- Интересно, когда же ты собираешься затащить к себе домой какую-нибудь из твоих студенток, Джеффри? Тебя и так уже все считают донжуаном, так что мог бы подтвердить свою репутацию. Ведь они ждут тебя после каждой лекции, дружище, а ты вместо этого вечно вступаешь в нелепые научные дебаты с какими-нибудь старперами.
- Может быть, сегодня я вступлю в нелепые научные дебаты с кем-нибудь из студенток, Анхель. От такой прелюдии я могу и завестись.
Анхель нахмурился.
- Никто никогда не уложит тебя в койку, дружище.
- Ты пессимист, Анхель. Пессимист и шовинист. Не думай об этом. Я же не думаю.
- Я думаю. А ты нет. Жизнь несправедлива! Но все-таки тебе надо чаще ложиться в постель с женщинами. В жизни есть не только биология. И в биологии есть не только биология.
- Ты прав. Ох, как ты прав.
Если Джеффри и вправду заработал репутацию донжуана, то незаслуженно. У него не хватало терпения для приятной бездумной болтовни, и он был нечувствителен к обычным романтическим сигналам. Нет, мысли всякие ему в голову приходили, но он считал ритуал флирта утомительным и совершенно ненужным.
Ему было тридцать четыре года, и в его послужном списке значилось девять сексуальных партнерш. Все это были короткие романы, и от окончания одного до начала другого всегда проходило немало времени. Джеффри привлекал к себе потенциальных мятежниц, но как только они пытались втянуть его в ортодоксальные отношения, он ускользал.
Порой, правда, у него возникали тревожные мысли - не останется ли он на всю жизнь холостяком, но все же пока не был готов променять ясность рассудка на наличие спутницы рядом с собой. Дело тут было не в тщеславии, не в каких-нибудь благородных жертвах во имя принципа. Просто он многое знал о самом себе. И в итоге понял, что вполне может остаться холостяком.
Любовь была единственной загадкой, к которой он вынужден был относиться с верой в то, что когда-нибудь ему встретится та самая, единственная, с верой вопреки очевидному. И эта необходимая иррациональность двигала его вперед, заставляла вновь смотреть за горизонт с открытой всем ветрам надеждой. Потому что самому себе он признавался в том, что одинок, а Анхель имел привычку напоминать ему об этом, чем немало раздражал.
- И как же ты собираешься приодеться к сегодняшнему рауту? - спросил Анхель.
Традиция "Гипотез под обстрелом" требовала, чтобы главный оратор непременно имел в своем наряде какую-нибудь экзотическую или историческую деталь - шляпу португальского моряка, этрусский шлем, марокканский бурнус. В последний раз Джеффри напялил не слишком убедительную тогу, и публика встретила этот наряд неодобрительно.
- Сегодня… килт, пожалуй, - сказал Джеффри.
- Дружище, - покачал головой Анхель, - ты сбрендил.
- Либо я сбрендил, либо все остальные. На самом деле я пока не понял точно, кто именно. Почему все надевают одно и то же в данном месте, в данное время? У нас у всех своя голова на плечах, и все же каждый боится прослыть немодным. Вот пример полной иррациональности и страха, Анхель.
- Слушай, точно. Хорошо звучит.
- Спасибо, мне тоже так кажется.
Джеффри снова включил видеоплеер и стал рассматривать остановленный кадр. Он размышлял о капельке бледно-голубой жидкости на самом краю кадра.
Видимо, какой-то умник подкинул две загадки - клешню ротоногого ракообразного и капельку голубой крови. И все ради того, чтобы одурачить научное сообщество. И чтобы у обычных телезрителей затряслись поджилки. Но все же как-то слабо верилось, что продюсерам дрянных телевизионных реалити-шоу известны такие тонкости. Вряд ли они могли сделать серьезную ставку на такие мелочи, которые были заметны только горстке экспертов.
Джеффри пожал плечами и, образно говоря, отложил в сторону нерешенную головоломку.
19.30
Джеффри, поднявшегося на сцену в зале имени Лилли, встретили горячими аплодисментами.
Зал был заполнен как юными студентами, попавшими под обаяние блестящего ученого-эволюциониста, так и пожилыми, скептически настроенными коллегами, жаждущими научной схватки.
Человек без возраста, тридцатичетырехлетний Джеффри Бинсвэнгер был необычайно крепок физически и оставался загадкой для своих соратников. Родители наделили его двумя кровями - вест-индской и немецкой, в результате чего возникла невообразимая смесь: черты лица - островитянские, цвет кожи - карамельный, глаза - бледно-голубые. Волосы, заплетенные в косички, и атлетическое телосложение мешали некоторым коллегам принимать его всерьез как ученого. Другие, заинтригованные его внешностью, жаждали залучить его в свои политические круги.
В своих гипотезах он не учитывал ничьих авторитетов, ничьих суждений, кроме своих собственных, вероятно, это было некоторым образом связано с тем, что он никогда не стремился войти в ту или иную группировку. По этой причине или по какой-либо другой он всегда видел все по-своему и делал собственные выводы, не чувствуя себя обязанным никому и ничему, кроме того, что можно было продемонстрировать и воспроизвести в лабораторных условиях.
Джеффри был ученым с детства - сколько себя помнил. Когда бы взрослые ни спросили его, кем он хочет стать, когда вырастет, он буквально не понимал смысла этого вопроса. Уже в четыре года он фактически проводил собственные эксперименты. Вместо того чтобы спрашивать родителей, почему некоторые вещи подпрыгивают, когда их бросишь на пол, а другие ломаются, он проверял эти предметы сам, а в своих книжках с картинками ставил жирные точки рядом с изображениями тех предметов, которые выдержали гравитационный тест, а рядом с теми, которые не выдержали, - хитрую загогулину. Когда мать обнаруживала результаты этих опытов, она восторгалась и ужасалась одновременно.
Родители, вырастившие Джеффри на зажиточной окраине Лос-Анджелеса, Ла-Канада-Флинтридж, в конце концов пришли к выводу, что им достался очень необычный ребенок. Так они решили однажды вечером, когда, вернувшись с работы (они работали в аэродинамической лаборатории НАСА), увидели, что нянька удобно устроилась на диванчике перед телевизором и крепко спит, а их шестилетний сынок сидит на заднем дворе и держит в руке садовый шланг, из которого хлещет вода. Дворик был уже порядочно залит. "Добро пожаловать в город Трифибий", - сказал тогда Джеффри и царственным взмахом руки продемонстрировал свой технический подвиг.
Джеффри залил водой весь задний двор в то самое время, когда после наводнения от плотины в районе Девилз Гейт к городу принесло миллионы юных жаб. Тысячи маленьких серых амфибий ринулись во двор через небольшую канавку, которую Джеффри вырыл под забором, и теперь населили мегаполис, состоящий из каналов и островков, над которыми царили глиняные фигурки садовых гномиков.
С того дня родители делали все, что было в их силах, чтобы направить природную любознательность сына в более конструктивное русло. Они отправили его в лагерь на острове Каталина, где его чуть было не арестовали за то, что он произвел вскрытие протухшей рыбы гарибальди, которая считается чуть ли не государственным символом штата Калифорния. Правда, другие ребята из лагеря убили немало этих рыб, но они сразу выбрасывали их в море, поскольку это было нелегально.
Через некоторое время его взяли учиться в класс с нейробиологическим уклоном для особо одаренных детей, и там ему просто безумно нравилось. Он обследовал кампус вместе с друзьями, такими же гениями, как он сам. Как-то раз они забрались в лабиринт туннелей парового отопления прямо под кампусом, и Джеффри чуть было снова не арестовали.
Он закончил подготовительную школу во Флинтридже в возрасте пятнадцати лет и, к ужасу родителей, подал документы в Оксфорд, его туда приняли. В конце концов мать примирилась с этим, и Джеффри проучился в Оксфорде семь лет и получил научные степени по биологии, биохимии и антропологии.
Окончив университет, Джеффри получил немало различных наград, но никогда ими не хвастался, не вывешивал на всеобщее обозрение, в отличие от многих своих коллег. Глядя на свои награды, он испытывал смущение, поскольку подозревал, что к таким почестям могли быть привязаны какие-нибудь тайные ниточки. Он принимал награды из вежливости, но всегда - на расстоянии вытянутой руки.
Самая последняя из его книг стала чем-то вроде бестселлера в научном мире, хотя для своего литературного агента он был настоящей головной болью, потому что не пожелал стать, что называется, "публичным ученым" - трепаться по телику насчет разной новейшей научной дребедени, не располагая личным опытом в тех областях, о которых обычно обожают расспрашивать ученых журналисты. Когда он видел своих коллег в такой роли, он морщился, хотя им-то как раз явно нравилось красоваться на телеэкране.
А Джеффри предпочитал форумы типа сегодняшнего. Зал имени Лилли был одним из истинных храмов науки. За последнее столетие эта скромная аудитория приняла более сорока нобелевских лауреатов.
Когда на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков был построен этот небольшой зал, Вудс-Хол уже был процветающим научным городком с несколькими лабораториями и прогрессивно, по-университетски настроенным населением. Здесь мужчины и женщины с самого начала были на удивление равны. Мужчины в канотье и белых костюмах и женщины в пышных платьях с корсажами и зонтиками от солнца вместе бродили по прибрежному илу и собирали экземпляры для исследования.
В зале имени Лилли могли удобно устроиться примерно двести человек. Его высокий потолок поддерживали широкие викторианские колонны, покрашенные желто-белой краской и оттого напоминающие толстые восковые свечи. Под сиденьями складных деревянных стульев до сих пор можно было найти проволочные ящички, в которые мужчины в стародавние времена укладывали свои канотье.
"Пятничные вечерние лекции" были самыми посещаемыми из летних лекций в Вудс-Холе. На них регулярно выступали выдающиеся ученые со всего мира. А "Гипотезы под обстрелом" происходили традиционно по четвергам.
Первое выступление Джеффри восемь лет назад вызвало, можно сказать, почти фурор. Поэтому, естественно, дирекция ВОИ зарезервировала один из свободных вечеров в четверг для его визита в этом году - в надежде на повторение предыдущего триумфа.
Джеффри изобрел "Гипотезу под обстрелом", когда учился в Оксфорде, чтобы он и еще несколько молодых упрямцев, уговоривших хозяина паба "Голова короля" сдавать им заведение в аренду по вечерам каждый четверг, могли регулярно устраивать научные баталии. Скоро в пабе стало собираться столько народу, что многим приходилось стоять. Время они тогда проводили просто потрясающе, какими бы слабенькими ни казались теперь выдвигаемые в ту пору гипотезы. Но не так важно было тогда оказаться правым, как бросить вызов общепринятому мнению и вовлечь товарищей в научный спор, пусть даже это закончилось бы тем, что твою теорию разбили бы в пух и прах. На самом деле они даже учредили специальную награду - "Приз Фаэтона" - за теорию, которую развенчают быстрее всех остальных.
Это была наука быстрой перестрелки, теория в действии, методика в движении, а зачастую - гибель гипотезы в языках пламени, но и тогда в янтарных углях можно было усмотреть нечто новое, сделать соответствующие выводы. Скормить дерзкую идею волкам - это всегда привлекало Джеффри. И даже если его теории выстаивали, после таких дебатов они становились более ясными и прочными, поэтому у него вошло в обычай устраивать подобные диспуты везде, куда бы он ни ездил, - ради проверки самых нереальных идей. Эти лекции он мысленно называл "предварительной разведкой".
Джеффри прошагал к сцене в темном клетчатом килте шотландской "Черной стражи", подошел к кафедре, постучал по микрофону и был вынужден поднять руку, чтобы унять овации. Аудитория ответила на его появление на сцене восторженным уханьем и свистом. Джеффри вышел из-за кафедры и поклонился.
Помимо килта на нем была футболка, выкрашенная в коричнево-красный цвет глиной с острова Кауаи и снабженная слоганом "Сохранить островные экосистемы". Джеффри уже десяток раз проводил лето на маленьком гавайском островке - отдыхал в дощатом домике дяди, притулившемся посреди узкой полоски девственного леса между увитой лианами скалой и пляжем Таннелз-Бич. Он не знал лучшего способа уйти от цивилизации. Здесь он то надевал маску с трубкой и ласты и нырял в древние лавовые пещеры, любовался мавританскими идолами, то гонялся за медлительными морскими черепахами и скармливал моллюсков морским окуням. Десятки раз он надевал эту футболку, отправляясь в плавания по пещерам. Во время "Гипотез под обстрелом" одно оставалось неизменным - Джеффри всегда выходил к публике в этой футболке.
Он протянул руку к пюпитру, на котором лежал листок бумаги. На нем была написана тема сегодняшних дебатов: "Хищник и жертва - происхождение секса?"
И снова свист, аплодисменты, радостные возгласы.
Джеффри расположился за кафедрой и заговорил:
- Добрый вечер, дамы и господа. Для начала… краткая история мира.
По залу пробежала волна изумленного гомона. Но вот все уселись поудобнее, и свет в зале погас.
Джеффри щелкнул кнопкой пульта, и на экране за его спиной появилась картина, изображающая столкновение двух планет.
- После того как с Землей столкнулась планета размером с Марс и вызвала выброс расплавленного вещества такой мощи, что из этого материала родилась Луна, сотню миллионов лет наша матушка-земля оставалась остывающим шаром лавы.
Джеффри снова щелкнул кнопкой. Появилось изображение полной луны над океаном.
- Именно эта фантастическая жестокость по иронии судьбы сотворила ту руку, которая стала качать колыбель жизни. Луна, дитя Земли, четыре миллиарда лет назад начала обращаться вокруг планеты по невысокой орбите, и воды первозданных океанов забурлили приливами и отливами. Четыреста миллионов лет спустя Земля и Луна подвергнутся еще одной волне массированных метеоритных бомбардировок. Молодая Солнечная система продолжала вращаться, постепенно формируясь в ту, закрученную по часовой стрелке структуру, которую мы имеем сейчас.
На экране возник кадр, изображавший космическое пространство, наполненное скоплениями разноцветных сфер.
- В те невообразимо жестокие времена, известные под названием архейской эры, в океанах Земли образовались первые молекулы, способные копировать, воспроизводить себя. Эти самые ранние органические репликаторы легко воссоздаются в наших лабораториях с помощью точно таких же неорганических ингредиентов и сил, какие обрушивались на доисторические моря нашей планеты. На протяжении последующих миллиардов лет аккумуляция ошибок репликации в этих молекулах породила РНК, которая не только реплицировала себя, но и катализировала химические реакции, подобные примитивному метаболизму! Ошибки в репликации привели к эволюции ДНК - молекулы, гораздо более стабильной, нежели РНК, способной копировать себя более точно и производить РНК.
Джеффри вывел на экран компьютерную модель молекулы ДНК.
- Из этой копирующей себя молекулярной машины появилась первая жизнь - простейшая организация химических реакций. Первые примитивные бактерии породили метан, серу, медь, солнечный свет и, вероятно, даже термальную энергию в темных глубинах океана - энергию, необходимую для питания всех этих метаболических процессов.
На следующем слайде было изображено несколько простейших форм жизни, похожих на примитивные прокариотические клетки.
- Первые простейшие организмы сталкивались между собой и порой поглощали друг друга, и их генетический материал сливался воедино. Крошечный процент этих слияний служил залогом преимуществ, обретаемых гибридным потомством.
Затем последовало несколько фотографий с изображением волн, бьющих о берег.
- Если вы соедините сильнейшие приливы и отливы, вызываемые близкой Луной, которая постепенно отходит от Земли (каждый год на пару дюймов), с непрерывной бомбардировкой планеты ультрафиолетовым излучением Солнца, а потом будете на протяжении полутора миллиардов лет помешивать этот доисторический бульон, то в итоге вы получите самую важную инновацию в истории формирования жизни.
Джеффри щелкнул кнопкой пульта. Следующий слайд вызвал у аудитории приглушенное хихиканье.
- Да, это похоже на сперматозоид, но на самом деле это хвостатый протозоид. Простейшее называется Euglena viridis - эвглена зеленая. Это отдельное животное, уникальный вид, одноклеточный организм, удивительно похожий на сперматозоид. Доисторическое море породило первые существа, способные охотиться, размахивая хвостом, гоняясь за другими одноклеточными организмами и поглощая их. Иногда эти первые хищники действительно эксплуатировали репродуктивную систему своих жертв для облегчения собственного воспроизведения - а порой их жертве удавалось продлить себе жизнь и похитить гены обидчика. В любом случае сегодняшняя гипотеза заключается в том, что эти самые первые охотники и их жертвы породили новые и взаимовыгодные отношения, которые мы называем сексом. Когда определенные клетки начали специализироваться в поглощении других клеток или в проникновении в другие клетки с целью размножения, другие клетки стали специализироваться в осуществлении размножения как такового. В результате была побеждена смерть и увековечены обе спирали ДНК. Секс - это мирный договор между хищником и жертвой. Потомство подобных союзов не только сочетало в себе качества тех и других организмов, но несло внутри себя первоначальные одноклеточные организмы, модифицировавшиеся в сперматозоид и яйцеклетку. Вот вам растопка для сегодняшнего костра, для нашей "Гипотезы под обстрелом", леди и джентльмены. Я утверждаю, что секс зародился с самого начала, со времен появления одноклеточных организмов. Полагаю, что ответ на извечный вопрос о том, что было раньше - курица или яйцо, звучит так: яйцо… и сперма.
Джеффри отошел от кафедры и поклонился.
С дальних рядов донеслись выкрики. Ученые, сидевшие в первых рядах, недовольно заворчали - особенно седовласые.
Джеффри вывел на экран следующий слайд - человеческую яйцеклетку, охваченную извивающимся сперматозоидом, - и немного помолчал, наслаждаясь немного нервным смехом, который эта картинка всегда вызывала у аудитории.