Игнашка растерялся пуще прежнего и, силясь понять, откуда странный гость мог знать, куда хозяин собирался ехать и когда, смотрел на Стаса, чуть приоткрыв рот, тем более что тот встал, когда петухи уже часов пять как пропели.
Из дома выбежал Прошка, подбежал к Стасу и дернул его за рукав.
- Пошли. А то батя ругаться будет.
Стас пошел к калитке следом за сыном купца, а Игнат все стоял и смотрел ему вслед.
Город жил обычной жизнью. По улицам ездили груженые и пустые подводы, горожане спешили по своим делам, лавочники торговали, ремесленники работали.
От вчерашнего веселья не осталось и следа. Навстречу Егорову шли те же люди, что и вчера, только одетые менее нарядно. На женщинах были поневы, на мужчинах зипуны - узкое и короткое платье, иногда до колен. У бедных из сермяги, у богатых - из легкой материи наподобие шелка. Чаще белого цвета, с пуговицами. Знатные горожане носили кафтаны. Они достигали икры, чтобы выставить напоказ шитые золотом сапоги и пуговицы числом от 12 до
30. Пояса были украшены камнями, золотом и серебром, серебряными бляхами.
Пояса были шелковые, бархатные, кожаные. На поясах у них висели капторги или застежни, тузлуки и кошель - калита. Мужчины любили подпоясываться под брюхо, отчего живот казался отвислым. На головах женщины носили волосники и подбурсники, походившие на скуфью из шелковой материи, с ушками или оторочками по краям, унизывались жемчугом и камнями. А вот еще одна горожанка с кикой. Кика или кичка - шапка с возвышенной плоскостью на лбу, разукрашенная золотом, жемчугом, камнями, иногда делалась из серебряного листа, подбитого материей.
Головной убор на Руси играл большую роль в жизни женщины. Он был символом брачной жизни и обязательной частью приданого. Считалось стыдом и грехом выставлять волосы напоказ.
- Что-то тихо сегодня на улице, - сказал Стас. - А вчера праздник прямо через край лил.
- Да ты что? - усмехнулся Прошка. - Вчера же коронация царя Федора Иоанновича была. А еще говорил, что все знаешь…
- Вот оно что… - протянул Стас, посмотрев поверх крыш домов, и тихо пробормотал себе под нос: - Коронация Федора… а это значит… Это значит тридцать первое мая тысяча пятьсот восемьдесят четвертого года.
Прошка с удивлением смотрел, как Стас задумался над вчерашним днем, но сказать что-нибудь не решался.
- Это значит, что Бруно сейчас в Англии, - продолжал бормотать Стас.
- А кто такой Бруно? - спросил Прошка.
- Бруно?.. - Стас перевел взгляд на мальчика. - Бруно - это очень умный человек и великий ученый.
- Он тоже все знает?
- Он? Он знает в сто раз больше, чем все.
"Он знает главное, - подумал Стас. - Он знает, как мне вернуться".
Через десять минут они уже спускались к реке, к тому самому месту, где вчера Стас смотрел кулачный бой. Навстречу поднимались две повозки, груженые тюками с пенькой. "Странно, - подумал Стас. - Чтобы добраться от реки до дома Малышева, вчера понадобилось несколько часов. А сегодня десять минут… очевидно, вчера я шел кругами".
Сдав Стаса отцу с рук на руки, Прошка тут же убежал. Перво-наперво Малышев провел Станислава по своим владениям, все показал и рассказал. Познакомил со своей правой рукой, Егором. Он у купца и за ключника был, и за приказчика, мог в лавке встать, и со своими и иноземными купцами торг держать. Стас начал догадываться о затее Малышева. Ну что же, это был совсем неплохой вариант. До Англии далеко и пешком туда не дойдешь.
- Ну как тебе размах? - не без гордости спросил Малышев.
- Впечатляет, - искренне признался Стас.
- Опричнина меня подразорила сильно. Думал, на ноги уже никогда не поднимусь.
Ан нет, выжил. И дело не развалилось. А сейчас, после коронации, все должно быть совсем хорошо.
- Да, - сказал Стас и добавил чуть тише. - Годунов наведет свои порядки.
И казну проверит.
От услышанного Малышев округлил глаза и чуть приоткрыл рот, но тут же взял себя в руки и через несколько секунд выглядел как ни в чем не бывало.
Стас заметил это и пожалел, что сболтнул лишнее. У дыбы адвокатов не бывает.
- Не хочешь в Москве пожить? - спросил Малышев, глядя Станиславу прямо в глаза. - У меня поработать?
Стас с облегчением подумал, что Малышев или не расслышал сказанного, или не понял до конца, и решил изобразить удивление.
- Вот тебе бабушка и Юрьев день… как-то неожиданно все, Фрол Емельянович.
- Платить хорошо буду. Скажем, три деньги в день.
- Ремесленник получает в день две, а поденщик - полторы, - сказал Стас, как бы соглашаясь, что плата высока.
- Так соглашайся, - улыбнулся Малышев и чуть развел руками. - Жить у меня в доме будешь.
- А почему я? - спросил Стас. - Ты же не знаешь, ни кто я, ни откуда пришел.
- Я так думаю, что худого за тобой на свете нет. Да и резоны у меня свои.
Был у меня помощник, Степан. Его кто-то ножом на мельнице пырнул. Егор головастый мужик, но он дела ведет, в разъездах часто бывает. А мне помощник нужен. Чтобы я ему доверял. Ну и он чтобы неглупый был. А ты, по всему видать, и в науках ведаешь, и в торговых делах понимаешь.
- Это оттого, что я тебе кошель вернул, ты мне поверил? - чуть улыбнулся Стас.
- Хорошего человека по глазам видно, - сказал Малышев. - Но смотри, я неволить не стану. Не хошь, так что ж. Силком держать - смысла нет.
- Да нет. Я, конечно, согласен, - сказал Стас чуть дрогнувшим голосом.
- Спасибо тебе за честь великую, за доверие. Неожиданно только как-то все. Вчера вечером познакомились, а сегодня утром ты мне ключи от амбаров предлагаешь. Да и не торговал я раньше, показалось тебе.
- Эта наука мудреная, когда научить некому, - сказал Фрол Емельянович.
- А коли для себя учить стану, так и того пуще поймешь.
Напомнив Егору, чтобы он не тянул с погрузкой войлока, Фрол Емельянович и Стас пошли домой. По дороге купец все похвалялся, в каком городе у него сколько лавок, где он что покупает, дабы дешево было, и куда везет товар, дабы продать с большей выгодой. Стас слушал с вниманием. Чтобы выжить, ему нужно было немедленно менять специальность.
Кроме Варвары Егоровны, дома никого не было. Она суетилась по хозяйству у коровника и лишь бросила короткий взгляд на мужа. Фрол Емельянович со Стасом вошли в избу. Малышев показал новому ключнику на лавку, а сам достал с полки небольшой деревянный ларец. Он поставил его перед Стасом на стол, покрытый полотняным куском, и откинул крышку.
- Начнем с главного, с денег. - Фрол Емельянович высыпал из ларца на стол пригоршню разных монет и начал про них рассказывать. - Серебряные монеты бывают разные, но у нас в ходу в основном четырех видов: московские, псковские, тверские и новгородские. Про московские знаешь, это та, что ты взял из кошеля. Она называется деньга. Вот видишь, у нее на одной стороне роза.
Это старая монета. Тапериче вместо розы чеканят всадника на коне. Шесть денег - алтын, двадцать - гривна, сто - полтина, двести - рубль. Полтина равна одному венгерскому золотому дукату. Сейчас чеканят еще и такие монеты, - Малышев показал монетку Стасу. - Буква с обеих сторон. Четыреста таких монет равны рублю. Вот эта монета…
- Тверская, - сказал Стас, собираясь подтвердить догадку Малышева, что он кое-что знает. - По цене равна московской.
- А вот эта? - Малышев показал монетку с бычьей головой в венце.
- Это псковская. У них еще медная монета есть, зовется пул.
- А цена у пула какова?
- Шестьдесят пулов - одна московская деньга.
- А вот это что за монета?
- Это новгородская деньга.
- Это с чего же она новгородская?
- С одной стороны изображение государя на троне, а с другой - надпись.
Стоит она вдвое дороже московской.
- Правильно, - улыбнулся Малышев. - А что еще чеканят в Новгороде?
- Гривну. Новгородская гривна стоит четырнадцать денег, а рубль - двадцать две деньги.
- Ну вот, - улыбнулся Малышев. - Самое главное ты знаешь. А теперь про саму торговлю. Москва-река судоходной становится только за шесть верст выше Можайска. Там товары грузят на плоты и везут в Москву. Ниже по реке к городу корабли подходят ближе.
В основу торгов положен новгородский вес. Стремись купить дешевле, а продать дороже. Это основа прибыльной торговли. Но иногда можно и с убытком дело сделать, если барыш в будущем видишь. Я торгую почти всем: воск, серебряные слитки, медь, сукно, шелковые материи - дороги, киндяки, тафта, объяр, изорбек, золотые нитки, мед, пенька, лес, веревка, седла, уздечки, ножи, топоры, войлок, кожа. И нашим купцам продаю, и иноземцам. В Турцию везу кожу, меха, моржовый клык, в Германию - меха и воск.
Мех меху рознь. У зрелого соболя шерсть черная, длинная и густая. Если соболя били в свою пору, то его мех дороже стоит. Да это с любым мехом так. Лучше, когда мех с Печоры, нежели с Двины или, например, Устюга.
Куньи меха везут из Швеции, беличьи шкурки - обычно из Сибири. Бывает, с Устюга, Вологды, Перми. Соболья шкурка стоит сорок-сорок пять венгерских золотых дукатов. Кунья шкурка - три-четыре деньги. Лисья шкурка, которая черной лисицы, стоит десять золотых, а очень хорошая - пятнадцать. Белка стоит одну-две деньги. Когда шкурку покупаешь - рот не разевай. Если зверя не в ту пору били, то волоски из хвоста и головы легко вырвать можно.
Обычно плохую шкурку как только обдерут, тотчас наизнанку выворачивают.
Чтобы, значит, мех не вытерся.
Налог государю платим с каждого рубля семь денег. А с воска еще и с каждого пуда четыре деньги. Деньги под процент дают обычно на сто двадцать. Поэтому брать лучше в храме. Там дают из расчета десятины. Да это тебе пока что ни к чему. Ну как, понятно рассказал? Может, спросить чего хочешь?
- Понятно, Фрол Емельянович, - ответил Стас. - А спросить… так я потом, по делу спрошу.
- Это и правильно. Остальное со временем поймешь. Ежели чего - спрашивай, не бойся. Не меня, так Егора. Он мужик незлобный. На ласковое слово только скупой. А сейчас поедешь с Игнашкой на мельницу и заберешь двадцать мешков муки. Игнат!
В сенях послышался топот.
- Чего, хозяин? - с порога спросил вошедший в избу конюх.
- Поедите со Станиславом на мельницу, муку заберете. С сего дня Станислав заместо Степана будет.
- Ну что ж… Заместо - так заместо, - постарался улыбнуться Игнат. - Наше дело - запрягай да вези.
- Поезжайте. Муку к пристани отвезете. Один мешок домой. Егор вас там встретит. Он германцам воск отдавать будет. Купец неделю уж как заплатил, а все не заберет. Уж и дозволение выпросил, чтобы в Москву его пустили, а все не забирает. Одно слово, немец. Ну ступайте.
Малышев не спеша начал собирать монеты в ларец. Игнат быстро вышел из избы в сени и почти сразу же забарабанил ногами по деревянным ступеням лестницы. Стас еще пару секунд смотрел на купца, после чего вышел из избы и пошел следом за конюхом.
Когда они с Игнатом выезжали со двора, им встретился Егор, подходивший к дому. Еще утром он от Малышева узнал, что у них новый ключник. Нельзя сказать, что Егор равнодушно отнесся к новому человеку в деле. Были у него на то свои резоны.
Как только Егор поднялся на крыльцо, навстречу ему вышел Малышев.
- Ну что там? - спросил Фрол Емельянович.
- Все. Забирает, - сказал Егор. - Завтра поутру. Я-то думал, что за напасть, а он от бабы никак уехать не мог.
- Это от Машки, что ли? - удивился Фрол Емельянович.
- Была Машка, да кончилась, - чуть улыбнулся Егор. - Сговорились по первому снегу свадьбу сыграть.
- Смотри-ка, как дело оборачивается, - не верил Малышев. - Я думал, немец языком мелет, а он и правду корни пустить решил. Что-то у тебя глаза задумались. Не ты ли на Машку целился?
- Налог платить надо, Фрол Емельянович. Опять гонца прислал. В который уж раз. Осерчает - беды не миновать.
- Заплатим, заплатим. К вечеру съездишь сам, с подарочком, скажешь через два дня все, что должны, отдадим. Только что-то ты раньше не сильно печалился из-за налога. Что еще? Говори.
- Зря ты ему доверился, Фрол Емельянович.
- Кому? Станиславу? Это почему же?
- Где же это видано, чтобы кошель с деньгами назад вертали?
- А ты что, Егор, не вернул бы кошель хозяину?
- Зачем обижаешь, Фрол Емельянович… Неужто за столько лет…
- Брось! - оборвал Малышев. - Знаешь же, не про то говорю!
- А я про то. Кошель-то он тебе не на ярмарке вернул. Так твой дом же еще найти надо было. Город эвон как вырос. Он говорит, что нездешний, значит, не ведал, где ты живешь. Однако же пришел к воротам. Ну был бы он странником, как говорит… Нужду, по всему видно, испытывал. Нашел кошель - так радуйся. Кошель выбрось, деньги оставь. Неспроста он тебе его домой принес. И Степана кто ножом на мельнице пырнул, так и не нашли.
А ведь он с мельницы в лавку ехать собирался, товары при нем были дорогие.
Так не тронули товары. И денег при нем было сорок золотых дукатов. Все целехонько…
- Не петляй как заяц, - снова оборвал Малышев. - Прямо говори - куды клонишь.
А то ходишь вдоль да около.
- Так я и говорю. Странно все. А ежели все это неспроста… злодейство супротив тебя кто-то замышляет.
- Уж больно он умен для злодея, - ответил Малышев. - Ему бы казну разорять, а не ключником служить. Странно, конечно, но сердце говорит, что можно верить ему. А ты смотри у меня. Будешь его со свету сживать… - Малышев сжал кулак с трехлитровый чугунок и потряс им в воздухе. - Ты мужик честный, работящий, за то и держу тебя столько лет. И доверием ты облечен не в пример остальным. А коли начнешь раздор сеять…
- Ох-хо-хо, хо-хо… - вздохнул Егор. - Фрол Емельянович, я же ведь только за дело радею. Уж больно доверчивый ты стал с тех пор, как сотник к тебе лекаря привел, что Варвару Егоровну вылечил. Я-то все одно с него глаз не спущу, но ты здесь хозяин, тебе решать…
- Ну вот я и решил, - мягко, но однозначно сказал Фрол Емельянович. - Раз доверил, значит, есть на то причина. И довольно об этом.
Малышев вместе с Егором вышли со двора. Егор пошел на пристань, а Фрол Емельянович - к купцу Акишкину. День шел к вечеру, а дел еще было невпроворот.
Калитка отворилась, и во двор вбежал Прошка. Ловко перебирая босыми ногами, он, словно на крыльях, пролетел мимо Егорова по лестнице и скрылся в сенях.
Через секунду послышался грохот опрокинутых ведер. Стас улыбнулся, сидя на ступенях крыльца, и продолжил мастерить свистульку для мальчика. Он изводил уже четвертый ивовый прут, а свистулька все не получалась. И как это дед ее делал? Да и сам он пробовал. И ведь получалось. А сейчас ни в какую. И нож уже затупился, и пальцы устали.
Калитка снова скрипнула, открылась, и во двор неторопливой походкой вошел Егор. Статный сорокалетний мужик с окладистой бородой, черной кучерявой шевелюрой, в длинном красном кафтане, коротких сапогах, с плеткой в правой руке. Стас посмотрел на него и вернулся к своему занятию.
За ту неделю, что он прожил в доме Малышева, они с Егором сумели выстроить ровные отношения. Стас не лез не в свое дело, не давал глупых советов, не пытался услужить, а всего лишь выполнял порученную ему работу, на которую у Егора не было времени и желания. Малышев не делал Станиславу поблажек, и вскоре Егор утвердился в мысли, что с этой стороны угрозы его положению ждать нечего. Да и не настолько ловок был Станислав в торговых делах, чтобы так запросто занять его место. А вот знал Станислав действительно много, в этом Егор отдавал ему должное. Писал он, правда, не всегда грамотно, да и считать любил все больше прутиком на песке, выстраивая странные знаки колонками, а потом уже говорил, сколько получается. Малышев вчера проговорился, что новый работник ненадолго. То, что неспроста он пустил его к себе на службу, Егор понял сразу, но расспрашивать о причине не стал. Ни к чему это было. От приказчика Фрол Емельянович практически не держал секретов.
Но ежели о чем-то не говорил, значит, была на то нужда.
Егор неторопливо подошел к Станиславу и, оперевшись правой рукой о перила лестницы, с улыбкой оценил его усердие.
- Обстучать нужно, чтоб кора хорошо сошла, - сказал Егор.
- Стучал уже. Не получается. Все прутья извел.
- Да купи ты ему гудок, вот и радость будет у парня.
- Купить немудрено. А когда вещь своей рукой сделана, она и цену другую имеет.
- Оно, конечно, верно. Только хотеть-то мало, уметь надобно.
- Вот я и думал, что умею, - улыбнулся Стас и бросил на траву неудавшуюся свистульку.
- Я вот так, помню, ложки учился резать, - сказал Егор. - Дед у меня ловко их делал. Я одну никак не кончу, а он, глядишь, уже десяток острогал.
В сенях снова загремели доски, по лестнице сбежал Прошка, хотел было проскочить мимо Егора, но тот ловко схватил его за правую руку, которую Прошка прятал за спиной. Сорванец тут же извился ужом, надеясь вырваться из крепких, как тиски, рук приказчика.
- Стой, - тихо сказал Егор, пытаясь развернуть Прошку. - Куды?
Стас посмотрел за спину мальчику, надеясь разглядеть, что тот прячет, но сорванец нырнул между широко расставленных ног приказчика, так что Егору пришлось сделать несколько шагов назад, чтобы не упустить его.
- Ку-ды… - так же спокойно протянул Егор, поднимая в воздух парнишку, тем самым лишая его опоры.
- Пусти, - зло проскулил Прошка.
- Я те щас пущу, - все так же спокойно и тихо сказал Егор.
Вывернув из-за спины Прошки руку, Егор вытянул ее вверх и, разжав пальцы, отобрал нож, который тот пытался спрятать.
- Отдай, - крикнул Прошка.
- Я те щас так отдам, семь ден не сядешь, - как прежде, спокойно сказал Егор.
- Отдай, это мой!
Егор повертел в руках короткий, сантиметров в двадцать нож с гнутой костяной ручкой, украшенной резьбой, и прекрасно отполированным лезвием.
- И куды ты с ним летел? - спросил Егор, пробуя грубой кожей большого пальца острие ножа.
- Куды надо! Отдай!
Прошка подпрыгнул, вцепился двумя руками в рукав Егорова кафтана, да так и повис.
- Не мне, так отцу скажешь.
- Курицу жарить хотели! У реки, - сказал Прошка и, выпустив рукав, упал на траву. - Теперь отдай, - сказал он, поднимаясь на ноги.
- Откуда же у вас курица?
- Семкина. Ее коршун утащить хотел, а мы его камнями прогнали. А он курице уже шею склюнул.
- Так ее же теперь нельзя есть, - сказал Стас.
- Почему? - удивленно спросил Прошка. Он обернулся и посмотрел на Стаса.
- Она ведь не умерла - ее убили.
- Сказано в правилах митрополита Иоанна, - назидательно произнес Стас, обращаясь к Прошке. - "Животных и птиц, растерзанных птицами или зверями, не подобает есть. Если же кто будет их есть, или будет служить на опресноках, или в четыредесятницу будет употреблять в пищу мясо или пить кровь животных, те подлежат исправлению".
- Почему нельзя. Она же не издохла, а…
- Сказано нельзя, значит, нельзя, - сказал, как отрезал, Фрол Емельянович, стоявший доселе за спиной у Стаса.