Но самым интересным было их необычайно рано развившееся мифотворчество. Уже через семь лет они имели законченную и стройную систему мифов, объясняющих все явления окружающего их мира. Их прежняя жизнь среди взрослых в значительной степени забылась и сама стала мифом о золотом веке, потерянном, как это обычно бывает, за грехи. Идея была привлекательная, поскольку именно тогда в Хониаре начались первые серьезные аварии - врезались в стены автоматические автобусы, лопались трубы водопровода. Дети не могли перекрыть воду, так как просто не знали еще, как это делается. В итоге, она затопила подвалы многих зданий, вызывая короткие замыкания. Многие районы города остались без электрического освещения. Вода разлилась и по улицам, образовав ручьи. Они стекали в реку, перерезанную Зеркалом; ее течение поддерживали мощные насосы, качавшие воду к истоку от устья, где образовалось небольшое озеро. Растения в полумраке Зеркала Мира не завяли, наверное, только потому, что оно превращало любой живой организм в нечто неистребимое. Любой лист, любая травинка обратились в неразрушимый алмаз…
Познав свою неуязвимость, дети вовсю пользовались ей. Они прыгали с крыш, гуляли по дну единственного в их мире озера. Смерть исчезла из круга их понятий. Потом едва не произошла катастрофа - едва достигнув двенадцати лет, они открыли любовь и почти сразу же поняли необходимость одежды, хотя это почти не помогло. Их некому было остановить, объяснить, что хорошо, а что - нет. Но Лэйми каждый раз улыбался, вспоминая этот период своей юности. Тогда он занимался любовью чуть ли не сутки напролет и постоянно пребывал в предвкушении удовольствия - это было удивительным ощущением… и это был настоящий провал в бездну животных инстинктов. Он занял, пожалуй, несколько лет. К тому же, у любви обнаружились малоприятные спутники - ревность, зависть, насилие…
Насилие едва не вызвало войну - до убийств не дошло лишь потому, что под Зеркалом они были физически невозможны. Но раскол между теми, кто хотел насиловать и теми, кто хотел любить, был очень резким. Те, насильники, оказались в меньшинстве, отверженные всеми - а на огражденном неприступной стеной Зеркала клочке земли просто не было места для двух враждующих сторон. Естественное для детей стремление к справедливости не позволяло им терпеть даже малые проявления насилия и подонки были, в конце концов, лишены возможности творить зло, но цена этого избавления оказалась ужасна. В мире, где не было смерти, было возможно еще погребение заживо. Тысячи тех, кто насиловал и унижал, сейчас покоились, связанные, глубоко под толщей мокрой глины - не способные более двигаться и дышать, однако все сознающие. По сравнению с ЭТИМ любые муки внешнего мира казались Лэйми надуманными.
Про тех же, кому удавалось освободиться из могил, в которые их повергла ненависть товарищей к их гнусным страстям, ходило множество страшных историй. Как говорили, несколько этих существ все еще укрывались в пустынных районах мира. Какого-то серьезного вреда, хвала Зеркалу, они причинить не могли, но люди постоянно исчезали - по пять, по десять каждый год, - и оставшиеся понимали, что ТЕ их похитили и скрыли в земле…
Страшней всего для жителя его мира было подвергнуться подобной участи, ибо, если не удавалось разыскать могилу и освободить страдальца, тому оставалось дожидаться лишь отключения Зеркала - которое принесет ему кошмарное освобождение смерти.
Конечно, беглых чудовищ ловили. Некоторые даже попадались. Зеркало не допускало физических мук, но ведь казалось бы безобидные вещи - вроде яркого света, громкого звука, обычного лишения сна могут терзать сильнее любой боли. Лэйми видел несколько бетонных мешков, в которых сидели эти… существа. Один Бог знал, во что обратились их сознания после многолетней обработки мерзкими звуками - вроде тех, какие издает эмалированный таз, если волочить его по кафельному полу - стробоскопическими вспышками и иными, более гнусными придумками. Это были не люди, и при одной мысли, что одно из этих дважды осужденных существ однажды получит свободу, его охватывал невыразимый ужас…
Но, как бы то ни было, эра разврата и сопутствующих ему беспорядков отошла в прошлое по очень прозаической причине - разнообразие интимных удовольствий, в общем, невелико, и любой мало-мальски пытливый ум рано или поздно задает себе вопрос - а что еще есть в этом мире?
Так началась эра познания - уже не на детском уровне. Обитателям мира пришлось изобрести идею письменности, чтобы понять назначение доставшихся им книг. Расшифровка их стала одной из труднейших задач и оказалась лишь частично успешной - слишком далеко успели разойтись их языки…
До сих пор из наследия прошлого понято было не все. Кое-кто - и Лэйми был в их числе - свободно владел ойрин и другими языками Джангра, но большинство не давали себе такого труда. Вторичный мир уже давно перерос то, что досталось им в наследство от внешнего…
Эпоха осознания и усвоения созданного не ими заняла едва ли не столетие. Потом, когда прежний мир был исчерпан, настала пора Вторичного Мира, который рос и сейчас - но не только. Многие - и в их числе лучшие из обитателей мира - посвятили свои жизни созданию совершенно нового не в мире фантазий, а в реальности. Вначале они лишь восстанавливали то, что разрушило их собственное неразумие и время. Но теперь… новые вещи… новое оружие (его делали особенно усердно, зная, что Зеркало однажды рухнет и им придется, как предкам, сражаться за свои жизни), новые законы природы, которые едва ли удалось бы открыть тем, чьи жизни не продлило Зеркало…
Вот только движение это постепенно замедлялось. Оно не прекращалось, совсем нет, но становилось как бы сонным. Неспешность, неторопливость стали основными чертами обитателей мира. Холодная апатия все больше овладевала ими, и, в то же время - странное, тревожное томление. Им хотелось изменять себя и свой мир - но порой мотивы и результаты этих изменений становились странны… Порой Лэйми встречал вещи, которые казались ему совершенно бессмысленными и даже пугающими. Ему казалось, что некоторые из его собратьев за века размышлений заглянули в такие глубины, в которые не должен прозревать человек, и то, что они там увидели, теперь прорывалось на поверхность, превращая его мир в то, чего он не хотел видеть.
2.
Лэйми недовольно помотал головой. Ему не нравилось направление, в котором развивался Хониар, но все его попытки представить нечто другое, в конечном счете, ни к чему не вели. Не имело смысла придумывать все новые и новые миры, если не было возможности их воплотить. К тому же, его уже не первый день преследовала мысль, что он может сделать что-то очень важное, вот только что - он никак не мог вспомнить. Это начало уже его раздражать - как и бесполезное, в общем-то бдение над обломками мертвого прошлого.
Лэйми опустил ресницы и постарался изгнать из головы все, до единой, мысли. В тот миг, когда это ему удалось, он распахнул глаза - это, пусть и немного, походило на второе рождение. Такой старый детский трюк не раз выручал его, когда он совершенно запутывался в своих побуждениях - он позволял отбросить их все и действовать инстинктивно, совершенно бездумно - так, словно его телом распоряжается кто-то еще, а сам он смотрит на это со стороны. Помог он и сейчас - твердо решив отправиться в путь и совершенно не зная, где он закончится, Лэйми словно сбросил с себя все двести прожитых им лет. Не замеченный никем, он вышел из Библиотеки, сел в скутер - не в тот, на котором прилетел к ней, потому что никто не обращал на это внимания - и помчался обратно. Достигнув набережной, он повернул к Генератору - по-прежнему подчиняясь невидимым побуждениям подсознания.
Проспект, по которому он мчался, вел к сердцу их мира от несуществующих уже Врат Хониара. Раньше он носил имя Императора Охэйо IV, сейчас его не называли никак. Говорили просто "дорога" - и все.
Когда-то на месте Генератора - а его, естественно, пришлось разместить в геометрическом центре городской застройки - стоял правительственный дворец, тех еще времен, когда Хониар был столицей Директории Джулии, одной из небольших стран, поглощенных Империей Джангра. Когда в планетную систему вторглись Мроо, дворец и прилегающие кварталы срыли, чтобы освободить место для самого дорогого и сложного сооружения на планете.
Проспект обрывался неожиданно, уступая место неприглядного вида пустырю. Еще в самом начале стройку окружили пятью линиями проволочных заграждений. Проволока давно проржавела, опорные столбы покосились и только стальные боевые башни - наподобие тех, что прикрывали когда-то подступы к Вратам Хониара - угрюмо возвышались между заграждениями, над морем дико разросшегося бурьяна.
Пройти пешком здесь было бы, пожалуй, трудновато и даже на скутере пришлось проявить известную ловкость, лавируя между бетонными опорами и верхушками несокрушимых кустов. Возле самой пирамиды Генератора земля была мощена бетонными плитами, осевшими и занесенными пылью, но мертвыми, словно бы выжженными. Темная стальная стена вздымалась над Лэйми, словно склон горы. Вблизи от нее становилось кисло во рту, а мускулы сводила неприятная дрожь - ощутимые и без приборов признаки сильнейшего магнитного поля. Тем не менее, Лэйми подвел скутер вплотную и коснулся стены. Не верилось, что такая громадина имеет такую ровную поверхность, к тому же, теплую, словно живая кожа.
Генератор имел еще одну общую с живыми организмами черту - это было монолитное сооружение, скорее выращенное, чем построенное и в него нельзя было войти. Вломиться внутрь него силой нечего было и думать - здесь, возле центра Зеркала, его защитная мощь так возрастала, что даже мертвый металл почти уравнивался по прочности с неразрушимой живой материей. Конечно, это было хорошо - это значило, что для механизмов внутри Генератора и подавно почти не будет сноса… но то, что любая машина рано или поздно ломается, понимали все. Генератор мог протянуть еще тысячи лет - но, рано или поздно, Зеркало Мира исчезнет. Его природа до сих пор оставалась загадкой, хотя устройство Генератора Лэйми знал хорошо - его строительные чертежи были давным-давно найдены и выставлены в Библиотеке.
Под исполинскими плитами броневой облицовки пирамиды, достигавшими в толщину метров шести, скрывался колоссальный тороид термоядерного реактора. Оплетенный множеством труб и кабелей, он заполнял ее почти целиком, питая энергией второй колоссальный тороид - Ускорителя, создающий над городом силовое поле. В пустой сердцевине тора, под центральной четверкой шпилей помещался Проектор Зеркала - именно излучаемые ими волны - или нечто другое - придавали Зеркалу и всем, кого оно скрывало, неразрушимую прочность.
Под пирамидой находился обширный подземный ярус со вспомогательными машинами. В самом его центре, под Проектором, было хранилище термоядерного топлива - как хвалились проектировщики, его должно было хватить на десять тысяч лет, - но большую часть подвала занимали насосы и теплообменники. Реактор излучал мало тепла, - в сравнении с его мощностью, - но его приходилось сбрасывать в реку по подземным туннелям. В неизменном круговороте воды тепло переходило в воздух, а потом ускользало за Зеркало. В этом заключалось одно из самых удивительных его свойств - абсолютно непроницаемое снаружи, изнутри оно было прозрачно - хотя бы частично. Впрочем, за то, что тепло, уходящее из их мира, попадает в мир внешний, а не во что-то, что лежит вне обычных измерений, ручатся бы никто не стал…
Лэйми остановил скутер у начала широкой стальной лестницы, ведущей на плоскую крышу Генератора - там, под таинственным солнцем их мира, помещался Круг Снов. Там, в мягких удобнейших ложах, сейчас спали сновидцы, вбирая в себя неисчислимые видения Вторичного Мира. Они, конечно же, являлись во сне в любом месте Хониара - но в Круге Снов этот процесс неизмеримо ускорялся. Лэйми тоже отдал дань этому увлечению - и оттолкнуло его, как ни странно, то, что Вторичный Мир виделся ему яснее, чем у остальных. Он словно проваливался куда-то - настолько крепким становился сон - а проснувшись долго не мог понять, по какую сторону Реальности оказался. Его сны в Круге становились удивительно сложными, нездешними, - но сам он чувствовал себя совершенно выжатым, словно комок мокрой ваты, и проснувшись еле мог двигаться. Под Зеркалом вполне можно было сойти с ума и Лэйми оставил сомнительную затею. Менее восприимчивым сновидцам, впрочем, ничего не делалось.
Он никогда больше не бывал в Круге, но здесь, у его подножия, бывал множество раз - сначала одержимый сомнениями, потом - по ставшему его личной религией ритуалу поклонения сердцу их мира - но, с какими бы чувствами он не приходил сюда, уходил он с одним - с облегчением. Нерушимая громада Генератора давала ему уверенность в незыблемости его маленькой Вселенной.
Убедившись, что здесь ничто не изменилось, Лэйми вернулся на проспект. Древние заграждения опоясывала подковой широкая улица, упиравшаяся торцами в берега реки. Промчавшись по ней, он увидел кое-что гораздо более интересное, чем безответный монолит Генератора - Арсенальную Гору, второй, после Библиотеки, центр жизни мира. Когда-то ее построили как центр управления Зеркалом, но от тех пультов давно ничего не осталось - их частью разбили, частью разобрали из любопытства еще в первые годы изоляции. Когда их значение поняли, было уже поздно… Теперь здесь трудились те, кто Вторичному и прочим мирам Библиотеки предпочитал работу с мертвой материей. Их было меньше, но их труды были гораздо более важны. Когда ресурс Генератора иссякнет, именно от Арсенальной Горы будет зависеть - быть ли их миру и его обитатели хорошо это понимали…
По форме Арсенальная Гора, скрытая в вечной тени Генератора, была его точной копией - такая же плоская, срезанная пирамида, только в четыре раза меньше. Стены ее были мраморно-бледными, глухими, без малейших признаков окон. Вдоль кромки ее крыши выстроились восемь тонких стальных башен-труб, увенчанных многогранниками лазерных пушек. Лэйми знал, что эти пушки до сих пор могли стрелять…
Вход в Арсенальную Гору ничем не был закрыт, но толстенная плита террасы, нависавшая над ним громадным балконом, в любой момент могла повернуться на поперечной оси, наглухо перекрыв и его, и громадное окно над ней. Дальше, во всю длину Горы, тянулся исполинский коридор, или, точнее сказать, каньон с отклоненными внутрь стенами. Вдоль них шли в несколько ярусов террасы, соединенные поперечными мостами. На плоском потолке ослепительно ярко светились белые панели. Здесь было пусто - конечно, Арсенальная Гора и раньше не могла похвастать оживленностью, но такое Лэйми замечал впервые. Впрочем, он уже, наверное, несколько месяцев не посещал ее, слишком занятый своим Вторичным Миром…
Вход неизменно стерегли боевые звери Императора - безглазые, шестиногие, все словно бы из матового гибкого серебра. Убить здесь они никого не могли, а вот проглотить и пленить в своей утробе - пожалуйста. Лэйми пропуск не требовался - эти твари его знали. Как знали - хотя бы по описаниям - и ТЕХ, которых не удалось изловить. Иные их собратья стерегли Кладбище - оно было совсем близко от Арсенальной Горы, - иные бродили по окраинам мира в поисках ТЕХ, - но ТЕ необъяснимым образом ускользали от чудовищных стражей и время от времени устраивали дерзкие вылазки в обитаемые районы мира…
Опустив скутер на пол, Лэйми свернул в просторный поперечный коридор. Тот вел в главную лабораторию Арсенальной Горы - где, едва ли ни с самого начала их мира, жил и работал Аннит Охэйо. Лэйми без зазрения совести вставил друзей в придуманную им историю - если он сам там есть, то почему бы не быть и друзьям? - и именно поэтому никому не решался показать свой первый труд.
3.
В мире не было ни власти, ни вождя. Его обитатели делали, что хотели, и гуляли, где хотели. Объединить их могли только общие интересы. Но если бы вождь все же потребовался, Аннит Охэйо, несомненно, стал бы им - по способностям, а не потому, что был четвертым, младшим сыном Императора. Право рождения ничего не значило под Зеркалом, где рождений не было вообще. Лэйми считал его лучшим из своих друзей, хотя виделись они редко - слишком уж не совпадали их наклонности. Охэйо не выносил болтовни о Вторичном Мире, считая его глупой тратой времени. Но они знали друг друга с самого начала и одно это перечеркивало любые возможные разногласия.
Вход в лабораторию - она же и дом наследника Империи Джангра - заграждала монолитная стальная плита толщиной дюймов в восемь. Стучать по ней было бы занятием бесполезным, но, к счастью, поблизости имелся звонок. Лэйми пришлось давить на него всего какую-то минуту - потом броневая плита сдвинулась и Охэйо появился на пороге - босой, в черно-сером полосатом халате. Судя по растрепанным волосам принца и его разинутому в широком зевке рту Лэйми имел глупость его разбудить.
Аннит казался ловким и гибким юношей с красивым лицом полукровки. Его отец был родом из ледяных пустынь Севера, мать - из Южной Ламайа и сочетание получилось необычное. Сочетание чувственной внешности с талантом математика также было странным и возбуждало бессознательную зависть. Волосы у Охэйо были черные, густые и блестящие, южные, кожа - молочно-белой, отливающей тусклым серебром, настолько гладкой, что его лицо казалось маской - в те, довольно редкие, мгновения, когда на нем не отражалось никаких эмоций. Длинные зеленые глаза Охэйо удивили бы всех его предков. Но главное, что отличало Аннита от остальных обитателей мира - его увлеченность. Он постоянно что-то делал и именно поэтому успевал сделать больше, чем остальные могли представить. Именно он был создателем брахмастры - оружия, которое стало как бы итоговым, потому что создать более совершенное было уже невозможно.
- А, привет, Лэйми, - сказал Охэйо, отбросив назад волосы - из-под них не было видно его глаз. - Ты оторвал меня от работы. Очень важной.
- Да? По-моему, ты спал.
Охэйо улыбнулся.
- Я математик, моя работа - размышления, а думать я могу где угодно. Лучше всего мне думается именно во сне, но иногда это утомляет - я ведь не могу думать все время. Когда меня не будят, я не запоминаю, что снится, и потому не устаю. А когда будят… - он снова широко зевнул и Лэйми усмехнулся: Аннит создал целую науку сна. Он первым догадался спать на крыше Генератора - прямо под его кристаллическим солнцем - и обнаружил, что сны от этого становятся удивительно подробными. Лэйми тоже попробовал это - из любопытства - и так на свет появился Вторичный Мир.
Закрыв, наконец (с отчетливым стуком) рот, Охэйо молча провел Лэйми в свое жилище - очень просторное, но загроможденное машинами и приборами, нужными ему для работы - он предпочитал все необходимое держать под руками, привычными не только к умственному труду.
- Как ведут себя наши интеллектронные программы? - спросил Лэйми. Он заметил в комнате по меньшей мере восемь новых компьютеров.
Охэйо ответил с удовольствием и быстро. Судя по всему, гости посещали его нечасто.