Карлик пожал плечами; всего лишь какое-то мгновение мне казалось, что движение это и ограничилось пожатием плечами, на самом же деле это странное балансирование непропорционально громадными руками резко подорвало его с земли и бросило вперед, придавая телу калеки убийственный разгон. Низкорослое создание вошло в состояние амока. Нас разделяло метров шесть, но я трижды успел потерять его взглядом, прежде чем он подскочил ко мне; он не бежал, собственно, он вообще не двигался, скорее, им метала какая-то чудовищная сила: в сторону, опять в сторону, вперед, в бок, назад, прыжок и поворот - он был гораздо быстрее взгляда. Даже предусмотреть направлений этих балетных перемещений было невозможно. Одно мгновение ока, и вот он уже мазанул, при этом странно свернувшись, непонятно как вытянутой рукой, у самого моего бока. Я вообще не заметил этого удара, не увидел клинка, которым тот был нанесен. Что-то лилось у меня по шее. Я крикнул; крикнул бы, если бы только еще мог набрать в легкие воздух - вот только Лламет выполнил смертельную трехеотомию с опытностью и точностью хирурга. Я упал. Все вокруг красное. Липкое… Кто-то хрипит. Не закрывай глаза. Ггггххх… Земля делает мне больно. Она палит меня. Огонь в самой груди. Мое тело еще двигается. Оно мечется, словно выброшенная на берег рыба. В собственной крови. Или это рокот лопастей вертолета?…
10. САНТАНА И НАЗГУЛ
- …так? Нельзя убить? Так что ты задумал, Сантана?
- Сам же видишь: не исчезает.
- Не исчезает, потому что муляж. Бля, тебя Самурай перекурил?
- Твои слова, Назгул, твои слова.
- Ладно, отступаю, sorry. Только на будущее - не выскакивай с чем-либо подобным. Если вообще у тебя будет с нами какое-нибудь будущее.
- А тебе никогда не приходило в твою темную башку…
- Э, люди, он шевелится.
Я тут же перестал двигаться.
- Облажался, Лламет.
- Что за оскорбления? Его долбаная головешка едва держалась на плечах…
- Я же говорил, что его нельзя убить.
- Блин, это уже две бомбы с часовым механизмом. Он не может здесь оставаться. Делай с ним, что хочешь, но в Мехико он оставаться не должен.
- Ведь это изгнание, Назгул.
- Ну, если ты это так воспринимаешь.
- А как мне еще воспринимать? Ну, вставай, - Сантана пнул меня в бок. - Не притворяйся, Адриан.
- Ты же говорил, будто у него нет имени.
- Я говорил, что он не помнит имени. Адриана он присвоил себе сам. Лламет, подхвати-ка его.
И тот так подхватил, что у меня что-то хрустнуло в плече. Я мало чего видел; под веками кружили алые пятна. В обычной гравитации я бы наверняка не смог устоять.
- Может вы считаете… - хрипя, начал я.
- Заткнись, - буркнул Сантана.
Я попытался открыть глаза пошире; мое лицо было покрыто не до конца еще свернувшейся коркой крови, я разламывал ее каждым шевелением, каждым движением губ, шевелением век.
Сантана повернулся к Назгулу.
- Две ошибки за один день…
- Не хочется мне с тобой ссориться, - перебил его Назгул. - Если хочешь, возьми Лламета. Только прочь с моих глаз.
Я вновь запоздал со своим предложением. Я хотел что-то сказать, что-то прокричать, чего-то доказать, но пока собрал мысли в конкретные слова, прежде чем мне удалось набрать в легкие достаточное количество воздуха - как уже очутился в лифте, в клинической тишине спадая к Вратам, и никто не обращал на меня внимания; втиснувшись окровавленным клубком в угол, я тяжело дышал - а рядом Черный лениво переругивался с развеселившимся Лламетом.
- Что, великий Сантана, доигрался, а? А может, все-таки, стоило бы парочку раз эффектно издохнуть?
- Чтобы стать таким как ты сумасшедшим?
- Чтобы быть нормальным. Хе, у тебя все еще пугающе здоровые мысли.
- Так что?
- Добром тебе советую, умри парочку раз. И тебе сразу же станет легче.
- Слушай, ты кто, бля, на самом деле? Слепак?
Мы вышли сразу же над залом розетки. Сантана с Лламетом свернули и по узкому коридору прошли к входу одного из боковых столбов-опор. Я тащился за ними, как только мог скорее; ноги у меня путались, мысли и взгляд тоже путались. Я сам себя купал в багровых слезах.
Мы спустились к шестиугольнику номер четыре. Из одних его Врат на карминовое выходное поле как раз выезжал огромный, плоский танк в компании двух "харли-девидсонов". Длинноволосые мотоциклисты, визжа, перевирали какой-то рок-н-ролльный стандарт. Колонна проехала столб-опору, дала по газам и размылась в радуге противоположных Врат.
Возле нашей пороговой линии было написано условное название мира, который находился за ней, только я не успел сложить буквы в какое-либо осмысленное выражение; сама операция по перерезанию горла весьма эффективно лишает тебя и способность концентрироваться.
Нас перебросило на какой-то луг. Притяжение тут же пригнуло меня к самой земле. Шок. Волшебное оздоровление. Воздух, без труда входящий и выходящий из легких.
- Ну, - махнул мне рукой Сантана, - ты не отставай. Здесь недалеко, в этой же последовательности.
- Вы хотите меня убить, - сказал я. - Прибить меня желаете. Избавиться от меня. Ведь жалеешь, что я бессмертный, правда? - Пальцы.
Тот в удивлении поднял брови.
- Что ты имеешь в виду? Ну? - идешь или не идешь? Или сам желаешь блуждать по Иррехааре?
- Иррехааре. Вечная ваша отговорка. На самом деле тут ничего не происходит.
Тем не менее, за ними я пошел. А что мне еще оставалось?
Мы проходили сквозь Врата еще четыре раза; все они располагались в одной последовательности гексагона.
Голая скала, бичуемая вихрем.
Тесные внутренности бетонного бункера.
Пустая улица в погруженном во сне Берлине начала двадцатого века; хрустально-прозрачная ночь.
Темнота.
Минуточку, - буркнул Сантана. По короткому эхо его голоса я понял, что мы очутились в замкнутом помещении.
Появился свет: керосиновая лампа. Сантана взял ее со столика, являющегося единственной мебелью в этом зале. Мраморные полы. Деревянные панели на стенах. Окон никаких. На противоположной стене - двери. Столик был размещен в средине шестиугольника - как я сориентировался по размещению белых линий порогов Врат. Я старательно обошел их, идя к двери за Сантаной и Лламетом. На Черном была развевающаяся льняная рубаха и несколько старомодные брюки. Похоже был одет и Лламет; впервые он отказался от маски скина - а может он просто не мог удерживать ее, переходя в этот мир. При столь легкой одежде, он практически выставлял напоказ собственное уродство, хвалился им. Лламет был до такой степени отвратителен, что даже привлекательным в этом своем уродстве - и даже красавцем. Я же, в простого покроя рубахе и штанах, мог соответствовать любой эпохе. Лампа в руке Сантаны покачивалась, качался язык пламени, танцевали тени. Затем он поставил лампу на пол, вынул откуда-то ключ и открыл тяжелую, железную дверь. Она не скрипнула, легко повернувшись на петлях. Мы вошли на лестницу. Двери Черный тщательно закрыл за собой. Идя вверх в тупом ритме старого смотрителя маяка, ежедневно взбирающегося на самый верх башни по спиральным, вытоптанным ступеням, я впервые задумался над возможностью бегства. Куда? А безразлично, лишь бы куда подальше от этих чудищ, которые пытаются меня убить, когда им это придет в голову. Пальцы… Теперь - теперь я уже безопасно размышлять над возможностью побега, поскольку не мог внедрить своих революционных решений в жизнь - вновь я был пленен в одном мире со своими врагами. Вот только на самом ли деле были они моими врагами? Это словосочетание, "на самом деле", обладает специфическим значением. Ведь на самом деле они теряют сознание, если им случается порезаться. На самом ведь деле, никто из них никогда не видел умирающего человека. На самом ведь деле, все они являются статистическими, серыми примерами многомиллиардного общества, сейчас отделенными и выделенными по причине случайной аварии Аллаха - во всем же остальном, банальными людьми. На самом деле, скорее всего, никто из них меня не знает, кем бы я там не был. И на самом деле им до меня нет никакого дела - вот что во всем этом самое страшное.
Еще одни двери. Сантана гасит лампу. За дверью ярко освещенный жаркими солнечными лучами холл. Жарища. Самый полдень в средине лета. И духота.
- Приветствую на моей плантации, - поклонился с характерной усмешкой на лице Черный.
Луизиана, год 1834.
11. РАЙ САНТАНЫ
Для местных манекенов он был миллионером-иностранцем, Сантаной Филипом Блеком, который, выкупив это неоднократно заложенное имение, переехал сюда из своих родимых сторон по причине каких-то семейных споров. Соседи его уважали, потому что он был богатым. Деловые партнеры уважали, поскольку он никогда и никому ничего не прощал. Слуги и рабы боялись по причине его жестокости. Да он привлекал, потому что он не маскировал ни одной из этих черт. Зато жена его любила, ибо знала - или же ей казалось, будто бы она знает - Что именно таким образом он маскирует свое совершенно другое, истинное лицо. Только Сантане на всех их было наплевать - ведь все они являлись последовательностями нулей и единиц в каком-то из буферов памяти Аллаха.
Дом был большим, просторным, солнечным. Я так и не узнал всех тайн, которые скрывали его бесчисленные комнаты. Мне предназначили одну из почти двух десятков спален, что занимали второй этаж западного крыла. Оттуда я мог видеть подъезд, сад, дорогу и часть ближайшего хлопкового поля Сантаны. Я слышал тяжело парящие в безветренном воздухе песни работавших на нем негров.
Слуги относились ко мне как к равного по статусу гостю хозяина; они явно были привыкшими к неожиданным появлениям Сантаны и его странных приятелей, их это никак не удивляло, равно как и не проявляли они удивления нашими сверхъестественными способностями. Сантана нередко исчезал на несколько дней, после чего столь же неожиданно появлялся - сам или же в компании таинственных незнакомцев. По сути своей, эти эскапады могли занимать даже несколько месяцев, но, принимая во внимание невероятно медленный ход здешнего времени, их воспринимали как краткие отсутствия. Узнав о такой особенности здешнего мира, я понял, что Сантана совершенно не собирался подчиняться требованиям Назгула, что с самого начала плевать он хотел на свое столь громко названное изгнание.
- Это уже не в первый раз я становлюсь ему костью в горле, - объяснил он мне при какой-то оказии. - Назгул меня терпеть не может, я его, видите ли, оскорбляю. В реальной жизни он адвокат; в качестве предводителя он прекрасно справляется с задачей координации сложных действий, с планированием долгосрочной стратегии и с принятием срочных, неожиданных решений. Но в то же самое время, он еще и параноик. Другое дело, что на его месте я и сам давно бы стал психически больным.
- Вы признаете такое его всемогущество? Автаркию единственного человека?
- А тебе казалось, будто у нас тут какой-то парламент, или как? Да, демократия, это штука приятная, но покажи мне парламент, который во время битвы будет с коня управлять сражением, и который обладает чем-либо таким, как честь и престиж, благодаря чему, солдаты желали бы сражаться под его началом, а в Иррехааре все основывается именно на этом.
То есть, Сантана решил попросту переждать события в своем шикарном укрытии. Лламет тоже был удовлетворен таким его решением. Впрочем, как оказалось впоследствии, это не был его первый визит в Луизиане Черного; местные манекены прекрасно знали его и даже пугали им своих детей. У Лламета имелась слабость с маленьким мальчикам. Их останки редко кто находил потом.
Иррехааре.
12. ВСЕВИДЯЩЕЕ ОКО: АЛЛАХ
Время уходило, совершенно незаметно убегали дни и недели между завтраком и обедом, мимо меня за невидимыми барьерами Врат проходила жестокая вселенная иллюзий, сон машины. Чего не вижу, не слышу, не чувствую - то и не существует. Ведь и по сути своей, после того, как данный мир покинет последний игрок, мир этот сплющивается в оперативной памяти Аллаха до сухой модели, соответственный отрезок которой будет вновь переведен на язык звуков, цветов, запахов только лишь тогда, когда найдется некто, кому всю эту фата-моргану можно будет вколоть сериями импульсов через мозговой имплатант. Эти негры не пели бы, если бы я их не слушал. Солнце не светило бы, если бы не было игрока, который чувствует его лучи. Техницизированный соллипсизм ; каждый из нас является Богом Аллаха. Но с другой стороны, и Аллах является нашим Богом.
- Поясню тебе на примере, - сказал Маастракни, вытаскивая из кармана четверть доллара. Это был один из гостей Сантаны, о котором мне было известно, что это игрок - тем не менее, несмотря на постоянное прищуривание левого и правого глаза, сам я не мог их идентифицировать. Маастракни был худым, коротко стриженным, с темной кожей типом; говорил он мало, когда его не спрашивали - он вообще не отзывался, вечно держался в стороне, ни в какие дискуссии не вступал, сам вопросов не задавал, но если спрашивали у него - всегда вежливо отвечал - вел он себя несколько неестественно; и всегда он был спокоен тем тихим покоем одиночек из реальной жизни. Муляжи дарили его симпатией, что у других игроков всегда вызывало удивление и раздраженность. Маастракни жил у Сантаны уже довольно долго.
- Этот мир обладает довольно высокими коэффициентами мифичности и магии. И вот теперь лишь представь себе ясно, какая сторона монеты соответствует "да", а какая - "нет".
- И что с того?
- Задай какой-нибудь вопрос и подбрось монетку.
Равняется ли два плюс два четырем? Я начал бросать. Да. Да. Да. Да. Все время выпадала решка, это было просто ужасно. Растение ли бабочка? Сплошные орлы. Плоская ли земля? Орлы. Существует ли Бог? Да, нет, нет, да, нет, да, да…
- Ты задал вопрос, на который Аллах не знает ответа, - сказал следящий за моими начинаниями Маастрикни. - Или же он не может ответить на него только отрицательно либо положительно.
Мы сидели на веранде, залитой апельсиновым светом конфетного заката; Маастракни, в легком белом пиджаке, с тросточкой на коленях, потихоньку цедил ледяной чай. В коррале за парком объезжали диких лошадей, оттуда доносились окрики всадников и зрителей, галоп копыт укрощаемых животных. В доме же царила сонная тишина августовского вечера.
- Ну а если бы я попытался обманывать? Контролировать броски, или вообще бросать фальшивую монетку?
- Если ты будешь делать это сознательно, если хотя бы раз об этом подумаешь, Аллах это считает, и ты сразу же получишь ничего не значащий результат.
- Ты хочешь сказать, что он знает наши мысли? Читает их?
Маастракни отставил стакан.
- Естественно. На этом все и основано. Никаких действий. Только мысли.
Какое-то время я размышлял.
- Тогда почему же, - спросил я у собеседника, - Назгул так настаивал, чтобы Сантана узнал, что случилось с Алексом и его людьми, раз достаточно было лишь бросить монету?
- Этого было бы недостаточно.
- Но ведь Аллах знает ответ на этот вопрос.
- Знает.
- Тогда почему же…
Из дома до нас донесся мягкий пассаж фортепиано.
- Мария… - сказал Маастракни. Мария была муляжом-женой Сантаны.
- Тогда почему же… - вновь начал я.
- Потому что это очень важные сведения. Аллах - это компьютер, он мыслит алгоритмами, в его "безумии" с самого начала запрограммирована методичность и точность; часть принципов он нарушил наиболее откровенно, зато остальным следует с механической дословностью. Я полагаю (но концепцию эту придумал Сантана), что тут дело в том, будто Аллаху запрещено вмешиваться в миры Иррехааре в качестве отдельной стороны. Это чисто компьютерная логика, он может вычислить с точностью до грамма массу Солнца, но потом сразу же сообщит тебе совершенно неверный результат, потому что пьяный программист перескочил с какой-гибудь петлей на пару ячеек дальше.
Эти объяснения я принял весьма скептически. Ведь "важность" любой информации всегда относительна. Я подумал: Просто-напросто, Аллах открывает, что хочется ему. Но тогда из этой констатации я не сделал более глубоких выводов.
Маастрикни все говорил и говорил. Мария перестала играть и вышла на веранду. Тот же и не обернулся, продолжая говорить с тупой настойчивостью, хотя, прекрасно зная о ее присутствии, должен был бы сменить тему, замолчать - не слишком хорошо, когда муляжи догадываются о слишком многом.
Мария остановилась, глянула на меня, на спину Маастрикни, подняла брови. Абсолютное совершенство. Шелка и кружева окутывали ее словно туман. Ее волосы отсвечивали ледовой белизной снега, очень светлая кожа была тщательно защищена от воздействия ультрафиолетовых лучей. Движения богини: казалось, она качнет головой, и небо заплачет. Главное, отвернуть взгляд от этих губ.
Она улыбнулась и ушла; никакое мгновение не может юыть настолько прекрасным, чтобы длиться вечно.