Глава 19
При каждом удобном случае мы с Аней занимались любовью в любых самых невероятных условиях. В самых неудобных! Эта жадная жажда жизни проявлялась на каждом шагу!
- Ты не представляешь, - призналась она, - сколько лет я ждала этой минуты...
Я порывался было спросить про все эти длинные годы...
- Ни о чем не спрашивай, - закрывала она мне рот ладошкой, - лучше не спрашивай.
Я и не спрашивал.
- Знаешь, как я соскучилась здесь по родному славянскому духу, по широкой открытой душе, по крепкому русскому телу... Тебе трудно это понять. Но все они, все, эти французики и английцы, и америкашки, и япошки, да все подряд, весь этот вражий мир... У них все чужое!
Мы словно гнались за утерянным счастьем, настигая его на каждом повороте, на каждой одинокой скамье, под каждым одиноким деревом, на парапете моста и в морской воде, и в спальне, и на остывшем ночном песке, везде, где оно, наше счастье, настигнутое нашими горячими телами, предоставляло нам возможность искупить друг перед другом вину и мою слепоту.
Я был сражен ее жадностью, ее ненасытностью, я был выпит ею до дна, выхолощен до края.
- Я так счастлива, счастлива... Я уже хочу, сейчас, здесь...
Я старался, как мог, и все же чувствовал себя не вполне раскованно. Для меня было не совсем привычно выискивать среди дня укромные места, чтобы не быть застигнутыми врасплох каким-нибудь ротозеем.
- Будь проще, - сказала мне Аня, - секс - это ось, на которую нанизано все человечество, все живое. Здесь все к этому относятся, как к лечению. К тому же, это лучшее из лекарств, которые я знаю.
- Мы же не просто занимаемся сексом, - буркнул я, - мы ведь с тобой...
- Просто, - просто сказала Аня, - просто и непросто. Вот так.
- Я слышал, что секс - это последнее прибежище мужчины, чувствующего свое бессилие.
"Тиннн-н-н...".
- По тебе этого не скажешь.
Мне льстило такое признание.
- Я не жила затворницей, - как-то обронила она, - у меня было много мужчин, но все они не в состоянии были осилить наш русский. Ты понимаешь, о чем я говорю.
Я слушал.
- На донышке моей славянской души было спрятано счастье, но никому не удалось до него донырнуть. И я прогнала их из моей жизни! О вражье племя! Ты слышишь меня?
Теперь мы брели по тенистой аллее, я слушал.
- Я и сейчас замужем, без этого здесь нельзя, но я всегда скучала по тебе, по нашей, славянской душе.
- Ты в долгу перед родиной?- съехидничал я.
Знаешь, не святотатствуй! У тебя свои грехи, у меня - свои. Я очень ответственная и не хочу компромиссов.
- Ты не жульничаешь?
Я не знал, зачем задал этот вопрос.
- Я устала думать о том, чтобы каждый день быть сильной. Скажи, а на этот раз ты приехал, чтобы загладить свою вину?
Я не знал, в чем должен виниться. Аня все еще не могла поверить в мои намерения всемерно и глубоко переменить этот мир.
- Я был бы счастливейшим человеком на свете, если бы мне было нужно только это, - сказал я.
Чем короче становились наши отношения, тем больше у меня появлялась уверенность, что Аня будет опять с нами.
А Тина?
Глава 20
Теперь одной из тем наших бесед стало обсуждение встречи с принцем. У меня возникло желание поделиться этими впечатлениями и с Жорой. Я позвонил ему.
- Я встречался с принцем Монако, - сказал я, - он готов...
- А что сказал князь и как ты находишь княгиню?..
Жора понятия не имел, кто такая Грейс Келли. Откуда же ему было знать и то, что она погибла в автокатастрофе лет двадцать назад. Да, тогда она ушла, чтобы стать мифом, но к мифам Жора был равнодушен. К тому же разговор у нас был не с князем Ренье, а с принцем Альбертом, о чем Жора знать тоже не мог.
- Послушай!
Я понял, что телефонный разговор ни к чему не приведет. Собственно, я и не рассчитывал получить Жорино одобрение, мне просто хотелось слышать его голос и знать, что мое столь длительное отсутствие никак не отразится на наших планах.
- Вит тебя нашел?- в конце разговора спросил он.
Вит меня интересовал мало, я так и сказал.
- У нас проблемы с нашей планетой.
- Ее у нас отвоевали марсиане?
- Хуже, - сказал Жора, - она оказалась большей, чем сказано в реестре.
- Ладно, - сказал я, - засеем картошкой, потом продадим.
- Ладно, - сказал Жора, - Виту позвони...
Оказалось, что Вит хотел обменяться с каким-то греческим олигархом планетами, чтобы и на этом заработать (он сказал: "поиметь маленький бонус, ста-арик") какие-то деньги.
- Делай, как знаешь, - согласился я.
И еще раз чмокнул Аню в щеку.
В музее восковых фигур я легко нашел то, что искал. У Наполеона были розовые, если не пунцовые щеки, казалось, что его секунду назад кто-то смутил и он разорделся, как благовоспитанная барышня, впервые услышавшая скабрезный анекдот. При этом мой кумир тупо смотрел перед собой восковыми глазами в одну и ту же точку, и мне хотелось толкануть его легонько в плечо или шепнуть что-нибудь на ухо, чтобы вывести императора из ступора. Время здесь, конечно, стояло на месте, а вместе с ним стояли, как на часах, его яркие представители, менявшие по своему усмотрению ход истории.
- Ты души в нем не чаешь, - сказала Аня.
Когда-то я был влюблен в Наполеона, и старался во многом походить на него. Можно над этим смеяться, но все мы выбираем себе кумиров и чистим свои перышки под них, то под Александра Македонского или Цезаря, то под Спартака или Робин Гуда, а то и под Остапа Бендера. Или Иисуса Христа. И вот мы встречаемся с ними с глазу на глаз. И снова очаровываемся. Или разочаровываемся при первом близком знакомстве. Мне, например, жалко было смотреть на этого коротконогого недомерка с выпирающим из-под сюртука дутым пузцом и куцыми пухлыми сардельками-пальчиками, которые прикасались к атласной, я в этом не сомневаюсь, коже своей Жозефины, не исторгая никакой мужественности и не излучая ни нежности, ни тепла. Где твое величие, император?! Где твои мужественные черты и чары? Никакого чудодейственного биополя вокруг его застывшей фигуры я не почувствовал.
- Ты чего-то ждешь от него?
Это бросалось в глаза. Нитка из его салфеточки до сих пор жгла мне бедро. Я заходил к нему с боку и со спины, и с другого боку, и становился прямо перед ним, заглядывая в глаза и пытаясь прочувствовать императорский взгляд, испытать на себе его мощь и силу, но абсолютно ничего не мог уловить. Воск он и есть воск. Это не бронза, не мрамор и даже не глина - что-то очень аморфное и бесструктурное, как и его пальцы, и взгляд, и губы... Что-то покажет нам его клон! Мы его все равно вылепим. Из живого мяса, из костей, из клеточек и ниточки, завернутой в обрывок туристской карты и спрятанной в карман. И зуба, и члена!..
С полной уверенностью в нашу победу, я подчинялся Ане, таскавшей меня по Лазурному побережью. И чтобы не нарушить установившееся между нами понимание, не раскрывал больше рта.
- Сегодня в тебе нет больше слов? - удивилась Аня.
- Ага... кончились...
К чему слова, если говорят глаза... Слова молчат, когда разговаривают сердца, и руки, и...
Глава 21
В самом деле: слова - вода, когда разговаривают глаза... И глаза, и сердца, и руки... И кожа, и особенно кожа... Её трепетное безмолвие шепчет мне своими пупырышками такие слова, такие слова... Мир ещё не придумал слов, чтобы выразить этот шёпот, этот немой крик и сладкие стоны, читаемые, как пальцы слепого, читаемые жажду желания... "...у неё только кожи безбожие неосторожное... а в зрачках тьма осторожная...".
Точно так и было!
К вечеру, совершенно выбившиеся из сил, мы пили вино и тотчас засыпали, совершенно опустошённые...
Я просто бредил Аней! Только иногда сквозь сон мне слышалось: "Я напишу водой тайное на камнях. Если ты был собой, значит, избыл свой страх. Если ты был со мной, гладил меня, читал, значит, ты точно знал... тяжесть и месть креста...".
Я просто бредил...
Я просыпался в холодном поту, озираясь в темноте, видел спящую рядом Аню, слышал её мирное посапывание и снова тихонечко укладывал себя, баюкая, закрыв глаза лежал, вспоминая эти слова... "гладил меня, читал...", напрягая память и понимаю, что уже не усну, точно зная, что это "значит, ты точно знал" ничего для меня не значит. Потом открывал глаза и прислушивался... И с нетерпением ждал рассвета, веруя в то, что этот рассвет принесет, наконец, спасение от самого себя и почти не сомневаясь в том, что это ожидание может оказаться тщетным. Тем не менее, я надеялся.
"...значит, ты точно знал... тяжесть и месть креста...".
Я точно знал только то, что это её стихи!
Тина!..
"Тиннн-н-н...".
Как будто я их мог забыть!
Что касается моей уверенности в том, что крест, который я взгромоздил на собственные плечи, окажется мне по силам, то я в этом никогда не сомневался. Я же не один подрядился тащить эту тяжесть! Но вот месть... Месть креста - это.. это... Что Тина хотела этим сказать? И кому? Читающему эти строчки? Думаю, что не все смогли ощутить эту тяжесть, многие - проскочили, даже не оглянувшись, не заметив...
Я - заметил.
Никакой мести пока не было и в помине. Собственно, мне и мстить-то по особому некому. Ни мне, ни мне. У меня как у каждого деятельного человека есть, конечно, враги. И многие готовы мне мстить. Мстить - не сеять. Просто сила и звук той мести, которыми они могут меня ударить и оглушить, меня даже не заденет, не тронет. Эта их мелочная мстительность замкнется на них самих. Я даже не почувствую её дыхания. Но есть все и есть Тина! И ей нельзя это ставить в вину. Раз уж она об этом сказала... За собой же я никакой вины перед ней не чувствовал. И тут вдруг: "значит, ты знал!"
"И душа в жгуты!.."
Кто-то кричал мне надрывным женским голосом, называя меня чужим именем, кричал, чтобы я остановился, спрыгнул с подножки, стеная и размахивая руками, крича во всё горло... Я не помню слов, только ор, ор... Только орррррр...
Я и проснулся...
- А проснулся... Ты так орал...
Я проснулся...
- Ти, - сказал я, - ты всё время называешь меня чужим именем.
- Я не Тина, я - Аня...
"Тиннн-н-н...".
Потом была презентация моей книжки "Стратегия совершенствования жизни". Ее устроили друзья Ани. Было много знаменитостей с выражением глубокой скуки (так мне казалось), но и с достоинством благовоспитанного человека слушавших мое выступление.
- Презентация, я считаю, прошла безупречно. Очень четко и ясно. И информативно.
Аня была восхищена моей краткой речью и доводами, вызвавшими, как потом оказалось, неподкупный интерес у фешенебельной публики. Неизгладимое впечатление произвели цветные рисунки и схемы во весь экран, поясняющие существо и подробности теории совершенной жизни.
- Все так просто, понятно... Наконец-то и я прониклась твоими идеями.
- Ты хотела бы жить в такой Пирамиде?- спросил я.
- Да, мне нравится...
- Быть женой фараона?..
Аня не стала развивать эту тему.
- Я уверена: твоя книжица теперь войдет в каждый дом. Теперь каждый захочет построить твою Пирамиду у себя прямо в спальне.
Я был счастлив. Теперь мы говорили о чем попало.
- Скажи, и здесь пляшут твои красавицы?- спросил я.
- Танцуют. И здесь, и везде, где есть толстосумы и старые пердуны. Они жить не могут без наших красивых ножек. Наши ножки - как куриные окорочка, только у них другие покупатели. Поэтому они не пляшут, а танцуют. Пляшут на дискотеках и в подтанцовках, в разных там шоу и на свадьбах... А у нас танцуют.
Аня сказала все это спокойным ровным тоном, по-прежнему любуясь полетом чайки. "Пляшут" - это был еще один мой промах. Я понимал, что все эти пляски с безукоризненно четким и гармоничным выбрасыванием высоко вверх и далеко в сторону чудодейственных голых ножек - это всего лишь яркое зрелище, фейерверк, за которым стоит фантастически тяжкий труд.
- Тебе все еще нравится быть на виду?- спросила Аня, чтобы заполнить возникшую паузу.
Я рассмеялся, хотя ничего смешного в ее вопросе не было.
- Идем отсюда, - сказала она, когда я попытался задержаться у толпы любопытствующих, - я долго не могу находиться среди праздных людей.
Я посмотрел ей в глаза.
- Меня от них тошнит, - сказала она и, кивнув в сторону какой-то звезды Голливуда, спросила, - ты думаешь ей нужна твоя Пирамида?
- Конечно!- сказал я, - они же однобоки, как камбалы. Ты попробуй сунуть ее в парикмахерши или банщицы, она пропадет.
- Она уже никогда не станет банщицей.
- Никто этого не знает. Все зависит от высоты, с которой ей придется падать.
- Разве эти уже не живут на ее вершине?
- На вершине, запомни - Бог. А эти карабкаются по ее граням, как солдаты во время штурма крепости, кто выше, кто ниже, а кто-то уже летит кубарем, сбивая других... Мы тоже где-то там, а где - может сказать только наука. Нужно считать кванты.
- И этому пузырю, - спросила Аня, провожая глазами раздутого во все стороны колобка в белых шортах с розовой лысиной, - тоже нужна твоя Пирамида?
- Этому в первую голову.
Мы говорили и говорили...
- Отсюда рукой подать до... Два-три часа быстрой езды и ты в...
В Мадриде, в Кельне, в Осло, в Берне... Да где хочешь, где заблагорассудится. Два-три-четыре часа... Ну, пять-шесть... Ты в самом пупе Европы...
- Пуп, как раз там, дома...
- Да, там. Но там нет жизни, там - гроб... Ты же знаешь.
Она на секунду умолкла, затем тихо произнесла:
- Как жаль родину...
А затем:
- И ты же не туда меня зовешь, а в Чикаго.
- Чтобы вернуться туда.
Солнце слепило глаза и Аня надела светозащитные очки.
- Ты должна вот что понять: в мире нет справедливости. И нам предстоит найти рецепт для ее торжества. Нам придется хорошо попотеть, но согласись - это достойно.
Аня кивнула: достойно.
- Слушай, - сказала она, - а ведь прав Альберт: что если нам попробовать осуществить это у нас дома?
- Альберт прав, но ты же знаешь, что у нас правят люди, которым наша страна не нужна. Им, извини, насрать на страну и ее жителей... Страна вымирает, полным ходом идет этноцид.
Аня вдруг резко затормозила и, сняв очки, уставилась на меня.
- А тебе?- спросила она.
Губы ее были плотно сжаты, а взгляд резал меня холодным ножом.
Я вспомнил этот взгляд, эти сжатые губы, эти обескровленные пальцы, сжимающие рулевое колесо так, что казалось - из него вот-вот брызнут капли крови. Аня жаждала правды, которая бы вышвырнула коту под хвост все ее сомнения. Что ж, желаете знать звонкую правду - пожалуйста!
- Иисус, - как можно более хладнокровно и тихо сказал я, - разработал свое учение не только для своей страны, но для всех и каждого на планете. Он...
- И был своими распят!
- Он уже на заре зарождения человечности понимал, что люди ничем не отличаются друг от друга, как не отличаются две капли сока березы, или нашей с тобой крови.
- И был распят!
Я кивнул в такт ее восклицанию и продолжал тем же тоном.
- Генотип человека один. Он - человеческий: 46! У китайца, индуса, афроамериканца и пигмея - только 46 хромосом. Как и у парикмахера, президента, проститутки и твоего любимчика Алена Делона... Только у Него двадцать три.
- Двадцать три?
- Ага.
- И за это Он был распят!
- Ну, конечно! Не в этом ведь дело.
- И тебя вознесут. Не на крест. А закажут или засунут в психушку, как... Ты этого хочешь?
- Да. Я тоже хочу быть распятым. На своем кресте - на Пирамиде.
Я наслаждался тем, что сказал и ждал от Ани следующего вопроса. Мне достаточно было сидеть с ней рядом и ошеломлять ее новыми и новыми пассажами и перспективами. Мы снова мчались во весь опор, и в конце концов Аня задала свой вопрос, который, по всей видимости, давно ее мучил.
- Рест, скажи, тебе не приходило в голову, что ты заставляешь меня заняться делом, которое не стоит выеденного яйца? Ведь твои прожекты погубят нас. Тебе не стыдно тянуть меня в пропасть, заведомо зная, что выбраться из нее будет невозможно?
Она явно ожидала, что этим вопросом загонит меня в тупик.
- Стыдно? Стыдно быть только нищим. Странно видеть твои сомнения, когда ты уже двумя ногами стоишь на вершине...
У нее были странные представления о моих планах строительства Пирамиды. Здесь не требуется никакого насилия, никакой диктатуры - только убеждение, основанное на научном факте. Все. Не желаешь совершенствоваться - твое дело, катись в канаву невежества и вечного мрака.
- Прости, мне нужно принять таблетку.
- Вот видишь.
- Ты плохо обо мне думаешь. Просто раскалывается голова.
- Я никогда о тебе плохо не думал.
- Еще наслушаешься.
- Плохое всегда прорастает первым.
- Плохое - это все то, что обо мне говорят, а хорошее - то, что ты обо мне думаешь.
- Я никогда о тебе плохо не думал.
- Я знаю. Все хорошо. А то, что плохо мы всегда сумеем исправить.
Вдруг я задал вопрос, который давно мучил меня:
- Все эти твои друзья... Ты с ними спишь?
Я не знаю, зачем задал этот вопрос. Ревность? Ну да! Меня пропитала черная ревность! А я думал, что забыл ее навсегда.
Аня резко затормозила и выключила двигатель. Воцарилась такая тишина, что слышно было, как у меня поднимаются волосы.
- Нет, - сказала она и, повернув голову, посмотрела мне прямо в глаза, - нет. С ними ведь уснуть невозможно.
Она вдруг рассмеялась.
- Ты меня ненавидишь? - спросил я.
Дурацкий вопрос!
- Ты льстишь себе, - сказала Аня. - Ненависть необходимо заслужить. Ее носят, как орден.
И вдруг закашлялась.
- Тебе нужен врач, - сказал я.
- Надеюсь, он передо мной. А своему психоаналитику я плачу предостаточно...
- А как же твоё "Тиннн-н-н...", - спрашивает Лена, - оно звякнуло?
Грохнуло!