Вид и тон Боярышникова изобличали сдержанное, но явное нежелание разговора, и я стушевался, прекратив расспросы, тем более что ступеньки наверху снова застучали - возвращался Ропшин.
Он явился немного запыхавшимся от лестничного бега, радостно возбужденным.
- Антон Валерьянович, - обратился он ко мне. - Помогите мне немного. Давайте-ка мы сюда протянем проволоку, в подвал… Пассатижи при вас? Дайте-ка мне.
Он что-то держал в руке, но что - я в полутьме не угадал, а разглядел, когда мы поднялись к выходу: молоток и медный стержень, длиной в аршин, довольно замысловатой формы - похоже на иголку, употребляемую в швейной машине. Ропшин положил это хозяйство на пол, пассатижи сунул в карман, сказал: "Давайте", - и мы потащили сильно похудевшую бухту вниз, на ходу распрямляя провод; аккуратно разместили его в уголке дверной рамы, плотно обжав им порожек - таким манером, чтобы не мешал дверце закрываться, а затем благополучно спустили моток в подвал. Боярышников молча светил нам.
Ропшин сбегал к входу, забрал молоток и эту медную палку, вернулся. Он подтащил провод к тому месту у стены, примерился, достал пассатижи и перекусил проволоку с некоторым запасом, умело и быстро зачистил конец сантиметров на десять. Затем он взял стержень и осторожно воткнул его неглубоко в грунт острием - так, наживил на вершок - и, ухватив молоток, принялся вколачивать стержень вглубь.
Бум! Бум! Бум! - падали увесисто удары. В сильной руке молоток бил ловко и несколькими взмахами вогнул штырь в землю так, что осталась от него верхушка не более спичечного коробка. Действуя пассатижами, Ропшин сделал на оголенном конце провода петлю, диаметром примерно равным толщине штыря. Померил - великовато; хмыкнул, подкрутил еще: теперь петля садилась на штырь плотно, внатяг. Он надел ее, несильно постучал вспомогательным бойком молотка, осаживая вниз. Теперь петля надежно охватывала торчащий из земли медный палец.
- Ну, вот и все, - словесно оформил положение дел Ропшин, встал, захватил инструмент и остатки провода. - Антон Валерьяныч, не откажите помочь донести это… Спасибо. Теперь вы поняли, в чем суть задачи? - спросил он, пока я запирал замок.
- Не совсем, - ответил я, справившись с навесным замком. Боярышников, не дожидаясь нас, отправился наверх.
- Не совсем? - удивился Ропшин. - А что же вам осталось непонятным?
- Вот эти вот манипуляции, - признался я, - с шариком на цепочке.
Мы начали подниматься по лестнице - он впереди, я немного сзади.
- Ну-у… - будто бы разочарованно протянул он. - Я думал, вы догадались… Я выбирал место, где грунт имеет наименьшее электрическое сопротивление. То, что вы называете шариком, - это прибор, определяющий электрические свойства грунта. Понимаете? Чем сопротивление меньше, тем шарик раскачивается сильнее. В местах с минимальным сопротивлением он совсем, можно сказать, приходит в буйство… - Ропшин засмеялся. - Вот так. Очень просто, не правда ли?.
- Да, - согласился. - Я совершенно не знал об этом. Это и в самом деле удивительно.
- Точно, точно! Поверьте уж мне.
Таким образом беседуя, мы вернулись в номер, и я, по просьбе Германа Юрьевича, положил остаток бухты на стул.
Боярышников, спиной к нам, сосредоточенно возился у окна с проводом - что уж он там делал с ним, не знаю. Я повернулся к окну. Ропшин тут же с несколько излишним дружелюбием расставил руки и улыбнулся улыбкой выборного кандидата.
- Ну, Антон Валерьянович, премного вам благодарны. Вы нам очень помогли! Спасибо вам! Наука будет вам признательна! - И он рассмеялся.
- Ну что вы, - смущенно промямлил я. - Моя обязанность!.. Оказывать услуги жильцам, помогать…
- Спасибо! - решительно повторил Ропшин и стиснул мне руку - крепко, со значением приязни. Я неуклюже поклонился, улыбаясь.
Боярышников отвлекся от проволоки, вполоборота через плечо кивнул мне, в ответ я еще раз нырнул головой вперед и раздвинул улыбку пошире.
Оставив им ключи от обеих дверей, я пошел к себе и, не дойдя до второго этажа, услыхал, как дважды щелкнул замок - исследователи заперлись. Сложные, противоречивые впечатления расшевеливали меня. Доброжелательная открытость Ропшина, сухость, почти высокомерие Боярышникова… И какая-то непонятинка тяготила меня, точила душу… Какая-то в этом сюжете была недосказанность, затаенная напряженность. Что-то было тут не так, а что - я не мог понять.
Тут я вспомнил, что забыл их предупредить, как они могут вызвать горничную звонком, и остановился на втором этаже, заколебавшись: сказать, не сказать… В глубине коридора негромко переговаривались мужской и женский голоса. Я помялся, помялся и, решив сказать, поднялся обратно.
Неслышимый в своих лаптеобразных ботинках, я приблизился к двери. Из-за нее до меня донесся неразборчивый говор Боярышникова, и в ответ ему засмеялся Ропшин - за самой дверью.
- Занятный малый, - сказал он. - Глуп, конечно, зато искренен. Самая лучшая категория! Умные честными не бывают, а жуликоватый дурак - нет уж, увольте от таких!
Боярышников снова буркнул что-то неясное, Ропшин засмеялся, и я услышал его удаляющиеся шаги. Скрипнула половица.
Я повернулся и на цыпочках, высоко поднимая ноги, пошел прочь. Таким же журавлиным ходом беззвучно спустился на второй этаж и там только малость опомнился. Постоял немного. Уши мои горели так, что о них, наверное, можно было воспламенять спички. Я был как огаженный. Ослабел в коленях, отупел и почти оглох. Постояв столбом секунд десять, я стал слышать, как продолжают бубнить в отдалении голоса, усилием вернул себе некоторое душевное равновесие и сошел в вестибюль.
Здесь все было тихо-мирно. Вкусно пахло из буфета. Федор, блуждавший по ковру, встретил меня обычным своим взглядом с некоторой приправой вопросительности.
- Поселил, - ответил я на этот немой вопрос и заговорил притворно хозяйственным голосом: - Что тут? Никаких новостей? Никто не звонил? Не заходил?
- Заходили приезжие, - неторопливо доложил Федор. - Военный, капитан, артиллерист. Затем молодая особа, по виду из коммерческих. Мест нет - пришлось отказать.
- Ну что ж, это правильно… Ирина вернулась?
- Да. Минут десять тому назад. Анна вам булки принесла и спички - сказала, что вы ее посылали.
Я прошел к себе за конторку. В душе у меня было паршиво, как наблевано туда. Разбирало желание напиться. Я вспомнил про коньяк торговца подштанниками - бутылка стояла в несгораемом шкафу… Две французские булки и три коробка спичек лежали на краю столешницы, аккуратно, на листе бумаги. Я подумал, что Анна наверняка хватала булки тою же рукой, какой поворачивала в носу, - но почему-то мысль эта не вызывала отвращения.
- Вы там с ними долго, - после небольшого молчания промолвил Федор.
Сердце мое вновь задрожало от пережитого унижения. Говорить о жильцах из девятнадцатого было сейчас непереносимо, и теперь вот как-то надо было изловчиться, чтобы и эту тему наглухо прекратить, и Федора не задеть - не хотелось обижать его, да и все же с придурью он, шут его знает, что там у него в башке замкнет.
Но, на удачу, я был выручен вывалившимися из буфета постояльцами десятого и двенадцатого номеров - уже поддатые, в разудалой, разметельной стадии угара, они тащили с собой еще бутылку "Столичной".
- О-о-о! - выкатывая дурные, налитые зельем глаза, радостно заорал один из них, десятый номер, жлобоватый тип с чудовищным, почти кастетом, перстнем на толстом пальце. - Антон Валерьянычу!.. Наше вам с подскоком!..
Ну и пошло-поехало. Минут пять я отбивался от бурных, во всю ширь хмельной души приглашений "пойти вмазать" - до тех пор, пока люксовые обитатели наконец или малость протрезвели, или их опаленным мозгам удалось освоить мысль о невозможности управляющему распивать на службе спиртные напитки. Тогда они горячо заверили меня в своей самой преданной дружбе, пониженным голосом таинственно поведали, что вечером к ним заявятся две "барышни", против чего я не возражал, - и уволоклись к себе во второй этаж.
Странно, но от этих двух дебилов мне полегчало. Тяжкая обида как бы рассосалась, а жизнь есть жизнь - обеденное время, все зашевелилось, стали возвращаться те, кто отлучился по своим делам с утра, очнулась половина первого этажа, накануне коллективно гудевшего едва не до зари, зазвенели звонки, захлопали двери, коридоры наполнились голосами, народ потянулся в буфет. Гостиница ожила.
Я нырнул в привычный ритм, и время помчалось незаметно. Я подстегивал Анну, которая хоть и старалась, шмыгала, сопела и пыхтела и даже перестала жевать, но все же не поспевала за опытными Ириной и Лукерьей, так и летавшими по этажам… Потом я зашел на кухню, где властвовал тучный и усатый повар Иван Петрович, - здесь, как всегда, порядок был, точно в роте, и работа спорилась. Удовлетворенный, я вернулся в вестибюль, и сразу же на меня, озабоченная, ссыпалась с парадной лестницы Лукерья. Я стал разбираться с ней, и немедленно зазвенел телефон - дожидался, чтоб ему пусто было! - я схватил трубку… Понеслось!
Ближе к четырем первая волна оживления схлынула, стало поспокойнее. По опыту я знал, что второго прилива следует ожидать часам к шести. Поэтому я сходил в буфет, с аппетитом там пообедал, а когда воротился на рабочее место, то столкнулся с почтальоном. На адрес "Перевала" пришли сегодня три письма, я их взял и расписался в ведомости получения корреспонденции, после чего почтальон раскланялся и убыл. Я сел за свой стол и стал просматривать письма.
Первое - это, собственно, было не письмо, а уведомление - пришло к нам из Горэнерго и напоминало об имеющейся перед сей почтенной организацией у гостиницы задолженности за электричество - каковую задолженность требовалось безусловно погасить в срок до 25 мая с.г. Тут же называлась и сумма - 237 рублей. Я отложил это послание и принялся за второе. Оно было пущено из префектуры и суть имело ту же самую: давай плати - но форма изложения была куда более элегантной, сразу было видно тонких профессиональных вымогателей, не чета еловым головам энергетиков. Бумага любезно уведомляла нас о том, что тщанием префектуры создается "Фонд социального прогресса", задачей которого является развитие социальной инфраструктуры нашего района… и так далее, на полторы страницы благородно-умного текста. За сим рекомендовалось делать взносы. Сумма, назначенная "Перевалу", определялась в 500 рублей. Надо полагать, что подобные письма чиновники позаботились разослать по всем предприятиям района.
Прочитав, я горестно вздохнул, ибо дальнейшую судьбу "Фонда социального прогресса" представляя себе вполне хорошо. Деньги, конечно, будут перечислять - кто это сделает по глупости, кто под нажимом, кто - будучи на кукане у главы районной администрации. И деньги эти обретут успокоение в карманах сотрудников префектуры, из которых, по совместительству, и будет набран весь аппарат фонда: президент, штук пять вице-президентов, ведущие специалисты… и так далее, вплоть до самого мизерного клерка - таким вот образом и будет развиваться инфраструктура.
Я отложил и это письмо. Не в моей компетенции решать такие вопросы, и пусть социальным прогрессом занимается Нестеров. Пусть это идет к нему в контору… Я вскрыл третий конверт.
Это было наконец-то настоящее письмо, и, прочитав его, я несколько оторопел, потому что автор (некто В. В. Картушко) излагал в нем удивительные вещи. Он утверждал следующее: когда тридцать четыре года тому назад фирма "Силантьев и К°" взялась за строительство здания, в котором ныне расположен "Перевал", то пришлось снести несколько одноэтажных деревянных домов, один из коих принадлежал деду В. В. Картушко, какому-то Плещееву B. C., каковой дед, впрочем, к тому времени опочил, и владелицей дома официально являлась его дочь, она же мать автора письма, Картушко (в девичестве - Плещеева) А. М. Все жильцы снесенных построек получили квартиры, и плюс к тому "Силантьев и К°" обязалась выплатить каждому из них компенсацию в размене 1000 руб. - в течение пяти лет, выдав нотариально заверенные расписки. Получила такую расписку и Плещеева. Здание построили, фирма "Силантьев и К°" тихо скончалась, здание по частям перешло к другим владельцам, расписка завалялась где-то в семейных архивах, за событиями и житейскими переломами о ней все забыли - и вот, не далее как две недели назад, перетрясая коробки с документами, В. В. Картушко случайно расписку эту обнаружил и выяснил, что компенсация выплачена не была. Во всем этом, хотя и веяло здесь анекдотом, в общем-то ничего особо странного не было - случаются на свете и не такие закавыки.
Странным был вывод, сделанный В. В. Картушко из вышеизложенного, именно: ввиду того, что следы силантьевцев давно занесло песком времен, а фасад гостиницы "Перевал" располагается ровно на том месте, где в собственном доме некогда влачил свой земной жребий B. C. Плещеев, - администрации "Перевала" рекомендовалось выплатить законному наследнику покойного, каковым В. В. Картушко и является, указанную компенсацию, сумма которой, с учетом инфляции и каких-то непонятных мне "годовых процентов", определялась теперь наследником в 3743 рубля - эта скрупулезность поразила меня до глубины души. Деньги предлагалось выслать на указанный абонентский ящик. За этим шло уверение в совершенном почтении, сегодняшняя дата и расфуфыренная подпись.
Прочитав письмо, я некоторое время сидел, чувствуя, что чего-то в этой жизни не понимаю. Поглядел на конверт - обратного адреса там не было, почтовый штемпель стоял сегодняшний. Перечитал еще раз. Кажется, начал понимать. Святая простота В. В. Картушко имела под собой, очевидно, какое-то психоневрологическое обоснование, но вникать в эту проблему я, конечно, не стал, а приобщил текстовку и конверт к сочинению мудрецов из префектуры - в папку "На подпись", решив, что и с В. В. Картушко должен разбираться босс. После этого я взял журнал регистрации входящих документов, пометил дату и вписал в него все три корреспонденции; против первой проставил "исполнено", а против двух прочих - "отправлено в контору", проштамповал бумажки резиновым клише "Вх", проставил номера… Занимаясь этим, я позволил себе поумничать, рассуждая о том, что, дескать, деньги есть род социальной энергии, нечто вроде потенциальной энергии в механике: тело, обладающее потенциальной энергией, находится в неустойчивом положении, например шарик на вершине горки. Силы окружающего мира стремятся скатить шарик вниз, лишить его потенциала. То же и с человеком - мир так и норовит высосать, вырвать, выжать из него деньги, сбросить его в денежную яму. Три письма! Такие разные, а смысл один: дай деньги… Тогда, развил я мысль далее: те люди, что сколачивают состояние, - они, значит, обладают некоей силой, меняющей направление движения - деньги текут к ним, а не от них, они призывают деньги внутрь какого-то заколдованного круга, подобно тому как шаман призывает духов пляской с бубном… Мысль эта показалась мне красивой, и я с полминуты, прищурясь и прикусив зубами ручечный колпачок, приятно оглаживал ее в сознании, но что-то мешало мне, что-то раздражительное. Выйдя из философского забвения, я с некоторым недоумением понял, что это "что-то" находится не во мне, а снаружи. Еще через мгновение до меня дошло, что это из буфета доносится непонятный и подозрительный шум, сильно смахивающий на ссору, причем общий гомон пронизывал визгливый деревенский фальцет Анны, которой там, в буфете, находиться совершенно ни к чему.
- Федор, - удивился я. - Что там за шум?
Федор тоже казался озадаченным.
- Не знаю, - пожал он плечами. - Они уже минут пять как разгалделись.
Это был явный непорядок, и я отправился устранять его. Посетителей в буфете, к счастью, не было, а у стойки имелись буфетчица Нина, Иван Петрович и взволнованная, разгоряченная Анна. Форменный ее голубой чепчик сбился набок. В глубине кухни сновали шустрые поварята.
- Так, - сказал я металлическим голосом, приближаясь к троице. - Что у вас здесь происходит? Вы знаете, что шумите на всю гостиницу?
К удовлетворению моему, Нина и Анна заглохли, а Иван Петрович внушительно выкатил глаза и пояснил:
- Локальная катастрофа, Антон Валерьянович. Молоко скисло.
Иван Петрович был отличный мужик, добрый, порядочный и трудолюбивый, грозный к своей кухонной челяди, но без малейшего злопамятства - просто уж очень он любил порядок и не терпел никакой расхлябанности. Единственный - безобидный, впрочем - заскок был у повара: неукротимая тяга к употреблению всяких мудреных слов и выражений. Видимо, ему казалось, что такая манера разговора есть верх респектабельности.
- Молоко скисло, - сурово повторил я, глядя на Анну. - Так что же теперь, верещать на всю улицу?
Анна надулась и засопела носом.
- У нее на этот счет своя гипотеза, - сообщил Иван Петрович, а симпатичная большеротая Нина насмешливо заулыбалась.
- Сами вы гипотеза, Иван Петрович, - сердито, но с опаской огрызнулась насупленная Анна. Но Иван Петрович был выше подобных обид.
- Вот, извольте видеть, - добродушно хмыкнул он в усы, а Анна затеребила руками передник.
- Ну, что там такое, - снизошел я до гипотезы горничной. Та, однако, молчала. - Ну, Анюта, тебя спрашиваю? Что такое?
- А то, Антон Валерьянович, - горячо заговорила Анна, - что нечистая сила эти ваши из девятнадцатого номера. Вот что!
- Вот… ты что, ополоумела? - обалдело пробормотал я.
- Ничего я не ополоумела! Мне и тогда еще почудилось: неладно там, только уж говорить не стала, все равно ведь не поверите, только надсмеетесь… А только чародеи они, колдуны, и глаза-то у них не человечьи, особо у того, у седого. Может, и совсем нежить, прости Господи. Я, Антон Валерьянович, туда к ним больше не пойду, - неожиданно закончила она.
- Ну-ну, - предостерег я ее. - Раскудахталась… куда я тебе укажу, туда и пойдешь. Ясно?
- Воля ваша, конечно, Антон Валерьянович, как вы здесь начальник, - а только не пойду я туда, хоть режьте, - повторила Анна с уморительно упрямым видом. Иван Петрович и Нина рассмеялась.
- Так… ну, ладно, - сдержался я. - Ну а при чем тут молоко?
- От нечисти всегда молоко киснет, - убежденно заявила Анна. - У нас в деревне всегда так было. Начинает молоко киснуть, да и все тут. Значит, нечисть в доме завелась. Батюшку позовут, он покропит, молитву прочитает, нечисть и убежит, не терпит святости.
- Ну вот, - усмехнулся я. - Так чего же ты боишься? Поднимешься туда к ним, прочитаешь молитву - чего пугаться-то?
- Так я ж мирская, - логично рассудила Анна. - Сана на мне нет.
Я сдвинул брови, готовясь было выругать глупую девку, но неожиданно выступил Иван Петрович.
- К-хм… Антон Валерьянович, - солидно и благодушно сказал он. - Между прочим, смех смехом, а элемент парадоксальности налицо.
- То есть? - не понял я, слегка раздражаясь.
- Кгм… лично я такое вижу впервые. Чтобы свежее молоко в холодильнике скисло. Сегодня свежее купили, поставили туда, а оно скисло прямо в простоквашу. Это уникальный факт. Я, грешным делом, сначала подумал, что эти, - Иван Петрович кивнул на веселых, но почтительных поварят, - дегенераты, напортачили чего-то там. Оказывается, нет. Я был крайне удивлен. Крайне. В моей личной практике это первоначальный казус.