IV
Август, 1348
День св. Клары Ассизской. 11 августа
В звенящем зное августовского полдня по дороге на Оберрайд, к изумлению и восхищению согбенных над колосьями крестьян, на своем маршевом коне гарцевал герр Манфред фон Хохвальд. Сначала верхом на белом испанском жеребце проехал герольд Вольфрам, развевая знамя с гербом Хохвальда и возвещая сборщикам урожая о возвращении герра. За ним следовали пехотинцы, каждый с пикой на плече и шлемом, сверкающим подобно солнцу в мельничном ручье. Затем ехали капитаны и рыцари, потом капеллан Рудольф и наследник Ойген, а после уже сам герр: высокий и величественный, прекрасно сложенный, великолепный в своей накидке поверх доспехов, со шлемом на согнутой в локте одной руке и с поднятой в милостивом приветствии другой.
На яровых полях, ныне обремененных пшеницей, разогнулись от жатвы женщины с серпами в натруженных руках, а мужчины отвернулись от снопов, но едва решались глазеть на процессию. Они замирали, утирали лоб платками или шапками, обменивались нерешительными взглядами, вопросами, предположениями и восклицаниями, пока все - и вилланы, и свободные, мужчины, женщины и дети - не бросились разом к дороге, все прибавляя шаг и приходя во все большее возбуждение, с плеском перебираясь через окаймляющие поля ручьи, возвышая голоса от шепота до крика. Позади них, верхом на возах смотрители кипятились по поводу пропавшего дня, ибо зерно не станет ждать, когда его сожнут. Но и смотрители перед благородной процессией тоже махали колпаками, прежде чем с досадой водрузить их на место.
Отряд пересек долину. Ноги и копыта барабанили по мельничным мосткам; солдаты кричали приветствия своим давно не приголубленным (как они надеялись) милым и женам. Отцы окликали счастливо воротившихся, возмужавших сыновей, матери причитали по выбывшим из рядов мужьям, сыновьям и братьям. Вдоль строя мужчин носились с вытянутыми языками собаки. Сверкнуло в воздухе - то Ойген бросал мелкие монеты собравшимся толпам. Добыча, взятая с мертвых английских рыцарей или полученная в выкуп за уцелевших. Мужчины и женщины ползали в грязи на четвереньках, славя герра за щедрость и пробуя медяки на зуб.
Процессия медленно тянулась к вершине Церковного холма, где ее ожидали Дитрих, Иоахим и Терезия. Дитрих был облачен по случаю в золоченую ризу, но на минорите осталась все та же штопаная ряса, и монах наблюдал за приближающимся герром со смесью осторожности и презрения. Дитрих подумал, что Иоахиму не помешало бы проявить побольше первого и поменьше второго. Подле них в большом смятении и нерешительности щебетали с няней дочери властителя Хохвальда. На лице младшей, Ирмгарды, улыбка сменялась страхом. Отец приехал! Но два года - целая вечность в жизни ребенка, и отец казался почти чужим. Эверард кусал усы с неловкостью человека, оставленного на два года в ответе за владения своего господина. Клаус, который был майером деревни, стоял подле него с безразличием, выдававшим или безмятежную душу, или человека, более уверенного в своих присвоениях.
Замковая стража была выстроена в две шеренги, и, когда герр проезжал между ними, шестнадцать человек в боевом кличе обнажили оружие и с лязгом ударили по металлу доспехов. Даже Дитрих, которому доводилось видеть в городах и столицах намного более великолепные зрелища, был заворожен.
Спешившийся герольд развернул знамя Хохвальда - вепрь под дубом на зеленом поле. Манфред резко осадил коня перед ним, так что тот взмахнул копытами в воздухе. Сборщики урожая, вскарабкавшиеся по склону холма, восторженно приветствовали искусство наездника, но Терезия прошептала:
- Ох, бедное животное, тебя заставили мчаться во весь опор.
Судя по всему, максимальная нагрузка выпала на долю всех участников похода. За бравым видом вояк проглядывали признаки тяжелого перехода. Усталые глаза, истрепанная одежда. Их было меньше, нежели ушедших, среди них появились и незнакомцы - брошенные или отставшие от своих на поле сражения, жадно желающие пристать к господину, который накормил бы их. Готовые ради этого навсегда оставить свои родные края.
Ойген, наследник, соскочил на землю, пошатнулся и схватился за повод коня, чтобы восстановить равновесие. Конь заржал и ударил копытом, выбивая комья земли. Затем Ойген подлетел к стремени герра и подержал, пока Манфред спускался с коня.
Манфред преклонил колено перед Дитрихом; священник положил левую руку на лоб герра и осенил его крестным знамением, возвещая прилюдно благодарность за благополучное возвращение войска домой. Все перекрестились, а Манфред поцеловал его пальцы. Поднимаясь, он сказал Дитриху:
- Я хотел бы немного помолиться в одиночестве.
Дитрих видел морщины вокруг глаз, которых прежде не было, и прибавившиеся седые волосы. Длинное исхудалое лицо выражало печаль. "Эти люди, - подумал Дитрих, - проделали долгий, трудный путь".
Проходя в церковь, герр пожал руки своему управляющему и Клаусу и велел вечером обоим явиться в помещичий дом для отчета. Обеих дочерей он обнял с большим чувством, сняв латные перчатки, чтобы погладить их волосы. Старшая, Кунигунда, засмеялась с удовольствием. Каждого, кого он приветствовал - священника, управляющего, майера и дочерей, - герр изучал с глубокой задумчивостью; и все же это был тот Манфред, которого вот уже два года ждали в полной неизвестности, с тревогой и нетерпением.
Герр остановился на мгновение перед вратами церкви.
- Старая добрая Катерина, - сказал он, проводя рукой по резной фигуре святой и касаясь пальцем ее печальной улыбки. - Были мгновения, Дитрих, когда я думал, что больше никогда не увижу ее.
Взглянув с любопытством на Иоахима, он прошел внутрь. О чем он говорил Господу, о чем молил или за что благодарил, Манфред так никогда и не рассказал.
* * *
Геррен Гоф, господский дом сеньора, размещался на куриальных землях на вершине холма, что высился через долину напротив Церковного, так что феодал и священник взирали на земли вокруг с разных насестов и охраняли народ, его тело и душу. За этим разделением крылись и другие символы, разыгрывая - в миниатюре - драмы, которые повсюду сотрясали троны и соборы.
На гребне холма бург Хохвальд охранял путь на Оберрайд. Внешняя стена была невысоким строением, опоясывая как замок, так и курию; но вместе с крепостным рвом всего лишь преграждала диким зверям дорогу внутрь, а домашним - наружу и потому не имела военного значения. Внутренняя стена же, шильдмауэр, внушала гордость и значила в военном отношении гораздо больше. Позади нее располагалась башня Бергфрид, цитадель, в которой некогда жили властители горных лесов - во времена, когда сарацины и викинги рыскали где им заблагорассудится и когда с каждым рассветом на горизонте могли возникнуть орды венгров. Замок был механизмом, задуманным для обороны, и мог удерживаться, как и большинство других, даже небольшим гарнизоном; но он прошел испытание лишь однажды, да и то не в полную силу. Ни одна армия не приходила из Брейсгау с той поры, как Людвиг Баварский одержал верх над Фридрихом Красивым при Мюльдорфе, а потому подъемный мост был опущен, опускная решетка ворот поднята, а стражники не проявляли особой бдительности.
Курия охватывала площадь в полтора акра вокруг господского дома, увенчивая холм маслобойней, голубятней, овчарней, пивоварней, кухней и пекарней, огромным бревенчатым амбаром для хранения урожая с господских полей да стойлами с беспокойными коровами, лошадьми и волами. Позади них находилось еще более зловонное отхожее место. В другом уголке был разбит яблоневый сад, виноградник и загон для бродячих животных, заблудших случайно на господскую землю. В прежние поколения манор производил для себя практически все, в чем нуждался; но ныне многое пришло в упадок. Зачем производить домотканую материю, когда на рынке Фрайбурга можно достать более тонкую ткань? В нынешние времена с Брейсгау приходили коробейники, ради выгоды рискнувшие попасться на глаза фон Фалькенштайна.
Нигде не было видно крепостных. По давней традиции жатва заканчивалась с приемом пищи, происходившим прямо в полях, и феодал не мог потребовать трудиться после этого. Никакой монастырский звонарь, по своим водяным часам отмерявший канонические часы, не проверял время так точно, как манориальный крепостной. Иное дело фригольдеры. Проходя по деревне, по свету свечей Дитрих видел, как те работают в сараях, садах и за стенами домов. Но человек, трудящийся на самого себя, не следит за солнцем так пристально, как человек, гнущий спину на другого.
Вступление Дитриха на земли курии было встречено великим возмущением тамошних гусей, досаждавших священнику всю дорогу до самого поместья.
- На следующий Мартынов день, - бранился Дитрих на птиц, - вы украсите господский стол. - Но предвещанные кары не возымели никакого действия, и гуси сопроводили Дитриха до самых дверей приемного зала, возвещая о его прибытии. На все это безмятежно взирала корова Франца Амбаха, запертая в загоне за посягательство на господские земли и ожидающая своего выкупа.
* * *
Гюнтер, maier domo, ввел Дитриха в небольшой скрипторий в дальней части приемного зала, где за письменным столом под узким оконцем сидел герр Манфред. В окошко проникали дым с кухни, на которой готовили ужин, крики ястребов, кружащих над зубцами башни, лязг кузницы, неспешный благовест ангелюса, который звонил на другой стороне долины Иоахим, и янтарные отблески послеобеденного солнца. Небо становилось все темнее, оправленное ярко-оранжевым под облаками. Манфред возвышался над залом в кресле палисандрового дерева, покрытом изящной резьбой; подлокотники венчали головы зверей. Его перо царапало по листу бумаги.
Он быстро вскинул голову при появлении Дитриха, склонился вновь к столу, затем отложил перо в сторону и передал лист Максу, стоявшему в отдалении.
- Пусть Филимер снимет с него копии, и проследи, чтобы они были разосланы каждому из моих рыцарей. - Манфред подождал, пока Макс уйдет, прежде чем повернуться к Дитриху. Его губы изогнула короткая улыбка. - Дитрих, ты пунктуален. Меня это всегда восхищало в тебе.
Слова Манфреда значили "послушен вызову", но Дитрих воздержался от подобного комментария, возможно, это было и не так, но ни один из них до сих пор не проверил справедливость этого утверждения.
Манфред указал на стул с прямой спинкой перед столом и дождался, пока Дитрих в него усядется.
- Что это? - спросил он, когда священник положил перед ним пфенниг.
- Штраф за корову Амбаха, - сказал он.
Манфред поднял монету и на секунду задержал взгляд на Дитрихе, прежде чем отложить ее на угол стола.
- Я скажу Эверарду. Знаешь, если ты всегда будешь выплачивать штрафы за них, они в конце концов потеряют страх перед проступком. - Дитрих промолчал, и Манфред повернулся к сундуку и достал связку пергаментов, обернутых в промасленную кожу и перетянутых бечевой. - Вот. Здесь последние трактаты парижских ученых. Я приказал книготорговцам снять с них копии, пока мы бездействовали в Пикардии. Большинство пересняты с оригинальных экземпляров, но есть здесь и бумаги о вычислениях Мертона, которые тебя так занимают. Они, конечно, со вторых копий, сопровожденных комментариями английских ученых.
Дитрих пролистал связку. "О небе" Буридана. Его же "Вопросы к восьмой книге физики". Тонкий том "О деньгах" студента по имени Орезм. "Книга вычислений" Суайнсхеда. Сами названия вызвали в его воображении рой воспоминаний, и на короткий миг к Дитриху вернулась невыносимая тоска по студенческим дням в Париже. Как, бывало, Буридан, Оккам и он спорили о диалектике за высокой кружкой эля. Как Петр Ауреоли сердился и перебивал дискуссию со старческой раздражительностью. А еще открытые для всех схоластические диспуты, на которых звание мастера присуждалось по ответам на вопросы, брошенным из толпы. Иногда в шелесте елей, окружавших Оберхохвальд, Дитриху слышались споры докторов, учителей, инцепторов и бакалавров, и он задавал себе вопрос, не заплатил ли за покой и уединение слишком дорогую цену.
Он с трудом подобрал слова:
- Мой господин, я не знаю как… - Он ощущал себя одним из знаменитых буридановых ослов, не зная, какую из рукописей сперва прочитать.
- Цена тебе известна. Комментарии, если сочтешь нужным. Подходящие для такой "чугунной головы", как я. У тебя должен быть свой трактат…
- Компендиум.
- Значит, компендиум. Когда он будет завершен, я распоряжусь отослать его в Париж твоему прежнему учителю.
- Жану Буридану, - произнес машинально Дитрих. - В школу, которая называется Сорбонной. - Но стоило ли напоминать Парижу, где он теперь находится?
- Итак. - Манфред сложил пальцы домиком под подбородком. - Я видел, у нас тут францисканец.
Дитрих ожидал этого вопроса. Он отложил манускрипты в сторону:
- Его имя Иоахим из Хербхольцхайма, он из Страсбургского монастыря и живет здесь уже три месяца.
Он ждал, что Манфред спросит, почему Минорит предпочел лесную глушь суете кафедрального города Эльзаса, но вместо этого герр поднял голову и оперся щекой на руку.
- Фон Хербхольц? Я мог знать его отца.
- Его дядю, возможно. Младшего брата его отца. Но Иоахим отрекся от наследства, когда дал обет бедности.
Манфред криво улыбнулся:
- Интересно, успел ли он отказаться от наследства, прежде чем лишился его из-за своего дяди. Он не доставит мне хлопот? Я имею в виду мальчишку, не дядю.
- Только обычным осуждением богатства и внешнего блеска.
Манфред нахмурился:
- Пусть он попробует защитить горные леса без средств для содержания отряда воинов.
Дитриху были известны все контраргументы, и он увидел по сужающимся глазам властителя, что Манфред вспомнил о том же, о чем вспомнил и он. Барщины и оброка с крестьян хватало не только на воинов. Их хватало и на роскошные одежды и пиры, на шутов и миннезингеров. Манфред вел хозяйство сообразно своему положению и не жалел средств; и если защита и требовалась, то от Соколиного утеса в нижней части долины, а это было намного ближе Мюльдорфа или Креси.
- Я буду держать его в узде, сир, - Дитрих поспешил заверить повелителя Хохвальда, прежде чем могли вспыхнуть прежние споры.
- Посмотрим, как тебе это удастся. Меньше всего мне нужен здесь ехрloratore, задающий вопросы и смущающий народ. - И вновь он запнулся на мгновение и бросил на Дитриха многозначительный взгляд. - Как и тебе, я полагаю.
Дитрих предпочел не понять оговорку:
- Я пытаюсь не смущать народ, но не могу не задавать время от времени вопросов.
Манфред пару мгновений смотрел на него, затем запрокинул голову и захохотал, ударив ладонью по столу.
- Право слово, я скучал по твоему уму эти два прошедших года. - Он мгновенно овладел собой, его глаза, казалось, смотрели куда-то вдаль невидящим взором. - Ей-богу, так и было, - сказал он более спокойно.
- Она была неудачной, эта война?
- Война? Не хуже прочих, за исключением того, что Слепой Джон погиб глупой смертью. Я полагаю, ты уже слышал эту историю.
- Он бросился в атаку привязанным к своим двенадцати паладинам. Кто не слышал об этом? Неосмотрительный поступок для слепого, должен я сказать.
- Осторожность никогда не относилась к числу его добродетелей. Все эти Люксембурги сумасшедшие.
- Его сын теперь германский король.
- Да, и император Священной Римской империи тоже. Эти известия настигли нас в Пикардии. Ну, половина курфюрстов проголосовала за антикороля Карла еще при живом Людвиге, поэтому я не думаю, что они долго колебались, когда он умер. Бедный старый Людвиг - уцелеть во всех этих воинах с Габсбургами и затем свалиться с коня во время охоты. Я полагаю, старый граф Рудольф - нет, теперь это Фридрих, я слышал, - и герцог Альбрехт принесли присягу, что решает вопрос для меня. Знаешь ли ты, почему Карл не погиб с Джоном при Креси?
- Насколько я могу предположить, - сказал Дитрих, - он не был привязан к своему отцу.
Манфред фыркнул:
- Или же привязь была необычайно длинной. Когда французская кавалерия пошла в атаку на английские длинные луки, Карл Люксембургский поскакал в другую сторону.
- Тогда он либо умный человек, либо трус.
- Умные люди часто ими бывают. - Губы властителя Хохвальда дрогнули. - Это все чтение, Дитрих. Оно уводит человека из этого мира и заточает в его собственной голове, а там нет ничего, кроме фантомов. Я слышал, Карл ученый человек - грех, которому Людвиг никогда не был подвержен.
Дитрих не ответил. Кайзеры, как и папы, один на другого не походили. Он задался мыслью, что станет ныне с теми францисканцами, которые бежали в Мюнхен.
Манфред поднялся, подошел к стрельчатому окну и выглянул наружу. Дитрих смотрел, как он лениво проводит рукой по неровностям подоконника. Вечернее солнце омывало лицо хозяина замка, придавая его коже рыжеватый оттенок. После долгого молчания Манфред сказал:
- Ты не спрашиваешь, что два года удерживало меня от возвращения домой.
- Я предполагал, что у вас были затруднения, - сказал осторожно Дитрих.
- Ты предполагал, что я мертв. - Манфред отвернулся от окна. - Законное предположение, если подумать, как густо устлан мертвецами путь сюда из Пикардии. Близится ночь, - добавил он, кивая на небо в окне. - Тебе потребуется факел, чтобы благополучно вернуться.
Дитрих ничего не ответил, и после еще одной паузы Манфред продолжил: