- Французское королевство в хаосе. Король ранен, его брат убит. Граф Фландрский, герцог Лотарингский, король Мальорки… и глупый король Богемии, как я уже сказал… Все мертвы. Генеральные Штаты собрались и изрядно выбранили Филиппа за оставленное поле битвы - и четыре тысячи рыцарей на нем. Они, конечно, вотировали ему новые суммы, но на пятнадцать денье ныне не купишь то, для чего когда-то было достаточно трех. Наше возвращение было нелегким делом. Рыцари продавали свои меч всякому, кто был готов нанять их. Это было… искушением - отбросить всю ответственность и захватить столько, сколько можно взять по праву сильного. Когда принцы бегут с поля битвы, рыцари превращаются в ландскнехтов, а бароны грабят паломников, - какую цену имеет честь?
- Все большую, учитывая то, какой редкостью она стала.
Манфред горько засмеялся, затем вернулся к наблюдению за закатом.
- В июне до Парижа добралась чума, - сказал он тихо. Дитрих вскочил:
- Чума!
- Да. - Манфред скрестил руки на груди и, казалось, стал меньше ростом. - Говорят, полгорода лежало мертвых, и я полагаю, что так оно и было. Мы видели… вещи, которые не должно видеть никому. Тела, брошенные гнить на улице. Путники, которым отказывали в приюте. Бегство епископов и властителей, предоставивших Парижу самому заботиться о себе. И колокола церквей, звонящие по покойнику за покойником, пока городской совет не повелел им замолчать. Худшее, я думаю, дети - брошенные родителями, умирающие в одиночестве и ничего не понимающие.
Дитрих трижды перекрестился:
- Бог милостивый сжалится над ними. Выходит, все так же, как в Италии? Замуровывали ли они семьи в домах, как Висконти в Милане? Нет? Тогда какая-то толика милосердия сохранилась.
- Да. Мне рассказывали о сестрах в госпитале, остававшихся на своем посту. Едва они умирали, как их место занимали другие.
- Чудо!
Манфред хмыкнул:
- У тебя своеобразный вкус к чудесам, мой друг. Англичанам в Бордо пришлось не легче. А в мае чума достигла Авиньона, хотя худшее уже было позади, когда мы проезжали мимо. Не беспокойся, Дитрих. Твой папа римский уцелел. Лекари-евреи купали его между двух костров, и у него не было даже насморка. - Манфред помедлил. - Я встретил там храброго человека. Возможно, самого храброго из тех, кого я знал. Ги де Шолиак. Ты знаком с ним?
- Только со слов других. Говорят, он величайший врач в христианском мире.
- Это возможно. Он огромный человек с руками крестьянина и неторопливой, взвешенной манерой изъясняться. Я не признал бы в нем доктора, встреть я его среди полей. После того как Климент оставил город, чтобы переехать в свой загородный дом, де Шолиак остался - "чтобы избежать позора", как он мне сказал, хотя в бегстве перед таким врагом нет ничего постыдного. Он сам заразился чумой. И все время, что он пролежал в постели, мучимый горячкой и болью, он описывал симптомы своей болезни и лечил себя сам различными методами. Он все записал, чтобы всякий, кто придет ему на смену, знал о течении болезни. Он вскрывал свои гнойники и записывал последствия. Он был… Он был подобен рыцарю, который остается на ногах перед противником, какие бы раны ни получил. Хотел бы я, чтобы со мной в бою было хотя бы полдюжины людей с такой отвагой.
- Значит, де Шолиак умер?
- Нет, он выжил, хвала Господу, хотя и сложно сказать, какое лекарство спасло его, - если вообще что-нибудь иное, чем прихоть Божья.
Дитрих не мог понять, как болезнь способна покрывать такие расстояния. Чума случалась и прежде - за стенами городов или замков, среди осаждающих армий, - но никогда со времен Евсевия Памфила она не поглощала целые нации. Казалось, чье-то невидимое, зловещее творение бродило по земле. Но дело было в дурном воздухе, в чем соглашались все доктора. Mal odeur, или ядовитые испарения, с французского.
Парад планет спровоцировал толчки глубоко под землей в Италии, и из бездны вырвалось большое количество смертоносного, ядовитого воздуха, который ветры затем переносили с места на место. Народ в городах пытался разогнать его громким шумом, колокольным звоном церквей и тому подобным, но безуспешно. Путешественники отмечали его распространение по итальянскому полуострову и по побережью до Марселя. Теперь он достиг Авиньона, а также Парижа и Бордо.
- Она обошла нас стороной! Чума ушла на запад и на север. - Дитрих осознал постыдную радость. Он радовался не тому, что пострадал Париж, а тому, что уберегся Оберхохвальд.
Манфред бросил на него суровый взгляд:
- Значит, она не проявилась среди швейцарцев? Макс сказал, что нет, но из Италии туда ведет не одна дорога, с той поры, как они навели мост через Сен-Готард. В пути нас терзала мысль, что мы найдем всех вас мертвыми. Мы видели такое на пути к Авиньону.
- Возможно, мы слишком высоко, чтобы ядовитые испарения достигли нас, - предположил Дитрих.
Манфред уничижительно махнул рукой:
- Я всего лишь простой рыцарь и оставляю такие понятия, как ядовитые испарения, ученым. Но во Франции я разговаривал с рыцарем св. Иоанна, недавно прибывшим с Родоса, и он сказал мне, что чума пришла из Катая, и говорят, что мертвые там лежат без счета. Она поразила Александрию, сказал он мне, и его братство поначалу сочло это божественным приговором сарацинам.
- У Господа нет такой ничтожной цели, - сказал Дитрих, - опустошить христианский мир, покарав одновременно и неверных.
- Они сжигают евреев за это повсюду от самого северного побережья Средиземного моря, за исключением Авиньона, где твой папа защищает их.
- Евреев? Это нелепо. Евреи тоже умирают от чумы.
- Так сказал и Климент. У меня есть копия его буллы, которую я получил в Авиньоне. И все же евреи путешествуют по всей Европе, так же, как и чума. Говорят, что каббалисты среди них отравляют колодцы, так что, возможно, добрым евреям самим ничего об этом не известно.
Дитрих отрицательно покачал головой:
- Это дурной воздух, а не вода.
Манфред пожал плечами:
- Де Шолиак сказал то же самое; он писал, что чуму разносят крысы.
- Крысы! - Дитрих замотал головой. - Нет, этого не может быть. Крысы были всегда, а эта чума - вещь новая на земле.
- Возможно, - сказал Манфред. - Но в минувшем мае король Педро подавил погром в Барселоне. Я имел известия от самого дона Педро, который прибыл на север искать славы во Франции. Каталонцы сорвались с цепи, однако городская милиция защитила еврейский квартал. Королева Джованна пыталась сделать то же самое в Провансе, но народ восстал и изгнал неаполитанцев. И в прошлом месяце граф Генрих повелел заключить всех евреев под арест в Дофине. Чтобы защитить их от толпы, я полагаю; но Генрих трус, и чернь может прогнать и его. - Манфред сжал правую руку в кулак. - Как видишь, не такая простая вещь, как война, удерживала меня в далеких краях эти два года.
Дитрих отказывался верить, что все это правда.
- Россказни пилигримов…
- …могут становиться все более невероятными, когда передаются из уст в уста, jа, jа. Быть может, только двух евреев сожгли и только двадцать китайцев умерло; но я знаю, что видел в Париже, и я предпочел бы не видеть этого здесь. Макс сказал, что в моих лесах браконьеры. Если они принесли с собой чуму, я хочу, чтобы они держались отсюда подальше.
- Но люди не переносят с собой дурной воздух, - сказал Дитрих.
- Должна быть причина тому, что чума распространяется так широко. Некоторые города, среди них - Пиза и Лукка, говорят, избегли ужасной участи, не пуская внутрь путешественников, так что, возможно, именно странники распространяют ее. Возможно, недуг пристает к их одежде. Возможно, они действительно отравляют колодцы.
- Господь завещал нам давать приют больным. Вы хотите заставить Макса прогнать их, обрекая тем самым наши души на погибель?
Манфред поморщился. Его пальцы непрестанно барабанили по столешнице.
- Значит, выясни, - сказал он. - Если они здоровы, то смотрители могут использовать их на уборке урожая. Пфенниг в день плюс ужин, и я закрою глаза на то, что они охотились в моих угодьях все это время. Два пфеннига, если откажутся от ужина. Однако, если им нужен приют, это уже твоя забота. Организуй госпиталь в моих лесах, но никому не будет дозволено вступить в мое поместье или в деревню.
* * *
На следующее утро Макс и Дитрих отправились на поиски браконьеров. Дитрих заготовил два надушенных платка, чтобы отфильтровать испарения, если они окружали пришельцев, хотя он и не очень верил в теорию Манфреда о том, что одежда может переносить дурной воздух. Все, что обычно переносила одежда, так это блох и вшей.
Когда они достигли места, где деревья лежали скошенными словно сено, Макс присел на корточки и внимательно осмотрел один из стволов.
- Наблюдатель побежал в ту сторону, - сказал он, вытянув руку. - За тем белым буком. Я запомнил его расположение в тот раз.
Дитрих видел великое множество белых буков, и все - абсолютно одинаковые. Доверившись, он последовал за солдатом.
Но Макс продвинулся вперед на расстояние всего нескольких вытянутых рук, пока не наткнулся на плоский пень огромного дуба.
- Так. Что это? - На пне лежал сверток. - Пища, украденная с барщины, - сказал сержант, развязывая платок. - Это хлеба, которые выпекает Беккер для сборщиков урожая - видишь, насколько они длинней обычных? И ботва молодой репы и… что это? - Он понюхал: - Ага, кислая капуста. И головка сыра. - Макс повернулся, потрясая хлебом таких размеров, что им можно было накормить троих. - Неплохо питались, я полагаю, для бездомных.
- Почему они бросили все это? - удивился Дитрих. Макс огляделся вокруг:
- Мы спугнули их. Тсс! - Он предупреждающе протянул руку Дитриху, пристально оглядывая окружающую чащу леса. - Пойдемте дальше, - сказал он громче и повернулся, как будто собираясь углубиться в лес, но едва за ним внезапно треснул сучок, как он метнулся назад и в два прыжка схватил что-то руками. - Попалось, отребье!
Из укрытия рванулась чья-то фигура, пронзительно вереща, словно поросенок. Дитрих успел заметить парчовый платок и две длинные волнистые светлые косы.
- Хильда! - сказал он.
Жена мельника извернулась в руках Макса, обернувшегося на крик Дитриха, и стукнула сержанта по носу. Макс взвыл, влепил оплеуху свободной рукой, а другой скрутил, заведя ей руку за спину почти до самой лопатки.
- Макс, остановись! - воскликнул Дитрих. - Пусти ее! Это жена Клауса!
Макс отпустил руку и отшвырнул женщину прочь. Хильда, шатаясь, сделала пару шагов, затем повернулась:
- Я думала, что вы воры, пришли украсть еду, которую я положила для нищих.
Дитрих посмотрел на хлеб и сыр на пне.
- А-а… Ты приносишь браконьерам поесть из того, что предназначалось сборщикам урожая? И как давно? - Дитрих удивился, что Хильда поступила так. В этом поступке не было ни капли гордыни.
- С Сикстова дня. Я оставляю еду здесь на пне прямо перед закатом, после жатвы. Моему мужу всегда хватает пищи, и наше дело, как распоряжаться излишками. Я платила сыну пекаря за выпеченные для меня хлеба.
- Так вот как парень откупился от барщины! Но почему?
Хильда приблизилась и встала перед ним:
- Это мое искупление перед Господом.
Макс нахмурился:
- Тебе не следовало приходить сюда одной.
- Вы сказали, что здесь безземельные. Я слышала.
- Безземельные могут быть опасными людьми, - сказал Дитрих.
- Опасней, чем этот болван? - кивнула Хильда в сторону Макса. - Они пугливый народ. Ждали, пока я уйду, прежде чем забрать еду.
- Так ты думала спрятаться и взглянуть на них? - спросил сержант. - Бабья логика. Если они крепостные, сбежавшие из своего манора, они очень хорошо прячутся.
Хильда повернулась и погрозила пальцем Швайцеру:
- Подожди, скажу я Клаусу, майеру, как ты обошелся со мной!
Макс ухмыльнулся:
- После того, как расскажешь ему, что уходила в лес кормить браконьеров? Скажи мне, ты кусаешься и царапаешься так же хорошо, как машешь кулаками?
- Подойди поближе и узнаешь.
Макс улыбнулся и сделал шаг к Хильде, но та немедленно отпрянула. Вдруг сержант замер, его улыбка застыла.
- Богом клянусь!
Дитрих мельком увидел среди деревьев неприметную фигуру со свертком. Она была веретенообразной - руки и ноги чересчур длинные по сравнению с туловищем, суставы на конечностях смещены слишком низко. На фигуре был пояс из какого-то сверкающего материала, затянутый чрезмерно высоко, чтобы отмечать талию. Сероватая кожа проглядывала сквозь полосы цветной ткани - вот и все, что Дитрих успел заметить, прежде чем фигура растворилась в чаще.
Захрустел орешник, заверещали сойки. Затем все стихло.
- Вы его видели? - спросил Макс.
- Такой бледный… - сказал Дитрих. - Это, должно быть, прокаженный.
- Его лицо…
- Что с ним?
- У него не было лица.
- Ага. Так часто происходит на последних стадиях болезни, когда нос и уши отмирают.
Они стояли в нерешительности, пока Хильдегарда Мюллер не шагнула в чащу.
- Куда собралась, ты, несведущая грязнуля? - воскликнул Макс.
Хильда бросила суровый взгляд на Дитриха.
- Вы сказали, что они безземельные! - произнесла она дрожащим, как натянутая струна лютни, голосом. - Вы сказали! - Она сделала еще два шага в сторону орешника, остановилась и оглянулась.
Макс закрыл глаза и медленно выдохнул. Затем вынул квиллон из ножен и устремился за женой мельника.
- Макс, - сказал Дитрих, - ты говорил, что мы должны держаться оленьих троп.
Сержант в ярости рубанул дерево.
- Олень чувствует лучше нашего. Стой на месте, дура! Ты заблудишься. Храни нас Господь! - Он опустился на корточки и провел рукой по веткам малинника. - Сломаны. В ту сторону. - Он тронулся с места, не посмотрев, последовали ли за ним остальные.
Через каждые несколько шагов Макс наклонялся и изучал землю или кусты.
- Размашистые шаги, - пробормотал он водном месте. - Видите, где башмак ступил в грязь? Второй был там, сзади.
- Он прыгнул, - предположил Дитрих.
- На изуродованную ногу? Посмотрите на след. Вы когда-нибудь слышали о прыгающих калеках?
- Деяния апостолов, - сказал Дитрих. - Глава третья, стих восьмой.
Макс хмыкнул, встал и отряхнул колени.
- Сюда, - сказал он.
Он вел их, шаг за шагом, в глубь леса, делая время от времени зарубки на деревьях или насыпая земляные холмики, чтобы отметить свой путь. Они продирались через заросли кустарника и ежевики, переступали через поваленные деревья, натыкались на неожиданные овраги.
- Боже милостивый! - воскликнул Макс, вновь наткнувшись на отпечатки шагов. - Он перепрыгнул через овраг на другую сторону!
Деревья становились все выше и отстояли все дальше друг от друга; их ветви сходились над головой, подобно сводам собора. Дитрих понял, что имел в виду Макс, когда говорил об оленьих тропах. Здесь, за гребнем горы, от порыва ветра не упало ни одного дерева, и в любом направлении лес выглядел одинаковым. Кусты и молодая поросль уступили место их торжествующим старшим собратьям. Многолетний ковер опавшей листвы смягчал шаги. Здесь не было и намека на солнце. Свет проникал только отдельными лучами, которые, подобно копьям, пронизывали листву над головой. Когда Макс делал зарубку на дереве, приглушенное эхо отзывалось со всех сторон, так что Дитриху подумалось, что сам звук здесь заблудился. Хильда начала было что-то говорить, но безмолвие вдруг тоже зашептало ее голосом, и женщина немедленно замолчала и впредь держалась поближе к Швайцеру.
На небольшой прогалине, где журчал ручей, они остановились отдохнуть среди папоротников. Дитрих присел на замшелый камень возле запруды. Макс коснулся воды, затем зачерпнул руками и отхлебнул.
- Холодная, - сказал он, наполняя свою флягу. - Должно быть, течет с Катеринаберга.
Хильда оглянулась вокруг и поежилась:
- Лес - страшное место. Здесь живут волки и ведьмы.
Макс высмеял ее:
- Деревенские басни. Мои родители были лесниками. Я не рассказывал вам, пастор? Мы рубили лес и продавали углежогам. Мы покупали зерно у жителей долины, но ягоды и мясо добывали в лесу. Это была тихая размеренная жизнь, и никто нас особо не беспокоил - пока однажды мимо куда-то на войну не прошло войско савояров. - Он помолчал, затем заткнул пробкой горлышко фляги. - Именно тогда я сбежал. Вам известно, каковы люди в молодости. Я хотел узнать мир за пределами леса, а савоярам нужен был проводник. Поэтому я и пошел с ними, пока не указал им дорогу на… куда-то, я уже забыл, куда именно. Они были в ссоре с Висконти из-за какого-то никчемного клочка Пьемонта. Но я остался с ними, нес на себе оружие и сражался с миланцами. - Он взял флягу Дитриха и тоже наполнил водой. - Я обнаружил, что мне это нравится, - сказал он, возвращая флягу назад. - Не думаю, что вы можете понять это, пастор. Переполняющая тебя радость, когда противник падает. Это похоже на… Это похоже на обладание женщиной, и я предполагаю, что вам не понять и этого тоже. Не подумайте, я никогда не убивал человека, если он не поднимал на меня меч. Я не убийца. Но теперь вам известно, почему я так никогда и не вернулся. Жить в Альпах после того, что я видел, все равно что жить прямо здесь. - И он обвел рукой вокруг себя.
Хильда уставилась на сержанта:
- Каким же должен быть человек, чтобы наслаждаться убийством?
- Живым.
Это фраза была встречена молчанием как священника, так и жены мельника; и в наступившей тишине они услышали сквозь беспрерывный стрекот цикад звук далеких ударов молота. Макс вытянул шею:
- Туда. Близко. Двигаемся тихо. В лесу любой звук подобен грому.