Глава 22
Затем были Канны...
- У тебя и здесь своя вилла?
- У каждой красивой женщины в каждом красивом городе должна быть своя красивая крыша над головой.
По правде говоря, к концу недели я уже устал таскаться за Аней по злачным местам Лазурного побережья и начинал потихоньку страдать. Когда у тебя есть высокая цель и до мелочей, до зерен разработаны пути ее достижения, никакие жизненные услады не идут в сравнение с тем наслаждением, которое испытываешь, ступая шаг за шагом по выбранному пути. И если ты даже знаешь наверное, что эта тропа благих намерений приведет тебя в ад, ты, увы, не в состоянии с нее свернуть. Таков закон природы породы человеческой, и история не помнит случая, чтобы кому-нибудь удалось его победить. Если же на этом вожделенном пути тебе случается встретить препятствие, скажем, влюбиться, и ты вынужден вдруг делить или выбирать, - нет ничего более мучительного! Отсюда страдания не юного Вертера. И чем ты старше, тем более они мучительны: нет времени на раздумье.
- Я хотела, чтобы ты пожил моей жизнью и ощутил все то, что я ощущаю изо дня в день, - сказала Аня, заметив соринку равнодушия в моих глазах.
- Что ты! Без тебя я бы никогда этой красоты не рассмотрел!
Мне казалось, что ее бы огорчил мой рассказ о том, что на свете есть и другие райские уголки, где я прекрасно проводил время в абсолютном бездействии или упорно трудясь над решением какой-нибудь жизненной проблемы. Например, на испанском побережье, когда я след в след шел по следам Сальвадора Дали или на Кубе, куда нас с Жорой занес случай, и мы постигали феномен Фиделя, или на Таити, где мы преследовали дух Гогена. А что сказать про Кипр или Капри, где я выискивал следы ленинского присутствия?!
Я снова налил себе вина, теперь уже твердо зная, что остаток жизни проведу в стремлении не потерять эту женщину.
Затем было паломничество к Леонардо да Винчи. Мне удалось-таки раздобыть волосок из его роскошной, всему миру известной седой бороды. Я был рад, как дитя. Но пришла вдруг Тина и огорчила меня своим:
...запускаю Твоим именем в вены
смесь молока и пламени...
жизнь твою прочитаю по линиям...
нарисую тебя на знамени...
и начнём с тобой песню - заново...
вспоминая вкус слова love...
Огорчила?..
Пришла-таки, нашлась!
Почему-то я радовался, как дитя, как дитя...
"Тиннн-н-н...".
Да, было чувство абсолютной раздвоенности!
...нарисую тебя на знамени...
Это стоило...
Я сидел в полной отрешённости! Меня поразила эта виртуальная связь: Тина и Леонардо! Пришла неожиданная мысль: умеет ли Тина рисовать? И если да, то при чём тут наш Леонардо? Разве она способна на "Тайную вечерю"? А на "Монну"? Интересно было бы...
- Ты спишь, - спросила Аня, - о чём ты думаешь?
Я кашлянул, отрешаясь от своей Джоконды.
- Здесь у нас, во Франции, - сказала Аня, когда мы, въезжая в Париж, пересекли кольцевую дорогу, - кроме всего того прекрасного и замечательного, что ты знаешь и можешь себе представить, есть еще одно удивительное место - Лурд. Небольшой городок с гротом и чудесным родником, где полторы сотни лет тому назад некой Бернадетте явилась дева Мария.
- Я слышал об этом.
Мы остановились на красном светофоре.
- Хочешь побывать?
- Да я, в общем-то, здоров, как бык...
- Люди твоего возраста не бывают здоровыми.
Аня произнесла этот приговор, точно в руках у нее была история всех моих болезней. Я посмотрел на нее с удивлением.
- Не хочешь исцелиться?
- Давай, - сказал я, - но сначала...
Пренебрегая всякими правилами уличного движения, Аня дождалась, когда проедет какой-то микрогрузовичок и развернула машину в обратном направлении. Мы отправились в Лурд и приехали туда поздно вечером.
- Идем, - сказала Аня, выходя из машины.
- Сейчас?
Аня ни слова не сказала в ответ, захлопнула дверцу и решительным шагом направилась к мерцающим впереди огонькам. Мы прошли через освещенный подземный переход, заполненный молча бредущими, словно в сомнамбуле, встречными паломниками. Что бросилось в глаза - неиссякаемый даже в этот поздний час, поток инвалидных колясок.
- Каждый год, изо дня в день они идут сюда, следуя инстинкту самосохранения, миллионы больных, хромых и горбатых, глухих и слепых...Бесконечным потоком... Бесноватых и прокаженных... Как к Иисусу...
Аня произносила все это тихим голосом, но я прекрасно слышал ее.
Слева холодная монолитная каменная стена, идущая вдоль пешеходной тропы, справа вместо перил свободно от столбика к столбику натянут толстый витой белый канат и едва слышное журчание невидимого ручья: все это навевало средневековую таинственность и не позволяло думать ни о чем другом, кроме предстоящей встречи с чудесным. О, чудо! Я не знал, в чем оно должно проявиться! Я шел не спеша рядом с Аней, держа ее руку в своей, в мерцающем свете сотен тысяч свечей...
Чего, собственно, ждать от этой встречи? Все мои невидимые на первый взгляд недуги я носил в себе, как носят любимый галстук или носки. Что нужно исцелить в первую очередь: высокомерие, тщеславие, боль в левом колене или недавнюю аритмию сердца? Она доставляет мне теперь немало хлопот. Вдруг мое сердце замирает и стоит без единого движения, как конь в стойле. В такие мгновения чувствуешь себя идиотом: то ли жив, то ли умер - не знаешь, что с собой делать. Может быть, попросить избавить меня от строительства своей Пирамиды? От этой преступной мысли меня просто в жар бросило, и Аня подозрительно посмотрела на меня - ты в порядке? Я улыбнулся. Вдруг:
Мне сказали - твой бездонен ад.
Бросишь камень - не услышишь эха.
Это рай причудами богат.
В ад впускают нас не для потехи.
Мне сказали - отмоли грехи...
У меня не было никаких сомнений в том, чьи это строки - Тина! Тина и тут напомнила о себе: "...твой бездонен ад". Что это - предупреждение? Какой ад?! Никакая услада ада не в состоянии увести меня от того, чем переполнено всё моё существо - творить совершенство! И я отдаю себе отчет, какими намерениями устлана моя дорога. Отмаливать же грехи, это - пожалуйста! Я это делаю каждый вечер! Да и не настолько я грешен, чтобы...
Или всё-таки есть что отмаливать?
Тина!.. Ах, эта Тина!.. Как она может знать? И почему я мысленно назвал её Джокондой?
Потом я остался один, вдруг один, я ощутил жуткое одиночество: один в знойной пустыне, как Иисус, вокруг никого, ни Ани, ни паломников в колясках, ни звука, ни ветерка... Свет, свет!.. Море света!
Вдруг я расслышал:
- Ничего не бойтесь, будьте уверены в себе, Мать Мария принесет Вам облегчение...
Говорили по-французски, но я понимал каждое слово. Это был тихий теплый женский голос... Мне помазали лоб, руки... и я вдруг потерял себя, потерялся во времени и в пространстве, растворился в мире... Подо мной не было земли, не было вообще никакой опоры, ни встречного ветра, ни единого звука, невесомость и бескрайний простор. Ты единственный во Вселенной, но и страха нет. Абсолютный покой.
Потом я вернулся. Аня стояла передо мной и улыбалась.
- Ты в порядке?- спросила она еще раз.
- Живи дальше, - сказал мне теперь по-русски красивый мужской баритон.
Это был не приказ, не разрешение, мне не выдавали вексель на дальнейшее пребывание на земле, это было приглашение в новую жизнь. Я не мог определить для себя, в чем заключается эта новизна, просто знал. Здесь на меня в святом благоговении упал отсвет сияния Божественного промысла. Вся площадь тоже была усыпана волнующимися из стороны в сторону желтыми бабочками огоньков бесчисленного моря горящих свечей.
Лица паломников были едва различимы, выступали из темноты темно-серыми пятнами, как души умерших из преисподней. Такое было впечатление. Но это были живые люди, твой просветленный мозг знал это и не уставал безмолвно твердить тебе: живидальшеживидальшеживи...
Домой мы доехали молча. Я только любовался городом. Закутавшись в вечерние сумерки, Париж просто очаровывал.
- Сегодня у меня ничего не получится, - признался я Ане дома.
Все мое тело взбунтовалось против моих желаний.
- Я знаю, - сказала она, - это пройдет.
Затем я спал. Эта была первая французская ночь, проведенная в ее спальне без нее. Потом, стараясь объяснить самому себе тайну моего преображения, я уверял себя в том, что мое исцеление было тотальным, исцелился и преобразился я весь, целиком, от кончиков пальцев до корней волос и до каждой клеточки, до каждой ниточки ДНК.
Как так!? Если бы я мог ответить на этот вопрос. Это Божественное вмешательство преобразило не только мое тело, но главное - душу. Я был чист и безгрешен, как ангел, и как ребенок радовался этой чистоте.
Мне сказали - отмоли грехи...
Ти, я уже постарался! Посмотри на меня - чист как ангел!
...и начнём с тобой песню - заново... вспоминая вкус слова love...
Ти, посмотри мне в глаза!.. I love you!..
- Что ты там бормочешь? - спрашивает Лена.
- I love you!.. - говорю я.
- Зачем мне все эти ваши подробности? - спрашивает Лена.
- Эти подробности, - произношу я, - обеспечивают правдивость и веру. А это немало.
Глава 23
Мы не могли наговориться...
- Может быть, можно найти другое решение нашей проблемы?
- Разве она существует? Ее нет. Все просто: либо мы едем, либо
нет. Все остальное не стоит и цента. И, знаешь, я считаю своим долгом...
- Ты мне ничего не должен. Я давно простила тебя.
- Есть за что?
- А ты как думаешь?
Я не думал никак.
- Ты помнишь наш Млечный путь, - спросила Аня, рассматривая ночное небо, - там, у нас небо - это пастбище звезд, а здесь их, кажется, совсем мало, зато они такие сочные, яркие...
- Наши звезды куда красивее, - возразил я.
- Я ждала этой минуты долгие годы, и вот, когда она, наконец, приплелась ко мне на худосочных ногах, я вдруг поняла: поздно. Знаешь, сколько мне лет?
Аня посмотрела на меня взглядом полным откровенного разочарования и добавила, глядя теперь куда-то в ночь:
- Мечта умерла...
Эти два слова были произнесены с такой печалью и скорбью в голосе, что у меня оборвалось сердце. Ей, бедняге, казалось, что у нее больше нет воли что-либо изменить. Я знал, что в такие минуты отчаяния никакие слова утешения не нужны. Необходимо переждать и заставить ее думать о другом. Я взял ее под руку и отвел подальше от парапета моста.
- Да нет, - рассмеялась она, - я не прыгну в воду! Ты не понял! Просто мой мозг похож на пустую бочку.
- Неправда, твой мозг - это свет в ночи. У тебя в голове есть все, без чего нам не обойтись.
Мне ничего и нужно было понимать, мы шли по пешеходному тротуару, освещенному желтым светом светильников, я положил ей руку на плечо и коротко прижал к себе.
- Я знаю, - сказал я, - я тебя знаю.
- Да, - сказала она, - ты знаешь... Ты знаешь, что, если тебе это надо, я - готова. Теперь я для тебя - раскрытая книга.
Она сделала широкий шаг вперед и повернулась ко мне через левое плечо.
- Если это тебе поможет.
Я знал, что Аня из тех, кто будет любить всегда, и в черные дни поражений, и в радостные дни побед.
- Поможет, - сказал я тихо, - и ноги у меня не худосочные, а сильные и красивые. Как у тебя. И хоть я не танцор, но крепко стою на ногах, да будет и это тебе известно.
- Да ладно тебе, лучше скажи: я тебе нравлюсь такой, огненной?
- Да. Такой жаркой - да!
- Признайся: ты становишься неравнодушным ко мне.
- А разве есть равнодушные?
Только мне одному, сказала она, и никому больше, она могла рассказать о тех ямах и терниях, которые встречались ей на пути к своему кажущемуся благополучию.
- И хотя оно до сих пор держится на волоске, - сказала она, - с тобой я ожила.
Я давно ждал этого признания. Она сидела на троне своей пирамиды, на самой ее верхотуре - ведь выше некуда! и с этой высоты смотрела на мир, припавший в смирении к ее ногам. Умна, красива, здорова, богата... Речь ее звучна и чиста, движения изысканны и грациозны. Ее коснулись лучи славы и высветили все ее достоинства. Она желанная женщина принцев и королей, писаных красавцев и толстосумов. Чего еще желать!? Жить в радости и с таким счастьем, смело входить в любые двери и решительно добиваться своей цели - таким стало ее кредо. Она горда своими успехами и несет их, как солдат несет на груди звезду героя. Она светилась и сверкала в лучах собственных достижений, у нее всегда все было хорошо и прекрасно, и улыбка не сходила с ее лица, а глаза лучились от счастья. Все ее "хочу", почти все, были выполнимы, все желания удовлетворяемы. Она обрела абсолютную степень свободы. У нее не было даже семьи, хотя она была замужем, не было детей, крепкого мужского плеча и широкой спины, за которой можно было бы спрятаться от бурь бытия, и это, наверняка, ее огорчало.
- Эта страна была добра ко мне, - говорила Аня, - и я благодарна ей...
Мы шли по самому старому в Париже Новому мосту. А на самом донышке моей души уже теплилась надежда, что мне все-таки удастся уговорить Аню.
- Значит, я могу рассчитывать?..
- Ты слишком спешишь потерять меня.
Мы брели рука в руке.
- Решиться на безумие, - неожиданно произнесла Аня, - меня призывает блеск твоих глаз.
- У нас просто нет времени на ожидание славы.
- Ты мне нравишься, и это путает все мои карты. Но я не уверена, что...
- Ты должна мне верить. Пирамида - это, пожалуй, единственное мое успешное предприятие.
- Это только помпа, прожект и шум, докучающий шум. Терпеть не могу дилетантов и невежд.
- Ты не поняла. Пирамида - это целое мировоззрение, если хочешь - это новая религия. И еще это моя манера думать.
- Я все еще не могу взять в толк, кто же ты на самом деле?
- Никто.
- Это правда?
- Правда в том, что у нас с тобой нет другого пути.
- Ты уже такой знаменитый...
- Ты и представить себе не можешь, сколько в мире людей даже не подозревают о моем существовании.
И о Тинином тоже, подумалось мне.
Эхо гулкое бродит в сердце... значит пусто...
подсыхает на ране корка - сгусток чувства...
I love you!..
...сумасшедшие герцы бухают в сердце холод мол... голод мол... и мор...
I love you?..
...воет выпью болотной кикимор хор...
- Ти, - говорю я, - Soyes le bienveny, please!
...и горит закат... ное палево... горит гаром и выгорит... зарево...
Думаешь, выгорит?.. Зарево?..
Наше рыжее зарево!.. Гаром... Гаревым...
Глава 24
Что я мог ей предложить?
- Тине?
- Ане!
Я ей нравился, это бесспорно, и все во мне, пока мы были вместе, ее устраивало. Но о замужестве не могло быть и речи. С моей стороны на этот счет никогда не было даже намека, да и она ни словом не обмолвилась о возможном нашем семейном будущем. Ее детская влюбленность давно прошла, а в моих планах не было ни одного пункта о скором создании семьи. К тому же, семья у меня уже была. Она мне нравилась, спору нет, но при чем тут семейные узы?.. Что я мог ей предложить? Только честность! Абсолютную честность во всем. Без этого, я понимал, моя Пирамида развалилась бы, как карточный домик. Единственной прочной нитью, способной связать нас воедино, и я, признаюсь, на это рассчитывал, было ее неиссякаемое любопытство, новый шаг в неизведанное, цена которого превышала бы стоимость всех предыдущих, приведших ее на Олимп самодостаточности. Победительность - Анина наиярчайшая черта. В этом я смог убедиться в течение этих ярких праздничных дней, что были дарованы нам судьбой и Самим Богом. Да, это были три божественных дня и три ночи, незабываемые минуты, открывшие мне глаза на удивительный мир отношений мужчины и женщины, планету для двоих, на которой нет места фальши и лжи. И Анина победительность играла здесь...
- Ну ты и жук, - говорит Лена. - Нет места...
- ...играла здесь, - продолжаю я, - не последнюю роль, хотя я всегда признавал ее непобедимость.
- Победительность... непобедимость... Это же одно и то же!..
- Ну да! Пожалуй, только чувство преодоления предстоящих трудностей и высокого ранга новизны могло заставить ее сделать этот шаг к участию в нашем проекте. И только она могла это решить: да или нет. Я не настаивал, не уговаривал, не принуждал. Еще чего! Я даже не заикался на этот счет, мол, тебе не придется ни в чем раскаиваться, а захочешь - уйдешь в любую минуту, для тебя не будет границ...
- Страшно подумать, - сказала Аня, - что жизнь может существовать без тебя, и если вдруг ты исчезаешь, она этого даже не заметит.
Это было сказано так чисто и искренне, что я не мог в это не верить. Я слушал Аню, кивая головой, мол, страшно подумать, да, слушал и слышал:
"А тогда он жил...
Когда ночь выплывала на ладье месяца пересчитывать звёздный урожай. Он жил. Высыпая из карманов цветные фантики дней. Расправлял их. Рассматривал. Поднимал голову к небу, где рыбами плавали облака. Шевелил губами. Складывал в уме что-то только ему важное и нужное. Всё равно ответ не сходился.
Тогда он жил...".
Они с Тиной, думал я, теперь они...
Потом открывал глаза и говорил:
- Самое страшное - смотреть, как люди каждую долю мгновения изо дня в день умирают, упорно не желая замечать этого и не предпринимая никаких попыток что-либо изменить.
Тогда он жил...
Аня соглашалась:
- Да, человек смирился со смертью, тупо ожидая ее прихода, днем раньше или часом позже, ему все равно, так уж он устроен, и изменить эту установку вряд ли кому-то удастся.
Мы уже не спорили. Я поймал себя на мысли, что и Тина с нами не спорила. Мы как-то все как будто роднились... Вроде бы... Краями... Пальчиками... Кончиками ногтей, может быть, даже кожей... Да-да, срастались... И Тина не противилась... Я заметил...
Как сиамские близнецы - тройня!
- Близнецы?
- Тройня!
Это замечательное моё замечание вдохновило меня:
- И только мы, наконец, сможем...- попытался я бросить щепотку оптимизма в тлеющий костер ее грустных мыслей, но Аня тотчас остановила меня.
- Рест, объясни мне, скажи, пожалуйста, зачем таким вот как ты, нужны такие как я?
- Зачем!? И ты еще спрашиваешь?
- Я хочу знать.