- Ну-ну, я не хотел тебя обидеть. Понимаешь, на моей планете существуют определенные… э-э… правила относительно лиц разного пола, оставшихся наедине в спальне, и не связанных узами брака… э-э я имею в виду… ну, ты понимаешь, о чем я говорю.
- Нет.
Ее глаза были как нефрит.
- Ну, это вроде… Ну, это секс, вот что это такое.
Словно две зеленые лампочки зажглись в ее глазах.
- А-а, вы имеете в виду - делать детей?!
- Да. Точно. Именно так.
Она засмеялась. Я впервые услышал смех в Тиреллиане. Звучал он так, будто скрипач водил смычком по струнам короткими легкими ударами. Впечатление не особенно приятное, хотя бы потому, что смеялась она слишком долго.
Отсмеявшись, она пересела поближе.
- Теперь я поняла, - сказала она, - у нас раньше тоже были такие правила. Пол-Процесса тому назад, когда я была еще маленькая, у нас были такие правила. Но… - казалось, она вот-вот опять рассмеется, - теперь в них нет необходимости.
Мои мысли неслись как магнитофонная лента при перемотке.
Пол-Процесса! Пол-Процесса-Процесса-Процесса! Да! Нет! Пол-Процесса - это примерно двести сорок три года!
Достаточно времени, чтобы выучить 2224 танца Локара.
Достаточно времени, чтобы состариться, если ты человек.
Я имею в виду - землянин.
Я посмотрел на нее: бледную, как белая королева в наборе шахмат из слоновой кости.
Бьюсь об заклад, она была человеком - живым, нормальным, здоровым. Голову дам на отсечение - женщина, мое тело…
Но если ей два с половиной столетия, то М’Квийе тогда и вовсе бабушка Мафусаила. Мне было приятно вспоминать их многочисленные комплименты моим лингвистическим и поэтическим способностям. О, эти высшие существа!
Но что она подразумевала под "теперь в них нет необходимости"? Откуда эта истерика? Что означают эти странные взгляды М’Квийе?
Я почувствовал, что приблизился к чему-то важному, не считая, конечно, красивой девушки.
- А скажи-ка, - начал я своим Небрежным Голосом, - это как-нибудь связано с "чумой, которая не убивает", о которой писал Тамур?
- Да, - ответила она. - Дети, родившиеся после Дождей, не могут иметь своих детей, а у мужчин…
- Что у мужчин? - я наклонился вперед, включив память на "запись".
- А у мужчин нет возможности их делать.
Я так и отвалился на спинку кровати. Расовое бесплодие, мужская импотенция вслед за небывалым явлением природы. Может быть, когда-то в их хилую атмосферу бог знает откуда проникло радиоактивное облако? Проникло задолго до того, как Скиапарелли увидел каналы, мифические, как и мой дракон; задолго до того, как эти "каналы" послужили причиной правильных выводов на основе неверных данных. Жила ли ты тогда, Бракса, танцевала ли, уже в материнской утробе обреченная на бесплодие?
Я достал сигарету. Хорошо, что я догадался захватить с собой пепельницу. Табачной индустрии на Марсе никогда не было. Как и выпивки. Аскеты, которых я встречал в Индии, по сравнению с Марсианами просто Дионисы.
- Что это за огненная трубочка?
- Сигарета. Хочешь?
- Да, пожалуйста.
Она села рядом со мной, и я дал ей закурить.
- От нее щиплет в носу.
- Это ничего. Вдохни поглубже, задержи дыхание, а потом выдохни.
Прошла минута.
- О-о, - сказала она.
Пауза, затем:
- Они священные?
- Нет, это никотин, - ответил я, - эрзац божественности.
Снова пауза.
- Только, пожалуйста, не проси меня перевести "эрзац".
- Не буду. Я порой испытываю то же самое, когда танцую.
- Это скоро пройдет.
- Теперь прочитайте свое стихотворение.
У меня родилась идея.
- Подожди-ка минутку, - сказал я, - у меня есть кое-что получше.
Я встал, порылся в записных книжках и снова сел рядом с ней.
- Это первые три главы из книги Экклезиаста, - объяснил я. ~ Тут много общего с вашими священными книгами.
Я начал читать.
Я успел прочитать всего одиннадцать строф, когда она воскликнула:
- Не надо это читать! Лучше прочитайте что-нибудь свое!
Я остановился и бросил записную книжку на столик, стоявший неподалеку. Бракса дрожала, но не так, как в тот день, когда она исполняла танец ветра, будто молча содрогалась от сдерживаемых рыданий. Сигарету она держала неумело, как карандаш. Я неуклюже обнял ее за плечи…
- Он такой печальный, - сказала она, - как и все остальные.
Я порылся в памяти и любовно сделал импровизированный пересказ с немецкого на марсианский стихотворения об испанской танцовщице. Я подумал, что оно должно ей понравиться. Так и оказалось.
- О-о… - сказала она. - Это вы написали?
- Нет. Это написано поэтом, более талантливым, чем я.
- Я вам не верю. Это написали вы.
- Это написал человек по имени Рильке.
- Но вы перевели его на мой язык. Зажгите спичку, чтобы я увидела, как она танцевала.
Я зажег.
- "Пламя вечности", - задумчиво произнесла Бракса, - и она затоптала его своими "маленькими крепкими ножками". Хотела бы и я так танцевать.
- Да ты лучше любой цыганки, - засмеялся я, задувая спичку.
- Нет, я бы так не смогла. Хотите, я вам станцую?
- Нет, - сказал я. - Ложись лучше спать.
Она улыбнулась, и не успел я глазом моргнуть, как она расстегнула пряжку на плече.
И все упало.
Я сглотнул. С трудом.
- Хорошо, - сказала она.
И я ее поцеловал, а дуновение воздуха от падающей одежды погасило светильник.
III
Дни были как листья у Шелли: желтые, красные, коричневые, бешеяо кружащиеся в ярких порывах западного ветра. Они вихрем неслись мимо меня, кадрами микрофильма. Почти все книги были уже отсняты. Ученым понадобится не один год, чтобы изучить их и оценить по достоинству. Весь Марс лежал у меня в столе.
Экклезиаст, которого я раз десять бросал и к которому столько же раз возвращался, был почти готов заговорить на Священном Языке.
Я насвистывал, когда находился вне храма. Я накропал кучу виршей, которых раньше постыдился бы. Вечерами мы с Браксой бродили по дюнам или поднимались в горы. Иногда она танцевала для меня, а я читал что-нибудь длинное, написанное гекзаметром. Она по-прежнему думала, что я - Рильке, да я и сам почти поверил в это. Вот я в замке Дуино, пишу "Дуинские Элегии".
Разумеется, странно покинуть привычную Землю, обычаев не соблюдать, усвоенных нами едва ли. Розам и прочим предметам, сулящим нам нечто значения не придавать и грядущего не искать в них…"
Никогда не пытайтесь искать грядущее в розах! Не надо. Нюхайте их (шмыг, Кейн), собирайте их, наслаждайтесь ими. Живите настоящим. Держитесь за него покрепче. И не просите богов объяснять. Листья, несомые ветром, так быстро проносятся мимо…
Никто не обращал на нас внимания. Или им было все равно?
Лора. Лора и Бракса. Вы знаете, они рифмуются, хотя немного и режет слух. Она была высокая, невозмутимая, белокурая (терпеть не могу блондинок). Папаша вывернул меня наизнанку, как карман, и я думал, что она сможет заполнить меня. Но большой бездельник, словоблуд с бородкой Иуды и собачьей преданностью в глазах… О да, он был прекрасным украшением вечеринок. Вот, собственно, и все.
Для нас наступили последние дни.
Пришел день, когда мы не увиделись с Браксой. И ночь.
И второй. И третий.
Я был вне себя. Раньше я не осознавал, как близки мы стали, как много она для меня значила. С тупой уверенностью в ее постоянном присутствии я боролся против того, чтобы в розах искали грядущее.
Мне пришлось спрашивать, Я не хотел, но у меня не было выбора.
- Где она, М’Квийе? Где Бракса?
- Она ушла, - сказала М’Квийе.
- Куда?
- Не знаю.
Я смотрел ей в глаза. Мне хотелось выругаться.
- Мне необходимо это знать.
Она глядела сквозь меня.
- Она покинула нас. Ушла. Может быть, в горы. Или в пустыню. Это не имеет значения. Ничто не имеет значения. Танец заканчивается. Храм скоро опустеет.
- Почему? Почему она ушла?
- Не знаю.
- Я должен ее увидеть. Мы через несколько дней улетаем.
- Мне очень жаль, Гэлинджер.
- Мне тоже, - сказал я и захлопнул книгу, не сказав при этом "М’нарра".
Я встал.
- Я найду ее.
Я вышел из храма. М’Квийе сидела как статуя. Мои сапоги стояли там, где я их оставил.
Весь день я носился вверх-вниз по дюнам. Команде "Аспида" я, наверное, казался самумом. В конце концов, пришлось вернуться за горючим.
Ко мне вышел Эмори.
- Ну, что скажешь? Господи, грязный-то какой, ну прямо мусорщик. С чего вдруг такое родео?
- Да я тут кое-что потерял.
- Посреди пустыни? Наверное, какой-нибудь из своих сонетов? Больше ничего не могу придумать, из-за чего бы ты стал так выкладываться.
- Нет, черт возьми. Это личное.
Джордж закончил заливать бензобак. Я полез в джипстер.
- Погоди!
- Ты никуда не поедешь, пока не расскажешь, в чем дело.
Я, конечно, мог бы вырваться, но и он мог приказать, чтобы меня силком притащили обратно, а уж тащить охотники нашлись бы, Я сделал над собой усилие и тихо, спокойно сказал:
- Я просто потерял часы. Мне их подарила моя мать: это фамильная реликвия. Я хо" чу их найти, пока мы не улетели.
- Может быть, они в твоей каюте или в Тиреллиане?
- Я уже проверял.
- А может, их кто-нибудь спрятал, чтобы тебе насолить? Ты же знаешь, любимцем публики тебя не назовешь.
Я помотал головой.
- Я об этом подумал. Но я их всегда ношу в правом кармане. Скорее всего, они вывалились, когда я трясся по этим дюнам.
Он прищурился.
- Я, помнится, как-то прочел на обложке одной из твоих книг, что твоя мать умерла при родах.
- Верно, - сказал я, мысленно чертыхнувшись. - Часы принадлежали еще ее отцу, и она хотела, чтобы они перешли ко мне. Отец сохранил их для меня.
Он фыркнул:
- Странный способ искать часы - ездить взад-вперед на джипстере.
- Ну… так я, может, увижу, если свет от них отразится, - неуверенно предположил я.
- Ну что ж, уже темнеет, - заметил он. - Нет смысла продолжать сегодня поиски. Набрось на джипстер чехол, - приказал он механику.
Он потрепал меня по плечу.
- Иди прими душ и перекуси. Судя по твоему лицу, и то, и другое тебе не повредит.
Тусклые глаза, редеющие волосы и ирландский нос, голос - на децибел громче, чем у кого бы то ни было…
Единственное, что дает ему право руководить!
Я стоял и ненавидел его. Клавдий! О, если бы это был пятый акт!
Но внезапно мысль о душе и пище проникла в мое сознание. Действительно, и то, и другое мне не повредит. А если я буду настаивать на немедленном продолжении поисков, это только усилит подозрения.
Я стряхнул песок с рукава.
- Да, вы правы, идея действительно неплохая.
- Пошли, поедим у меня в каюте.
Душ был благословением, чистая одежда - божьей милостью, а еда пахла, как в раю.
- Отлично пахнет, - сказал я.
Мы молча кромсали свои бифштексы Когда дело дошло до десерта и кофе, он предложил:
- Почему бы тебе вечерок не отдохнуть? Оставайся здесь, отоспишься.
Я покачал головой.
- Слишком занят. Мало времени осталось.
- Пару дней назад ты говорил, что почти закончил.
- Почти, но не совсем.
- Ты еще говорил, что сегодня в храме служба.
- Верно. Я буду работать у себя в комнате.
Он пожал плечами и, помолчав, сказал:
- Гэлинджер!
Я поднял голову; моя фамилия всегда означает неприятности.
- Это, конечно, не мое дело, - сказал он, - но тем не менее, Бетти говорит, что у тебя там девушка.
В конце предложения не было вопросительного знака. Это было утверждение, оно повисло в воздухе в ожидании ответа.
Ну и сука ты, Бетти! Корова и сука. К тому же еще и ревнивая. Какого черта ты суешь свой нос в чужие дела! Лучше бы закрыла на все глаза. И рот.
- А что? - спросил я.
- А то, - ответил он, - что мой долг как начальника экспедиции - проследить, чтобы отношения с туземцами были дружелюбными и дипломатичными.
- Вы говорите о них так, будто они дикари. Да ничего подобного!
Я поднялся.
- Когда мои заметки опубликуют, на Земле узнают правду. Я расскажу им то, о чем доктор Мур и не догадывался. Когда я поведаю о трагедии обреченной расы, которая смиренно и безразлично ждет смерти, суровые ученые зальются слезами. Я напишу об этом, и мне опять будут присуждать премии, только мне будет все равно. Господи! - воскликнул я. - Когда наши предки дубинками забивали саблезубых тигров и пытались покорить огонь, у них уже была своя культура!
- Так все-таки есть у тебя там девушка?
- Да, - сказал я. - Да, Клавдий! Да, папочка! Да, Эмори! Есть! Но я вам открою одну тайну. Они уже мертвы. Они бесплодны. Еще одно поколение, и марсиан не будет.
Я помедлил и добавил:
- Кроме как в моих записях да на нескольких микрофильмах и пленках. И в стихах о девушке, которой было все равно и которая только танцем могла пожаловаться на несправедливость этого.
- А-а, - протянул он.
Спустя некоторое время:
- Ты и правда последние пару месяцев был на себя не похож. Знаешь, иногда просто-таки вежлив бывал. А я - то голову ломал, что с тобой происходит? Я и не думал, что для тебя что-нибудь может иметь такое большое значение.
Я опустил голову.
- Это из-за нее ты носился по пустыне?
Я кивнул.
- Почему?
Я поднял голову.
- Потому что она где-то там. Я не знаю, где и почему. И мне необходимо ее найти до того, как мы улетим.
- А-а, - опять сказал он. Выдвинув ящик письменного стола, он вынул из него что-то, завернутое в полотенце, и развернул его. На столе лежала женская фотография в рамке.
- Моя жена, - сказал он.
Миловидное лицо с большими миндалевидными глазами.
- Я вообще-то моряк, - начал он. - Когда-то был молодым офицером. Познакомился с ней в Японии. Там, откуда я родом, не принято жениться на людях другой расы, так что мы не венчались. Но все равно она была мне женой. Когда она умерла, я был на другом конце света. Моих детей забрали, и с тех пор я их не видал. Это было давно. Об этом мало кто знает.
- Я вам сочувствую, - сказал я.
- Не надо. Забудь об этом.
Он поерзал в кресле и посмотрел на меня.
- Если хочешь взять ее с собой на Землю - возьми. С меня, конечно, голову снимут, но я все равно слишком стар, чтобы возглавить еще одну экспедицию. Так что давай.
Он залпом допил остывший кофе.
- Можешь взять джипстер.
Он крутанулся в кресле.
Я дважды попытался сказать "спасибо", но так и не смог. Просто встал и вышел.
- Сайонара и все такое, - пробормотал он у меня за спиной.
- Вот она, Гэлинджер! - услышал я.
Я оглянулся.
- Кейн!
На фоне люка вырисовывался только его силуэт, но я услышал, как он шмыгает носом.
Я вернулся.
- Что?
- Твоя роза.
Он достал пластиковый контейнер, разделенный внутри на две части. Нижнюю часть заполняла какая-то жидкость. В нее был опущен стебель. В другой части пламенела большая, свежераспустившаяся роза - бокал кларета в этой ужасной ночи.
- Спасибо, - сказала я, засовывая ее под куртку.
- Что, возвращаешься в Тиреллиан?
- Да.
- Я увидел, как ты приехал, и подготовил ее. Немного разминулся с тобой в каюте капитана. Он был занят. Прокричал мне из-за двери, чтобы я попробовал поймать тебя в гараже.
- Еще раз спасибо.
- Она обработана специальным составом. Будет цвести несколько недель.
Я кивнул. И исчез.
Теперь в горы. Дальше. Дальше. Небо было как ведерко со льдом, и в нем плавали две луны. Дорога стала круче, и ослик запротестовал. Я подхлестнул его, выжав газ. Выше. Выше. Я увидел зеленую немигающую звезду и почувствовал комок в горле. Упакованная роза билась о мою грудь, как второе сердце. Ослик заревел, громко я протяжно, потом закашлялся. Я еще немного подхлестнул его, и он сдох.
Я поставил джипстер на аварийный тормоз, вылез из него и зашагал.
Как холодно, как холодно становится. Здесь наверху. Ночью.
Почему? Почему она это сделала? Зачем бежать от костра, когда наступает ночь?
Я излазал вдоль и поперек каждое ущелье и перевал, благо ноги у меня длинные, а двигаться здесь несравнимо легче, чем на Земле.
Осталось всего два дня, любовь моя, а ты меня покинула. Почему?
Я полз по склонам, перепрыгивал через гребни. Я ободрал колени, локоть, порвал куртку.
Маланн? Никакого ответа. Неужели ты и правда так ненавидишь свой народ? Тогда попробую обратиться к кому-нибудь другому. Вишну, ты же хранитель. Сохрани ее! Дай мне ее найти.
Иегова? Адонис? Осирис? Таммуз? Маниту? Легба? Где она?!
Я забрел далеко и высоко и поскользнулся.
Скрежет камней под ногами, и я повис на краю. Как замерзли пальцы! Трудно цепляться за скалу.
Я посмотрел вниз: футов двенадцать или что-то в этом роде - разжал пальцы и упал. Покатился по склону.
И тут раздался ее крик.
Я лежал неподвижно и смотрел вверх. Откуда-то сверху, из ночи она позвала:
- Гэлинджер!
Я не двигался.
- Гэлинджер!
И она исчезла.
Я услышал стук катящихся камней и понял, что она спускается по какой-то тропинке справа от меня.
Я вскочил и нырнул в тень валуна.
Она появилась из-за поворота и неуверенно стала пробираться между камнями.
- Гэлинджер!
Я вышел из-за своего укрытия и схватил ее за плечи.
- Бракса!
Она снова вскрикнула и заплакала, прижавшись ко мне. Я впервые увидел ее плачущей.
- Почему? - спросил я. - Почему?
Но она только крепче прижималась ко мне и всхлипывала.
Наконец:
- Я думала, ты разбился.
- Может, и разбился бы, - сказал я. - Почему ты ушла из Тиреллиана? А как же я?
- Неужели М’Квийе тебе не сказала? Неужели ты сам не догадался?
- Я не догадался, а М’Квийе сказала, что ничего не знает.
- Значит, она солгала. Она знает.
- Что? Что она знает?
Она содрогнулась всем телом и надолго замолчала. Я вдруг заметил, что на ней только легкий наряд танцовщицы.
- Великий Маланн! - воскликнул я. - Ты замерзаешь!
Я. отстранив ее от себя, снял куртку и набросил ей на плечи.
- Нет, - сказала она. - Не замерзну.
Я переложил контейнер с розой себе за пазуху.
- Что это? - спросила она.
- Роза, - ответил я. - В темноте ее плохо видно. Я когда-то сравнил тебя с розой. Помнишь?
- Да-а. Можно, я ее понесу?
- Конечно.
Я сунул розу в карман куртки.
- Ну так что, я жду объяснений.
- Ты действительно ничего не знаешь? - спросила она.
- Нет!