнланду, вешая богатых и сжигая их дома?
Иоахим воззрился на него:
- "Кожаные руки"? Ну, я был еще ребенком и жил в отцовском доме. "Кожаные руки" туда так и не дошли.
- Благодари Бога за то, что этого не произошло.
На лице монаха на миг отразилось странное выражение. Страх, но и еще что-то. Затем его лицо вновь стало непроницаемым.
- Бессмысленно спорить о том, что могло бы быть.
Дитрих буркнул, внезапно устав наставлять юношу, которому, должно быть, было восемь или девять лет, когда чернь вершила свои бесчинства.
- Остерегайся, - сказал он, - выпускать наружу такие чувства, как зависть.
Иоахим двинулся прочь, но обернулся, пройдя несколько шагов.
- Все равно это было хорошо сказано.
Он ушел, и Дитрих возблагодарил небеса зато, что юноша не задал ему тот же вопрос. А где был ты, Дитрих, когда здесь прошли "кожаные руки"?
Его внимание привлекло движение справа, но глаза были ослеплены ярким огнем факела, и все, что Дитрих смог заметить, - как из-за церкви выпрыгнула некая тень. Дитрих бросился к вершине холма, держа факел высоко над головой, чтобы осветить противоположный обрывистый склон, но увидел лишь колышащийся куст дикой малины и шум осыпавшегося вниз камня.
Вновь шевеление, на сей раз за спиной… Дитрих резко повернулся, уловив мельком блеск огромных светящихся глаз, затем факел был выбит из его рук, и священник повалился на землю. Он закричал, перекрывая хруст веток и шелест листвы от спасающегося бегством второго незваного гостя.
Через минуту подле него были Иоахим и Терезия. Дитрих заверил своих спасителей, что он в целости и сохранности, но Терезия все равно внимательно посмотрела, нет ли ран на его голове и руках. Когда ее пальцы ощупали затылок, Дитрих вздрогнул:
- Ай!
Терезия объявила:
- У тебя будет шишка утром, но кости целы.
Иоахим подобрал факел Дитриха и поднес так, чтобы Терезии было лучше видно.
- Ты что, хирург? - спросил он ее.
- Отец научил меня травам, лекарствам и костоправству по своим книгам, - сказала Терезия. - Приложи что-нибудь холодное к этому месту, отец, - добавила она, обращаясь к Дитриху. - Если у тебя болит голова, возьми немного толченого корня пиона с розовым маслом. Я ночью разотру лекарство и принесу тебе.
Когда она ушла, Иоахим произнес:
- Она назвала тебя отцом.
- Многие называют, - ответил Дитрих с иронией.
- Я подумал, что она имеет в виду… нечто большее.
- Неужели? Ладно, она была под моей опекой, если тебе непременно надо знать. Я привез ее сюда, когда ей было десять лет.
- А… Так, значит, ты ее дядя? А что случилось с ее родителями?
Дитрих принял из его рук факел:
- Их убили "кожаные руки". Сожгли дом вместе со всеми домочадцами. Спаслась только Терезия. Я научил ее тому, что узнал о врачевании в Париже, и, когда ей исполнилось двенадцать и она стала взрослой, герр Манфред пожаловал ей право практиковать свое искусство в его маноре.
- Я всегда думал…
- О чем?
- Я всегда думал, что они были просто недовольны. "Кожаные руки", я хочу сказать, недовольны богачами.
Дитрих посмотрел на пламя факела.
- Они и были недовольны; но summum ius, iniuria summa.
* * *
В понедельник Дитрих и Макс отправились в Большой лес проведать углежога Иосифа и его подмастерье, которых не видели со дня пожара на Сикстов день. День выдался жарким, и Дитрих весь взмок еще прежде, чем они миновали половину пути. Легкий туман смягчал жар солнца, но это было слабым облегчением. На весенних полях, где на господской земле трудилась армия сборщиков урожая, в пятнистой тени развесистого дуба бездельничал Оливер Беккер, не обращая внимания на сердитые взгляды своих сверстников.
- Дитя, - сказал Макс, когда Дитрих указал на того. - Отрастил длинные волосы, словно он маленький господин. Весь день сидит на заднице и смотрит, как все остальные трудятся, лишь потому, что смог откупиться. В Швейцарии работают все.
- Раз так, Швейцария - верно, замечательная страна.
Макс бросил на него подозрительный взгляд:
- Так и есть. Мы не говорим никому "мой господин". Если надо уладить какой-нибудь вопрос, у нас собираются все мужчины, способные носить оружие, и голосуют поднятием руки; и мы не нуждаемся в господине.
- Я думал, что швейцарские кантоны являются ленами Габсбургов.
Швайцер махнул рукой:
- Я полагаю, так же думает и герцог Альбрехт; но у нас, горцев, на этот счет иное мнение… Вы выглядите задумчивым, пастор. В чем дело?
- Боюсь, что руки всех этих соседей, поднятые вместе, могут навязать однажды тиранию более тяжкую, чем рука одного-единственного господина. С господином, по крайней мере, ты знаешь, кого призвать к ответу, но, когда чернь поднимает множество рук, кто несет ответственность?
Макс нахмурился:
- Призвать господина к ответу?
- Четыре года назад деревня выдвинула иск против управляющего, когда Манфред огородил общинный луг.
- Ну, Эверард…
- Господин должен спасти свою честь. Это юридическая фикция, но очень полезная. Подобно твоему квиллону. Всего на палец длиннее - и уже меч, а это дает тебе преимущество.
- Нам, швейцарцам, они нравятся, - сказал Макс, положа руку на эфес и осклабясь.
- Манфред смог тогда наказать управляющего за то, что сам же повелел ему совершить, и все сделали вид, что верят этому.
Макс коротко махнул:
- Моргартен вынес более решительный вердикт. Вот там мы действительно призвали габсбургского герцога к ответу, доложу я вам.
Дитрих посмотрел на него:
- Слишком решительные действия оканчиваются тем, что на всех деревьях в округе болтаются повешенные крестьяне. Я бы предпочел больше не видеть, как пожинают подобные плоды.
- В Швейцарии победили крестьяне.
- И все же ты здесь, служишь властителю Хохвальда, который, в свою очередь, служит маркграфу Бадена и герцогу Габсбургов.
На это Макс ничего не ответил.
* * *
Они пересекли мостик через мельничный ручей и пошли по дороге к Медвежьей долине. Слева лежали поля под паром, справа - озимые; земля сыпалась на грязную тропу, овраг сдавливал ее так, что та больше походила на канаву, чем на дорогу. Живая изгородь и кусты шиповника, специально высаженные для того, чтобы коровы и овцы не забредали на пашню, одаривали путников тенью и казались настоящими деревьями благодаря тому, что располагались теперь высоко над головами идущих. Дорога, грязная на этом участке от ручья-притока мельничного ручья, извивалась, повинуясь крутизне склона. Дитрих иногда удивлялся, что это за место такое, Медвежья долина, если путешественники, казалось, избегали идти туда напрямик.
Близ общинного луга дорога выныривала из-под земли и взбиралась на уступ холма, плавное повышение которого указывало на первый подъем на Катеринаберг. Здесь солнце пекло без устали, исчезала даже редкая тень, отбрасываемая живой изгородью. Кто-то открыл ворота между общинным выгоном и озимыми полями, чтобы деревенские коровы могли пастись на жнивье и унавоживать озимые посевы.
С верхней части луга, желтого от лютиков, они осмотрели крестьянскую ферму Генриха Альтенбаха на тропе к Прыжку Оленя. Альтенбах несколько лет назад покинул манор, чтобы осушить часть болот. Неплодородные, болота считались ничьей землей, и Альтенбах построил на них дом, чтобы не ходить далеко каждый день к своим полям.
- Думаю, каждый человек предпочел бы жить на своей земле, - предположил Макс, когда Дитрих указал ему на дом фермера. - Если у него есть свои плуг и скот и нет желания делить их с соседом. Но отсюда далеко бежать до замка, если пойдет армия, а соседи могут и не отворить ворота.
На дальней стороне луга на них сурово смотрел Черный лес. Среди берез, сосен и дубов вились тонкие струйки белого дыма. Дитрих и Макс остановились под одиноко стоящим дубом хлебнуть воды из фляжек. У Дитриха в заплечном мешке было несколько каштанов, которыми он и поделился с сержантом. Последний, со своей стороны, с большим вниманием изучал дымки, жонглируя каштанами в руке, словно играя в бабки.
- Здесь легко заблудиться, - заметил Дитрих.
- Держитесь оленьих троп, - немного рассеянно сказал Макс. - Не ломитесь напрямую через чащу. - Он расколол каштан и бросил мякоть в рот.
* * *
В лесу было прохладнее, чем на открытом лугу. Солнечный свет проникал сюда только рассеянными лучами, испещряя пятнами лещинник и колокольчики под лесным пологом. Несколько шагов - и лес поглотил Дитриха. Голоса крестьян все отдалялись, потом стали приглушенными, а затем и вовсе стихли. Они с Максом шли мимо дубов, лиственниц и черных елей по шуршащему ковру прошлогодней листвы. Дитрих быстро потерял всякую ориентацию в пространстве и держался поближе к сержанту.
Воздух отдавал духом застоявшегося дыма и пеплом, и все это перебивал какой-то резкий запах - как будто соли, мочи и серы. Высохший лес здесь зиял расщепленными стволами, только и ждавшими порыва ветра, чтобы вновь оказаться объятыми пламенем. Обгоревшие тела мелких животных висели, запутавшись в ветвях.
- Печь Хольцбреннера расположена глубже, я думаю, - сказал Дитрих. - В той стороне. - Макс ничего не ответил. Он пытался охватить взглядом картину целиком. - Углежог одинокий человек, - продолжал Дитрих. - Он, должно быть, спокойно предается созерцанию. - Но Макс не слушал. - Это была всего лишь молния, - сказал Дитрих, и сержант вздрогнул и наконец повернулся, чтобы взглянуть на него:
- Как вы?..
- Ты думаешь слишком громко. Я бы не стал просить, чтобы ты сопровождал меня, но Иосифа не видели с самого пожара, и Лоренц боится за него и его подмастерье.
Макс хмыкнул:
- Кузнец боится, что закончится уголь. Клаус сказал мне, что этот Иосиф приходил в деревню только тогда, когда нужно было продать уголь или же вернуть герру долги, а за остальным он почти всегда отправлял мальчишку. Тот таинственный ветер обрушил его печь и поджег деревья, и теперь он копает новую. Вот почему мы не видим дыма от нее.
- Ветер вовсе не таинственный, - настаивал Дитрих, но без особого убеждения.
* * *
Чем дальше они продвигались, тем значительней становились разрушения. Стали видны поломанные, вырванные с корнем, поваленные и пригнувшиеся друг к другу деревья. Сквозь проемы в лесном покрове изливался свет.
- Великан играл в бирюльки, - сказал Дитрих.
- Я видел разрушения, подобные этим, - сказал Макс.
- Подобные этим? Где?
Макс покачал головой:
- Только не такие большие. Посмотри, как лежат деревья здесь и как они лежат там, словно все упали в одну сторону.
Дитрих посмотрел на него:
- Почему?
- При осаде Цивидаля, в Фриули, где-то… о, почти двадцать лет назад, я думаю. Господи, я был молод и глуп, удрав туда. И для чего? Чтобы помочь австрийцам против венецианцев. Какое мне было дело до их раздоров? Два немецких рыцаря привезли pot-de-fer с черным порохом. Ну, это помогло нам взять город, но один из снарядов взорвался, когда они смешивали порох, - они всегда делали это на месте, и я понимаю теперь почему. Раздался грохот, подобный раскату грома, и воздушная волна разметала повсюду людей и снаряжение. - Он вновь посмотрел на поваленные деревья. - Как здесь.
- Насколько велик должен быть заряд черного пороха, чтобы причинить такие большие разрушения? - спросил Дитрих.
Макс не ответил. Чириканье, подобно стрекоту цикад, наполнило воздух - хотя сейчас было неподходящее время для цикад. Дитрих посмотрел на поваленные деревья и подумал, что импульс шел оттуда.
Наконец, сержант выдохнул:
- Ну что ж, сюда. - Он повернулся и двинулся по тропе к печи.
* * *
Лесная росчисть представляла собой неглубокую яму пятидесяти шагов в поперечине, устланную слоем пепла и сбитой земли. В выровненном центре стояла сама печь: земляная насыпь, покрытая дерном пяти шагов в диаметре; но с одной стороны земляной покров сорвало, оголив дерево, и ветер раздул пламя. Искры разлетелись, устроив пожар, последствия которого они недавно прошли.
Ветер Сикстова дня раскачал даже церковные колокола на дальнем конце долины. Здесь, должно быть, он дул в сто крат сильнее - истерзав деревья, окружавшие высеку, разметав заслонки, регулировавшие приток воздуха в печь, ободрав землю с печи и пропахав просеку в лесу, подобно реке в половодье. Только самые мощные деревья устояли, а многие из них были раздроблены или согнуты.
Дитрих обошел вокруг разрушенной печи. Груда обгоревших балок и соломенная крыша отмечала то место, где когда-то стоял дом углежогов. По разлетевшимся обломкам у прогнувшихся деревьев на дальней стороне высеки Дитрих отыскал Иосифа и его ученика.
У их обуглившихся тел не хватало рук и ног, а у мальчика и головы. Дитрих попытался воскресить в памяти его имя, но не смог. Оба тела были изломаны и расплющены, словно они упали с огромного обрыва, и оба были утыканы деревянными обломками. И все же, какой ветер мог быть так силен? Дальше он увидел ногу, застрявшую в развилке ствола сломанного бука. Он прекратил поиски, оборотившись спиной к ужасному зрелищу.
- Мертвы? - спросил Макс с той стороны печи.
Дитрих кивнул и, склонив голову, прочитал про себя короткую молитву. Когда он перекрестился, Макс последовал его примеру.
- Нам нужна лошадь, - сказал сержант, - чтобы вывезти тела. На время печь послужит склепом.
Всего через несколько минут Дитрих наткнулся на голову мальчика. Волосы на ней обгорели, а глаза вытекли, и Дитрих заплакал над обуглившимися останками красивого парня. Антон. Теперь он вспомнил его имя. Симпатичный парень, подававший большие надежды. Иосиф очень его любил, поскольку одинокая жизнь так и не подарила ему собственного сына.
В конце работы они завалили отверстие печи валявшимся дерном, чтобы, насколько возможно, защитить тела от диких зверей.
Внезапно Швайцер резко повернулся и сделал шаг в сторону дымящегося леса за своей спиной. В лесу послышался быстро удаляющийся хруст веток.
- За нами следили, - сказал он.
- Это не было похоже на шаги человека, - предположил Дитрих. - Скорее это походило на оленя или зайца.
Сержант отрицательно помотал головой:
- Солдат знает, когда за ним следят.
- Тогда, кто бы ни были эти люди, они пугливы, - сказал Дитрих Максу.
- Я так не думаю, - ответил Макс, не оборачиваясь. - Я думаю, что это дозорные. Они убежали, чтобы доложить об увиденном или чтобы остаться незамеченными. Это то, что на их месте сделал бы и я.
- Рыцари-разбойники?
- Сомневаюсь. - Рука Макса сжала рукоятку квиллона. - Во Франции достаточно дела. Им нет нужды жить по-разбойничьи в подобных местах. - Подождав еще несколько минут, он сказал: - В любом случае, он ушел. Господин вернется завтра. Увидим, какова будет его воля.