27.
Перов откинулся на спинке стула и посмотрел на часы. Второй час ночи. Для того чтобы выспаться, сейчас ему хватало четыре часа. Счетчик "Ворда" показывал две тысячи слов. Успеет ли он произнести их в отведенные на выступление пятнадцать минут?
Якову Борисовичу Фингерману, председателю областного общества психиатров, он звонил на прошлой неделе. Клинический случай (хотя в данной ситуации было бы правильно говорить о двух тысячах идентичных случаев) заинтересовал старого еврея.
– Все это более чем любопытно. Я готов предоставить вам пять дополнительных минут. Но, друг мой, вы уверены, что хотите выступить на собрании именно врачей, а не писателей-фантастов?
Перов пробежал глазами по первому абзацу. "Как известно, психические расстройства, возникающие при вирусных и бактериальных поражениях головного мозга, проявляются различными психопатологическими синдромами – от неврозоподобного (астенического) синдрома и острых психотических реакций экзогенного типа до психоорганического синдрома в виде деменции и грубых расстройств поведения".
Стоит ли тратить время на такое пространственное введение? Или сразу хватать быка за рога? "Шестнадцатого июля в два сорок в отделение психопатологии психиатрического диспансера поступил пациент в бессознательном состоянии".
Так лучше? Он вспомнил, как писал кандидатскую. "Использование кодеинсодержащих препаратов в лечении маниакально депрессивного синдрома". Ему было двадцать восемь, и он стремился довести каждое предложение в работе до совершенства. Он вспомнил первый изрезанный на лоскуты экземпляр работы, клей и ножницы, карточки для литературных источников, простыни расчета дисперсионного анализа. Восемь месяцев ежедневной корректуры привели к первоначальному варианту.
Так что в этом докладе пусть первый абзац остается таким, как есть.
"Психические нарушения при нейроинфекциях в целом принято рассматривать в рамках экзогенного типа реакций и различных стадий психоорганического синдрома. Однако природа формирования относящихся к ним различных психопатологических симптомокомплексов, несмотря на усилия многих отечественных психиатров, остается малоизученной". Или неизученной?
– Работать некому, а ты со своей наукой, – вспомнил он слова главного.
Замечание было вполне обосновано. Ситников исчез шесть дней назад и больше не появлялся (официальная версия – заболел, неофициальная – запил). Шпак написал заявление по собственному желанию и уехал, не дожидаясь резолюции начальства (соответственно не отработав положенные две недели и не забрав трудовую книжку из отдела кадров). И все равно, Перов не мог не поехать.
– А через месяц это сделать никак нельзя? – наседал главный.
– Нет, – он помолчал и выложил последний аргумент, к которому старался прибегать как можно реже. – Я все равно поеду туда, даже если мне придется для этого уволиться.
Главный подписал заявку. Командировочных в бухгалтерии не дали, но пообещали к четвергу что-нибудь придумать.
Ладно. Он снова отвлекся. Итак, что мы имеем? Сто шестьдесят восемь пациентов с идентичными симптомами. И одного пациента со специфическим течением заболевания. Дальше он описал все то, что происходило в отделении на протяжении последних шести недель. Вышло весьма недурно. Но оставалось еще много, о чем он не написал.
Перов не написал ни слова о чернокожем парне, черным как крепкий кофе, который он пил по утрам. Амали или Амади? Перов никак не мог вспомнить, как его звали. "Оно намного крупнее, чем может показаться на первый взгляд. Доктор, у меня к вам будет одна просьба. Если вдруг Ашиев вернется, дайте мне знать".
После выхода на работу Перов позвонил этому иностранцу. Никто не ответил. А в конце недели в "Вечернем Сольске" вышла статья о загадочном убийстве уроженца Сомали и гражданина Германии.
Он ничего не написал о Стасове, зажаренном в аппарате МРТ, о фантастических снах и мрачных предчувствиях этого пациента, о лобной части его полушарий, превратившейся в губку, и о гигантском муравейнике, который он соорудил в своей квартире. Не упомянул Перов и о карте, на которой он точками помечал адреса, откуда привозили инфицированных. Неровный круг с центром в драматическом театре. Самые тяжелые случаи, связанные с полной потерей самоконтроля, находились в центре, те, что легче, – на периферии. Как будто в театре взорвалась бомба.
Перов вдруг оторвался от компьютера и посмотрел на свое отражение в окне. Ему показалось, что сквозь стекло из темноты за ним кто-то смотрит. Пристально и злобно.
28.
Третий день Иисус разговаривал с ней. Его лик на подаренной Галей иконе светился приятным белым светом. От него можно было не прятаться, как от солнца в шифоньере.
– Ты будешь жить, если захочешь. Если сделаешь то, о чем я тебя попрошу. Сначала это покажется тебе неисполнимым. Но присмотрись внимательнее, и ты поймешь, что это справедливо. Я иду тебе навстречу. Но сделай и ты шаг. От тебя нужна жертва.
– Нет. Это слишком. Это единственное, что у меня есть.
Она родила его, когда ей было сорок три. Когда на ней поставили крест все шесть городских акушеров-гинекологов, к которым она обращалась за помощью на протяжении двух десятилетий. Узнав о беременности, она рыдала от счастья двое суток. А тест с двумя полосками носила в кармане как талисман еще десять лет, пока однажды не постирала.
– Я подарю тебе новую жизнь. Это самый большой дар, который может получить человек. И жертва не может быть мизерной. Это звучит жестоко только для того, кто не читал Священного Писания. Вспомни, что потребовал Бог от Авраама. Он доказал свою веру, и ты должна доказать свою. Жизнь за жизнь. Это справедливо. Кто дал, тот забрал. К тому же твой сын не агнец. Ты помнишь, как он распял тебя на кровати. Вместо жгутов вполне могли быть и гвозди. Это был знак. Думаю, ты понимаешь, о чем я. Подумай об этом. Не обрекай ни себя, ни его на муки адские. Уверен, о муках ты знаешь достаточно, чтобы принять правильное решение. И не переживай. Ему не будет больно.
29.
Дул ветер. Песчаная пыль резала глаза и скрипела на зубах. Коммунальная служба не работала всего две недели, а город уже погружался в первобытное состояние. Пустые глазницы окон, высохшие клумбы, присыпанные песком дороги и тротуары. Город держался изо всех сил, но ветер настойчиво час за часом выдувал из него душу. За всю дорогу Вале не попалось ни одного человека. История с исчезновением и перевоплощением подходила к концу, поскольку людей больше не осталось. Раз, два, три, четыре, пять – Чупакабра снова идет искать. Кто не спрятался, я не виноват. Очень может быть, что сегодняшняя игра будет последней.
Он был через дорогу от вокзала, когда услышал гудок. Где-то впереди, спрятанный за зданием вокзала, застучал колесами уходящий поезд. Валя невольно ускорил шаг, но тут же его сбавил. Что толку торопиться, если мама все равно осталась дома? На двери вокзала висел лист бумаги. "Вход со стороны перрона". Невидимый поезд набирал ход.
Валя вышел к железнодорожному полотну, прежде чем огни последнего вагона исчезли из вида. Дымящийся окурок на перроне и два плевка на асфальте стали для него артефактами нормальной жизни за пределами Сольска. Поезда по-прежнему ходят, а значит, они смогут уехать. Остается только купить билет.
Зал ожидания встретил его гробовой тишиной. Сквозь распахнутые двери внутрь нанесло песка. Две пары следов, уже сильно заметенные, пересекали пыльный пол коридора. Судя по форме и размерам, это были женщина и ребенок. Несколько дней назад, прислушиваясь к громкому эху пустого зала, они прошли к задернутому ширмой окошку кассы. Возможно, женщина постучала в стекло. Подождала, но недолго, потому что все и так было ясно. В расписании она отыскала ближайший поезд и села его дожидаться (вытертое пятно на скамье). Дальше следы вели от лавки к выходу. Возможно, направились на перрон, услышав приближение поезда. А может быть, зал они покинули и по совершенно иной причине, особенно если задержались здесь до захода солнца.
Рядом с потухшим электронным табло висела доска с расписанием. Пассажирооборот вокзала Сольска был невелик. Пара поездов дальнего следования и столько же пригородных электричек. Все остальное проходило транзитом. Он довольно быстро нашел нужную строчку: "Тюмень – Москва. Время прибытия – 18:22". На этот поезд они и сядут.
Он вспомнил про подписку о невыезде. "Выбраться из тюрьмы намного сложнее, чем там оказаться". Капитан, а что вы скажете насчет того света? Легко ли будет выбраться оттуда?
Деньги на дорогу у него есть. Он договорится с проводником, ведь взять билет он не может – ни кассы, ни Интернет не работают. Да пусть это будут хоть стоячие места в тамбуре – ему все равно. Лишь бы убраться из этого проклятого города.
30.
Внезапное желание главврача ознакомиться с материалами завтрашнего выступления явилось для Перова полной неожиданностью.
– Давайте во второй половине дня, чтобы никто не дергал. И не забудьте таблицы и графики.
– У меня только в электронном виде.
– Отлично. Посмотрим на проекторе. Жду вас у себя, скажем, в час дня.
Время встречи было не менее странным, чем желание. На протяжении многих лет первый час после полудня Андрей Юрьевич встречал дома с ложкой в руках.
– Хорошо. Я буду.
Шматченко явно темнил. Доклад он, конечно, послушает, но говорить они, скорее всего, будут о чем-то другом. Неприятных тем могло быть две. Смерть Стасова и прогулы Ситникова. Скорее всего, он коснется и того, и другого.
В приемной тяжелые занавеси на единственном окне были задвинуты. Из темноты на Перова совой смотрела Анна Степановна, бессмертный секретарь, переживший на своем посту полтора десятка главврачей.
– Фотографии печатаете?
– Федор Петрович, дорогой, фотографии впотьмах не печатают уже лет десять. Никаких красных ламп, проявителей и фиксажей. Так что шуточки ваши, скажем прямо, немного подтухли, – с годами язык Анны Степановны становился только острее.
За дверью директорского кабинета громко разговаривали две женщины. Потом вдруг что-то громко упало на пол и разбилось.
– Занято?
– Нет. Проходите.
В кабинете было чуть светлее. На стене за спиной Перова висел экран лазерного проектора. Андрей Юрьевич смотрел старинный черно-белый фильм Спилберга про фашистские лагеря. Название вертелось на языке, но Перов его так и не вспомнил.
– Проходите, Федор Петрович. Присаживайтесь. Раскрытый ноутбук подсвечивал бледное лицо главного врача. Перов нащупал ближайший стул и сел.
– Давайте таблицы.
Голос главного звучал ниже и глубже обычного. Перов протянул в темноту флешку и почувствовал, как главный взял ее, коснувшись его руки ледяными пальцами. На стене вместо вагона с тощими заключенными загорелся равнинный пейзаж "рабочего стола".
– Андрей Юрьевич, смотрите в папке "Доклад". Да, здесь.
На экране появилась первая таблица.
– Да я мог бы и на мониторе показать. Не стоило с проектором заморачиваться.
– Так лучше.
Глаза начали привыкать к темноте, и Перов разглядел некоторые любопытные детали, от которых похолодело внутри. Рядом с ноутбуком перед Андреем Юрьевичем стояла картонная коробка для обедов на вынос и тарелка с вилкой. Сбоку к директорскому столу был приставлен еще один стул, перед которым тоже стояла грязная тарелка.
– Хотите? – главный кивнул на коробку. – Отличные роллы. С семгой, угрем и икрой летучей рыбы.
Темнота и японская кухня. Вполне закономерный финал. Передача инфекции от больного к врачу – классика жанра. Интересно, как санитары отнесутся к приказу упаковать главного и не отправят ли они в палату самого Перова?
Если не считать пары странных мелочей, главный вел себя вполне адекватно. Во всяком случае не агрессивно. Перов оценил расстояние от директорского кресла до стула, на котором сидел сам. С поправкой на не гуттаперчевую комплекцию Андрея Юрьевича внезапное нападение было практически исключено. Перов решил, что не будет спешить.
Главный хорошо шел на контакт, а значит, этот разговор вполне мог бы дополнить доклад, который они собрались обсудить.
– Нет, спасибо.
– А я доем, с вашего позволения. Время обеденное, сами понимаете. А я человек режимный.
Перед словом "человек" главный выдержал паузу, словно подбирая более подходящее слово, но не нашел.
– Ну что, начнем?
Перов услышал стук каблуков секретаря в приемной. Громко хлопнула входная дверь. Коридорный шум исчез, будто Анна Степановна забила последний гвоздь в крышку гроба.
– Давайте с самого начала. Я хотел бы услышать все от начала и до конца.
– Хорошо.
Перов развернулся лицом к экрану и почувствовал, что главный смотрит не на экран, а ему в затылок. Мерзкий холодок пробежал по спине, точно как три недели назад, когда он залез через окно в мертвую квартиру Стасовых.
– Вводная часть доклада – выдержки из учебника по психиатрии – вряд ли вам будет интересна. Давайте я переду сразу к таблицам. Их всего три. Итак, в первой таблице отражено количество госпитализаций по дням. Ежедневное количество обращений росло (и продолжает расти) в геометрической прогрессии. Нет сомнений, что мы имеем дело с инфекционным заболеванием. Почти наверняка болезнь передается с водой или пищей.
В миску с соевым соусом громко плюхнулся ролл.
– Не обращайте внимания, Федор Петрович. Пожалуйста, продолжайте.
Перов прислушался к монотонной работе челюстей. Жадное чавканье становилось все громче.
– Во второй таблице приведены данные по двадцати четырем произвольно выбранным больным. Наблюдать большее количество пациентов было невозможно по техническим причинам, но нет сомнений, что результаты были бы аналогичными.
В шкафу что-то скрипнуло. Перов замолчал и повернулся к главному. Туго набитые рисом щеки, скрывая глаза, двумя буграми торчали из лица.
– Пфуфуфа пфуфуфуйте.
Очевидно, это должно было означать "пожалуйста, продолжайте".
– В таблице два представлена самая любопытная часть наблюдений. Почти невероятная. Многие действия больных оказываются непонятным образом синхронизированы, либо взаимосвязаны. И это при полном отсутствии возможности какого-либо контакта. Двенадцатого числа восемнадцать человек, находящихся в разных комнатах, вдруг одновременно повернули головы на север и застыли в таком положении на сорок секунд. Никаких визуальных шумовых или тактильных сигналов в тот момент с той стороны не поступало. А шестнадцатого числа ответы в вопросниках двадцати восьми человек совпали буква в букву. В каждом вопроснике было восемьдесят четыре вопроса, и заполняли их больные в моем присутствии. К этой таблице у меня есть копии записей камеры видеонаблюдения. На случай, если кто-то из коллег вдруг усомнится в моей беспристрастности. В третьей таблице приведены результаты анализов крови сорока пациентов. Как вы видите, немного стрептококков, стафилококков, хламидий и прочей ерунды – все в общем-то в пределах нормы. Результаты анализов на антитела тоже вполне тривиальны. Но инфекция точно есть. Скорее всего, вирусная. Организм ее не видит, и лаборатория пока что тоже.
Андрей Юрьевич отодвинул тарелку в сторону и рыгнул.
– Это все?
– В общем-то да.
– Блестяще. Отличная работа. Но вы забыли про имбирь.
– Простите?
– Инфицированные неравнодушны к имбирю, – главный постучал пальцем по вымазанной тарелке. – Кажется, этот факт ускользнул от вас. Или вы умышленно умолчали об этом, чтобы не выдавать собственных подозрений касательно меня лично?
Перов подумал, что недавняя победа любопытства над страхом была одновременно и поражением здравого смысла.
– И не припомню, чтобы вы упомянули светобоязнь. На мой взгляд, это обязательно стоило отметить. И все же вы славно потрудились. Кстати, почему в докладе отсутствуют выводы?
– Это просто сообщение, а не исследовательская работа. Так сказать, тема для размышлений.
"Надо срочно выбираться отсюда". Перов посмотрел на входную дверь и через плечо назад. Главный был выше, крепче его и младше на пятнадцать лет. Но самое главное, он был невидим. Экран ноутбука у него на столе давно погас, а проектор, развернутый в сторону Перова, жестко слепил.
– И все же, что вы сами думаете по этому поводу? Судя по звуку, он по-прежнему сидел в кресле.
– Окончательные выводы делать, конечно, преждевременно. Но эти одновременные пробуждения, синхронная работа зубными щетками в умывальнике, игра в шахматы. Это выглядит, как если бы больные контактировали друг с другом неизвестным нам образом.
Дверь кабинета открылась, и Перов увидел, как в темноте блеснули стекла очков секретаря. Главный вытер рот и встал из-за стола. Сердце застучало так, словно Перов выпил десять чашек кофе и бегом поднялся по лестнице на пятый этаж.
– Отличная работа! Но, Федор Петрович, прошу вас понять меня правильно. Вам может показаться, что я желаю вам зла. Поверьте, это вовсе не так. Я борюсь за собственную жизнь, которая, к сожалению, вдруг оказалась несовместимой с вашей.
Перов резко встал, опрокинув стул, в тот момент, когда Анна Степановна шагнула в его сторону. По правой руке что-то больно царапнуло. Он одернул занавеску, и метровая полоса света разбила полумрак кабинета надвое.
Секретарь отскочила в сторону, и они оба – и главврач, и она – оказались отрезаны от Перова. "Они боятся света как вампиры. Если сорвать занавеску со второго окна, они оба полезут под стол".
В углу что-то скрипнуло. Перов не успел повернуться. Боль пронзила шею. На живот потекло что-то теплое, как будто кто-то тоненькой струйкой лил ему на рубашку теплую воду из чайника.
За спиной Перова стоял выписавший две недели назад Чертков из седьмой палаты и вытаращенными неморгающими глазами смотрел ему в затылок. Дверки вещевого шкафа были распахнуты. Пустые вешалки сдвинуты в сторону, освобождая место для головы.
Лежа на пыльном ковре, Перов протянул слабеющую руку к ране в шее и нащупал квадратный торец палочки из набора японской кухни.