Вот только усы… У Луиджи не было усов. Да какая разница. Почему итальянцу не быть похожим на русского и русскому - на итальянца?! Разве мало было иноземцев на Руси. Тем более итальянцев. Еще неизвестно, кем были предки у того итальянского монаха. Решив не ломать голову, Стас развязал узелок, взял уже остывший пирожок и откусил от него. Внизу воины разбрелись и смешались с толпой зрителей. Полумесяц давно стал кругом.
Представление началось. Сначала сошлись два молодца богатырского вида.
Судя по всему, им было лет по двадцать, но телосложение… не хотел бы Стас встретиться с кем-нибудь из них в темном переулке. Щедро осыпая друг друга ударами, бойцы перемещались - то приближались к пристани, то отдалялись от нее. Вдруг один из молодцов раскинул руки и упал навзничь. К нему тут же подбежали мужики, оттащили в сторону, а еще один окатил его водой из ведра. Упавший зашевелился и, перевернувшись набок, сел. Зрители отметили его проигрыш звонким смехом.
Один из воинов, лет сорока пяти, передав копье соседу, начал раздеваться, очевидно, решив попробовать свои силы. Победитель терпеливо ждал, отпуская шутки в адрес служивого, толпа посмеивалась над ним. Раздевшись, ратник вошел в круг и встал напротив молодца. C минуту они стояли, сжав кулаки и не решаясь схватиться, после чего все же сошлись и обменялись парой ударов. Тут служивый изловчился и от души саданул противника по скуле.
Молодец оторвался от земли и, пролетев пару метров, упал замертво. Снова выбежали четыре человека и оттащили в сторону бездыханное тело. Толпа разочарованно загудела, замахала руками. Служивый молча начал одеваться.
А на середину круга вышли шесть человек и, разделившись трое на трое, встали друг против друга. Раздался свист. Первую минуту дрались по правилам, норовя зацепить противника не по носу, так по уху или в грудь садануть, так, чтобы с ног долой. Но вскоре началась обычная свалка. Дерущиеся лупили друг друга руками и ногами, не разбирая, в голову попал или в живот.
После кулачного боя на середину круга выкатили бочку браги. Сначала по хмельному ковшу получили те, кто дрался, а потом и каждый желающий. И завертелось у реки веселье, заплясались пляски, и те, кто полчаса назад норовил разбить нос другому, уже в обнимку поднимались от реки, пошатываясь от браги, ударившей в голову.
Солнце почти коснулось горизонта. Улицы города заметно опустели, хотя шум праздника еще слышался то там, то здесь, словно не хотел заканчиваться с исходом дня. Медленно переставляя уставшие ноги, Стас бродил по опустевшим улицам. Уже час он искал место для ночлега и не мог найти что-нибудь подходящее.
А найти было необходимо. Расхаживать по городу ночью было опасно.
С наступлением сумерек практически все улицы Москвы запирались на ночь положенным поперек бревном и охранялись сторожами. Если сторожа ловили позднего прохожего, его непременно сначала грабили, а потом избивали или сажали в тюрьму. Исключение делали только людям именитым или известным.
Этих провожали до дома. Стасу нечего было терять, кроме чужого кошелька, но и получить тумаков ему тоже не очень хотелось. К тому же кошелек был приметным. Если бы обвинили в воровстве, то оправдаться было бы непросто.
Стас предполагал, что в этом веке воровство каралось смертью только когда оно было совершено с целью разбоя, но легче от этого не становилось. Чтобы узнать правду, подозреваемому обычно палкой разбивали пятки, давали несколько дней отдохнуть, а пяткам распухнуть, после чего экзекуция повторялась.
Если вина была доказана, то преступника вешали.
В этих невеселых размышлениях Стас дошел до места, где улица упиралась в большой двухэтажный деревянный дом, который назывался хоромы, с резными наличниками, дубовыми воротами и флюгером в виде петуха на крыше. Направо и налево уходили новые улицы, а перед Егоровым на огромных воротах красовался витиеватый вензель в виде буквы "М". Это было фантастическое везение.
Стас не надеялся, что его осыпят благодарностью, но пустить переночевать на сеновале могли запросто. Судя по дому, человек в нем жил знатный. Да и накормили бы - не убыло. От пирожков остались только воспоминания, а квас в кувшине плескался уже на самом дне.
Стас несколько раз ударил кулаком в тяжелые ворота. Дубовые доски отозвались глухим басом. Стас оглянулся. Улица была пуста. Когда он повернул голову обратно, в проеме открытой в воротах калитки стоял огромный бородатый мужик с выпущенной поверх штанов рубахой. От неожиданности Стас вздрогнул и замер с приоткрытым ртом. Взгляд у мужика был недобрым. Стас растерялся и молчал.
- Чего надо? - спросил бородатый голосом, похожим на тот звук, что издали ворота, когда в них постучал Стас.
Поздний гость молчал.
- Чего надо, говорю?
Правая рука у бородача и плечо скрывались за косяком калитки. Что было за воротами, Стас не мог видеть, но по выражению глаз и слабому деревянному стуку он понял, что здоровяк нащупал заранее приготовленное дубье.
- Я… мимо проходил… - неуверенно начал Стас.
- Ну и иди куды шел.
- Буковка у вас на воротах приметная, - Стас взял себя в руки. - Я на ярмарке такую же нашел.
Он запустил руку за пазуху и достал кошелек. Здоровяк настороженно следил за движениями позднего гостя, и предъявленный кошелек нисколько не смягчил его взгляда.
- Спроси, может… хозяин потерял… - сказал Стас и, держа кошелек на вытянутой руке, сделал шаг к бородачу. - Там монетки остались. Я, правда, взял одну…
Бородач еще раз смерил Стаса оценивающим взглядом, не выходя за калитку, протянул к кошельку руку, взял его и, исчезнув во дворе, закрыл калитку.
За воротами послышались голоса, стало ясно, что бородач не один встречал позднего гостя. Егоров снова оглянулся. Улица, как и прежде, была пуста.
Шум праздника стих, на небе высыпали первые звезды. Стас допил квас, подбросил вверх пустой кувшин, и, прежде чем поймал его, тот несколько раз перевернулся в воздухе. Тем временем бородач поднялся в сени. Ему навстречу из избы вышел Малышев. Прикрыв за собой дверь, он тихо, чтобы не тревожить домашних, спросил Семена:
- Что там?
- Чудак какой-то пришел, - ответил Семен и протянул хозяину кошель. - Спрашивает, не твоя ли вещица.
Малышев взял в руки кошель.
- А почему чудак?
- Посмотрел бы на него - не спрашивал, - улыбнулся Семен. - Одет чудно, лапти того гляди расползутся. В руках кувшин. Я, было, подумал, что в кувшине брага, да он вроде не пьяный.
- А чего говорит-то?
- Ничего… - растерялся Семен. - Передал кошель да сказал: спроси, может, хозяин потерял. Буковка на воротах, говорит, такая же.
Малышев развязал кожаный шнурок и, встряхнув кошель, высыпал на широкую ладонь горсть монет. На несколько секунд он задумался, а Семену показалось, что хозяин даже не удивился.
- Он один пришел? - спросил Малышев.
- Вроде один.
- Зови в дом. Негоже человека на улице держать, когда он тебе столько денег вернул. Да и ночь на дворе. Сторожа застигнут - покалечат.
Семен вздохнул, пожал плечами и, покачивая головой, вышел из сеней на улицу. Там его ждали Иван, он вместе с Семеном помогал Малышеву по хозяйству и торговому делу, и конюх Игнат. В руках у Ивана был добрый березовый кол, а Игнат крепко сжимал вилы. Не принято было в Москве по ночам в гости ходить.
- Чего он? - тихо спросил Иван.
- Говорит, зови.
- Раз говорит, значит, зови, - вздохнул Иван. Ему тоже не нравилась затея хозяина.
Калитка отворилась, и Егоров вошел в нее. Даже в сумерках он смог оценить огромные размеры двора. С правой стороны возвышалась громадина дома, с левой тянулись амбары, а прямо по ходу был сеновал со скотным двором.
- Проходи в дом, - вполне приветливо сказал Семен. - Иван проводит.
- Пошли, - сказал Иван и отдал свой березовый кол Игнату, который все еще недоверчиво смотрел на гостя.
Стас улыбнулся и отдал Игнату кувшин. Тот переложил березовый кол с руки на руку, взял кувшин, кол выскользнул у него из рук, он попытался его поймать и чуть не выронил кувшин. Стас сильно устал за этот длинный день, но от неловкости конюха еле сдержался, чтобы не расхохотаться.
Гостя провели через сени, в которых лежали рогожи, и открыли перед ним дверь избы. Чтобы войти в нее, Егорову пришлось нагнуться.
Изба была правильной квадратной формы девять на девять метров в шесть окон со слюдой вместо стекол. Потолки, как показалось Стасу, были низковаты.
Посреди избы с голыми стенами стояла огромная русская печь, украшенная изразцами. Вдоль левой стены стояли сундуки и дубовые лавки, приделанные к ней намертво. Лавки были застланы нарядными полавочниками - покрывалами, состоявшими из двух частей одна короче другой. Длинная застилала лавку, другая закрывала пространство под ней. Пол застлан цветастыми половиками, посреди комнаты стоял большой дубовый стол, покрытый скатертью, с ножками, украшенными резьбой. На столе стояли два светильника с конопляным маслом, их светом и освещалась изба. С двух сторон от стола были широкие лавки, также застланные полавочниками.
За столом сидел рослый крепкий мужик лет сорока пяти, очевидно, он и был хозяином дома. Стас осмотрелся в избе, нашел образа и трижды перекрестился, еле слышно бормоча: "Господи, помилуй", после чего поздоровался с хозяином.
- Проходи, чего же у порога стоять, - сказал Малышев, поднимаясь из-за стола.
- Спасибо, - сказал Стас и сделал несколько шагов к хозяину дома.
Егоров осмотрелся и на удивление не заметил безделиц, которыми обычно украшались дома богатых людей: серебряные яблоки, костяной город с башнями…
- Малышев меня зовут, - как показалось Егорову, со значением сказал хозяин кошеля. - Слыхал, наверное?
- Нет, - Стас отрицательно покачал головой.
- Да быть такого не может, - улыбнулся Малышев. - Фрол Емельянович…
Меня вся Москва знает. И во Пскове, и в Новгороде…
- Я нездешний.
- Как же ты меня нашел?
- Не искал я тебя. Случайно к дому вышел. Гляжу, буковка на воротах та же, что и на кошеле, и узоры… Я, правда, взял одну деньгу. Очень есть хотелось. Ты уж не гневайся.
- Ты мог больше взять, но не взял.
- Мне не нужно было больше. Я просто хотел есть.
- Бьюсь об заклад, что ты и сейчас голодный, - улыбнулся Малышев и, обернувшись, крикнул куда-то за спину: - Варенька, собери на стол, голубушка. А ты проходи к столу-то. Садись.
Стас подошел к дубовому столу с левой стороны и, перемахнув через лавку, сел. Хозяин тоже сел, продолжая следить за гостем пытливым взглядом. Иван передвинул лукошко, лежавшее на приступке, пристроился у печи.
- Как звать-то тебя?
- Станислав.
- Станислав? - удивился Малышев. - Литвин?
- Нет. Русский.
- Имя больно странное для русского.
- Так уж назвали, - ответил Стас.
Он достал очки, протер круглые стекла отворотом рубахи и нацепил их на чуть оттопыренные уши. Дверь в избу отворилась. Малышев и Стас повернулись и увидели вошедшего в избу Семена. Тот остановился на мгновение у порога, но тут же закрыл за собой дверь и сел на приступок у печи, рядом с Иваном.
- Откуда же будешь? - спросил Малышев, повернувшись к Стасу.
- Издалека.
Из кухни вышла женщина лет тридцати пяти, румяная, как принято говорить в таких случаях, "в теле". На ней был летник, надетый поверх рубахи, с рукавами накапками, голова обвязана платком.
- Здравствуй, хозяюшка, - поздоровался Стас, поднявшись с лавки.
- Здравствуй, - тихо ответила Варвара Егоровна.
На какое-то мгновение Стасу показалось, что ее глаза чем-то опечалены.
Он сел и снова перевел взгляд на хозяина дома. Варвара Егоровна без суеты, но очень быстро выставила на стол миску пареной репы, жаровню с жареной рыбой, крынку молока, чугунок пшенной каши и полкраюхи хлеба.
- Может, бражки тебе поднести? - спросил Мартынов.
- Не откажусь, - соврал Стас.
Выпить браги ему сейчас хотелось меньше всего, но отказываться было нельзя.
"Какой же русский весел без питья".
Варвара Егоровна поставила перед гостем неглубокую медную тарель, медный кубок, положила деревянную ложку. Стас в нерешительности осмотрел еду.
У него совершенно вылетело из головы, как было принято в старину приступать к трапезе в гостях.
- Чего сидишь-то? - спросил Малышев, наливая в стакан брагу. - Ешь. Я-то ужо не буду. Мы уж спать ложились.
Стас залпом осушил кубок, утер губы тыльной стороной ладони, пододвинул к себе жаровню, и, зацепив деревянной лопаткой, лежавшей в ней, большой кусок жареного карпа, положил в свою миску.
- В Москву-то зачем пришел? Своих ищешь или дело какое?
- Нет у меня никого в Москве, - ответил Стас, пережевывая рыбу, и покачал головой. - И дела никакого нет. Слышал много про Москву, а ни разу не был. А тут так получилось, рядом оказался. Дай, думаю, зайду, хоть глазком взгляну. Может, повезет, государя увижу.
- А что получилось-то? - как бы между прочим спросил Малышев.
Стас молча протянул руку к крынке с брагой и налил себе полстакана. Малышев не стал настаивать на ответе.
- Стекла у тебя… для глаз… из Венеции? Бывал там, что ли?
- Нет. Не довелось. Подарок, - быстро сориентировался Стас. - За службу.
- У кого же раньше служил?
Стас выпил брагу, поставил стакан на стол и посмотрел на Малышева.
- Прости, Фрол Емельянович, но не спрашивай, пожалуйста. Если можешь - поверь слову. Не беглый, не вор. Так что беды не жди. Пришел издалека.
Накормил - спасибо тебе. Если переночевать оставишь, соломки бросишь - еще раз спасибо. А боле не спрашивай. Мог бы, сам все рассказал.
- Ну… не спрашивай так не спрашивай. Счету, письму обучен? - вдруг спросил Малышев.
- Обучен, - не понимая смысла заданного вопроса, ответил Стас, и, не показав удивления, продолжил ужин.
Ему вдруг почудилось, что Малышев что-то задумал. И задумал не сию минуту.
Эта мысль его давно беспокоила.
- Как, к примеру, считать стал бы, если б много товару было? - спросил Малышев.
- Как и все, - ответил Стас и отодвинул миску. - Десятками. Если много, то по сорока, совсем много по девяносто. Али уж по тыщи.
- А немец, например, как считал бы али швед?
- Эти сотнями считают. А к чему ты спросил?
- Так. Мыслишка появилась, - уклончиво ответил Малышев. - Я гляжу, ты поел… Спать на сеновале будешь, вон Семен проводит. А поутру уходить не спеши. Иван, скажи Игнашке, поутру пусть не запрягает, на мельницу позже поедем.
Иван кивнул головой, не спеша поднялся с приступка и вышел из избы.
- Спасибо, хозяин, за хлеб-соль.
Стас встал из-за стола и трижды перекрестился на образа.
- Семен, проводишь Станислава, покажешь, - сказал Малышев, сделав ударение в имени на "и".
- У-гу, - сказал Семен и так же, как Иван, не спеша поднялся с приступка.
- Пошли.
На улице было темно, белые точки звезд, словно россыпь пшена выступили на небе. Воздух был прохладен и свеж, сверчки пели свою песню. Семен проводил гостя на сеновал и показал, где тот будет спать. Стас поблагодарил его и забрался по приставной лестнице на сушилы. Наверху головокружительно пахло свежим сеном. Оно было настолько мягким, что когда Стас лег на спину и раскинул руки, единственное, о чем он успел подумать, это: "Господи, как же я сегодня устал". Через секунду Стас провалился в глубокий и спокойный сон. Этой ночью ему ничего не приснилось.
Утром Стас проснулся от того, что кто-то тормошил его за плечо. Открыв глаза, он увидел перед собой белобрысого голубоглазого мальчика лет двенадцати.
Стас смотрел на него, неподвижно лежа на спине, раскинув руки в разные стороны. Вокруг, как и вчера, волшебно пахло свежим сеном.
- Тебя зовут Станислав? - спросил мальчик, так же, как и отец, делая ударение на букве "и".
- Точно, - ответил Стас и, подняв брови, чуть улыбнулся. - А тебя Прошка?
- Да-а… - улыбнулся мальчик. - А откуда ты знаешь?
- Я все знаю, - сказал Стас и сел, чуть подтянув к себе ноги.
Вчера, когда он выходил из избы, Малышев сказал жене, чтобы Прошка утром оставался дома, иначе он его выпорет. Несложно было догадаться, что Прошка - это сын.
- Это тебе, - сказал Прошка, достав из-за спины крынку с молоком и большой кусок черного хлеба. - Отец сказал, чтобы, когда ты поешь, я проводил тебя на пристань.
- Зачем? - спросил Стас и откусил от куска хлеба.
Прошка пожал плечами.
- Не знаю. Сказал отнести поесть и отвести.
- У вас возле пристани амбары? - Стас припал к крынке и сделал несколько глотков.
- Да.
- А ты отцу не помогаешь?
- Помогаю иногда. Когда он просит.
- А сам что же? Не догадываешься.
- Когда не просит, можно леща получить.
- Тоже верно, - согласился Стас и снова припал к крынке.
- А у тебя правда стекла есть, чтобы лучше видеть? - спросил Прошка.
- Откуда знаешь?
- Семен рассказывал, когда рыбу удили, что вчера видел у тебя эти стекла.
- Так ты уже и на рыбалку сходил? - удивился Стас. - Когда же успел?
- На зорьке, - улыбнулся мальчик.
- На зорьке? Молодец. А я вот никак не могу себя заставить рано вставать.
- Семен поможет, - с легкой обидой сказал Прошка. - Водицей из черпака.
Ну ты стекла-то покажешь?
Стас достал очки и протянул их мальчику.
- На. Только осторожно, не сломай. Мне без них туго будет.
Прошка заулыбался и, повертев очки в руках, нацепил их себе на нос. Стас посмотрел на него и тоже улыбнулся.
- Чего же тут лучше… Вообще ничего не видать, - разочарованно сказал Прошка и снял очки. - А говорили, стоят дюже дорого…
- Лучше видно тем, у кого зрение плохое. А у тебя оно хорошее. Так что тебе эти стекла не нужны.
- Так если с хорошим не видать, с плохим и подавно…
- Давай меняться. - Стас сделал большой глоток и допил молоко. - Я тебе крынку, а ты мне мои стеклышки.
Прошка протянул Стасу очки и забрал крынку.
- Пошли, отец ждет.
Мальчуган ловко спустился с сеновала и выбежал во двор. Стас спускался не спеша, всякий раз с трудом нащупывая ступень круто поставленной лестницы.
Когда он вышел из-под навеса, солнце ослепило его. Прикрываясь рукой, Егоров неторопливо прошел через двор. Кроме конюха, того самого, что вчера с трудом удержал в руках крынку, вилы и березовый кол, во дворе никого не было. Игнашка стоял возле лошади, затягивая хомут. Стас неспешно прошел мимо телеги, похлопал по крупу лошади и остановился. Конюх недоверчиво посмотрел на вчерашнего ночного гостя, подтянул хомут. Только сейчас Стас смог разглядеть его лучше.
Игнат был невысоким щуплым молодцом лет двадцати пяти, может, чуть меньше.
Одет был в темно-коричневые штаны, серую рубаху, скудно расшитую у ворота красными узорами, на ногах лапти, на голове шапка.
- Тебя Игнат зовут? - спросил Стас.
- Игнат, - все еще недоверчиво ответил конюх. - А ты Станислав?
- Станислав. На мельницу собираешься?
- А ты откуда знаешь? - больше испугался, нежели удивился Игнат.
- Я все знаю, - Стас постарался сделать многозначительное лицо. - Поначалу утром собирались, но потом Фрол Емельянович передумал.