- И зачем это нужно?
- В эти дни мне приходится уделять внимание поворотам. И мне нравится быть подвижным, Кеннет.
Они приближаются к концу Графтон-стрит.
- Мне хочется пить, Кеннет.
- Да?
- Хочется испить водицы.
- Зайди в кафе. Они дадут тебе воды.
- Это не так просто.
О’Кифи начинает что-то подозревать. Челюсти его сжаты. Он ускоряет шаг.
- Послушай, Кеннет, ну что плохого в том, что хочется выпить воды?
О’Кифи останавливается. Размахивает руками. Кричит:
- Проклятый пропойца! Будь проклята эта проклятая страна. И проклятие ее - пьянство. Будь оно проклято!
Толпа расступилась вокруг крикуна. Дэнджерфилд уже совсем не по-паучьи устремился через улицу к распивочной О’Донохью, но промахнулся и не попал в дверь. Тело его с размаху врезалось в стену. И он влип в нее, царапая кирпичи.
Наблюдавший за ним О’Кифи расхохотался. Толпа отступила еще дальше. Когда скандалисты хохочут - пахнет насилием.
О’Кифи обратился к толпе:
- Разве вы не видите, что я сумасшедший? Пьянство - проклятие этой чертовой страны!
Он пошел в распивочную вслед за конвульсивно подергивающимся Дэнджерфилдом.
- Ради всего святого, Кеннет, что это с тобой? Ты ведь не хочешь, чтобы меня засекли?
- Негодяй, тебе все-таки удалось затащить меня в бар. Боже, как глупо ты выглядел, когда врезался в стену!
- Я же думал, что ты раскошелишься.
- Я возвращаюсь после шести месяцев одиночества, в течение которых я страдал от недоедания и полового голода, - и вот, что я вижу? Деньги ты мне не приготовил, и поэтому я не собираюсь тебя угощать. И все это мне отвратительно. Такая жизнь мне не нужна.
- Кеннет, ты огорчен. Но не расстраивайся. Я знаю, тебе там пришлось не сладко, и мне хотелось бы, чтобы ты отпраздновал возвращение.
- Заткнись! Вот, валяй. Да, валяй. Бери же. Только заткнись. Пей, пей, валяй же.
С виноватым видом Дэнджерфилд взял полкроны. Он шепнул что-то парню, стоявшему за стойкой, и возвратился с большей кружкой сидра для О’Кифи и стаканом портера для себя. Глаза О’Кифи слегка увлажнились. Дэнджерфилд положил перед ним сдачу. О’Кифи отодвинул монеты в сторону. Себастьян положил их к себе в карман.
- Послушай, Дэнджерфилд. Когда кто-нибудь пукал у нас дома, то вонь стояла во всех комнатах. А когда мы садились за стол, то к нашей единственной еде - спагетти - тянулось семь пар рук. И так всякий раз. Драки и крики. И вот я здесь, потому что хочу позабыть об этом раз и навсегда, и спасти меня могут только деньги. И мне наплевать на то, что ты творишь - можешь угробить себя пьянством, можешь довести Мэрион до смерти, но с меня довольно. Чем я могу похвастаться, прожив два года в Ирландии? Все мое имущество умещается в этом рюкзаке.
- Я просто стараюсь помочь тебе, Кеннет.
- И вовсе нет. Ты отбираешь у меня последнее. И я не собираюсь содержать тебя.
- Ты шутишь.
- Нет, я серьезно. И мне наплевать, если до конца своих дней я больше никогда тебя не увижу. Можешь сдохнуть в канаве. Все, что мне от тебя нужно, - получить назад свои денежки, а ты можешь продолжать спиваться до смерти.
- Жестокие слова, Кеннет.
- И чего я, черт побери, добился за все угробленное здесь время? Ни-че-го! И все из-за таких типов, как ты. И ирландцы ведут себя точно так же. Не лица, а маски, на которых изображено страдание. Жалобы и оправдания. И бесконечная ирландская ругань, брань и ссоры. Ты слышишь? Я сыт всем этим по горло. Осточертело! Я думал, что существуют заведения, где можно выучиться на электрика. Хорошая постоянная работа. Хорошая зарплата. И дети. Но я не хочу иметь детей. Не хочу, чтобы из меня тянули жилы. И слушать, как какой-то ублюдок, возведенный в сан священника, возвещает, что сегодня второе воскресенье после Пятидесятницы и что в следующее воскресенье прихожане соберутся все вместе за утренней трапезой, и поэтому я бы хотел, чтобы каждый опустил доллар в ящичек для пожертвований. И каждый раз, когда у меня появляется возможность выбраться из этого болота, что-нибудь срывает все мои планы.
- Ты взволнован, Кеннет. Успокойся. И помни: бедность священна. И не трать понапрасну усилий, чтобы ее избежать. Все придет само собой. Разреши мне спеть тебе песенку.
Так далеко
От страны Кэрри,
Так далеко,
Что просто - ух!
Мертвец-человек
Развеселился
Вдруг.
Стоял он на улице
И топал ногой,
Но не замечал его
Никто.
20
Они добрались до Джеэри. Море бушует прямо за этими улочками. Облака зависли над землей так низко, что, кажется, нужно пригибать голову, чтобы не наткнуться на них. Нагнитесь, мадам, я хочу вам что-то сказать. Морской песок напоминает свежевыпеченный хлеб, а морская живность прячется в норках, словно играет в прятки. Я имел обыкновение лазить по прибрежным скалам. И собирать их крохотных обитателей, застрявших, подобно мне, в каменных колыбельках. Пока не садилось зловещее солнце, и морская пучина не раскрывала передо мной свое лоно.
Почтовое отделение Джеэри. Дэнджерфилд стремительно подошел к стойке. Щелкнул каблуками.
- Не скажите ли вы, любезный, не пришло ли письмо на имя Персивиля Баттермира?
Служащий повернулся к полкам, заставленным ящичками. Дэнджерфилд подпрыгивает от нетерпения. О’Кифи мрачно стоит рядом. Отступник. Служащий что-то бормочет себе под нос. Лучше один фунт в кармане, чем двадцать, которые тебе еще не переслали. Виноватые улыбки.
- У тебя должна быть вера, Кеннет. Говорят, в основе многих вещей лежит именно она. О как бы мне хотелось, чтобы у людей было больше веры!
- Твоя печаль по этому поводу не способна меня растрогать.
Служащий копошится в бумагах. Иногда вынимает письмо, чтобы получше его рассмотреть. И кладет обратно. И так доходит до последнего письма. И снова ворчит и бормочет.
- Прошу меня извинить, но писем для Баттермира нет.
- Вероятно, кто-то ошибся. Да, ошибся.
О’Кифи пожал плечами так, что достал ими до ушей. Медленно опустил их обратно. И устало заковылял к двери.
- Я взгляну еще разок, сэр.
- Буду вам весьма признателен. Весьма срочное дельце.
Близорукий служащий снова что-то бормочет
- Да, вот же - Батчер, Батимер, Батермид.
- Должно быть, это оно.
- Написано неразборчиво.
- Позвольте взглянуть.
Слышно, как раскрывают конверт.
- Так я и думал. Таскаетесь сюда, впавшие в прострацию лодыри и сукины дети, и жируете за чужой счет. Эх-эх.
- Что вы сказали, сэр?
- Я высказал мнение.
- Вот как.
Он все понял, глаза так и шныряют. В конверт были вложены три пятифунтовые банкноты и еще несколько мелких. И письмо. Нерешительность, приправленная животной страстью. Читает на банкноте, согревающие душу, ирландские слова:
"ПОДАТЕЛЮ СЕГО ВЫПЛАТИТЬ В ЛОНДОНЕ ПЯТЬ ФУНТОВ СТЕРЛИНГОВ."
На улицу. Один. Разве я не говорил, что в мире наблюдается упадок веры? Или я сказал, что это напоминает изрядно напичканный острыми специями тамаль? Обследуйте меня, пожалуйста. О да, нужно запихнуть коричневый конверт в карман. И на улицу, прочь отсюда. О’Кифи испарился.
Себастьян устремился к дому с орлом над входом, в котором продавали спиртное.
- Доброго вам дня, сэр.
- Доброго дня. Бутылочку бренди, пожалуйста. Поставьте ее на стойку.
- Целую бутылку, сэр?
- Целую.
За спиной у Дэнджерфилда появляется какая-то фигура. С протянутой рукой. Рукой изголодавшегося человека.
- Ладно, ладно.
- Кеннет, выпьешь со мной?
- Главное - отдай мне мои деньги. Ты оставил меня без единого цента.
- Мне нужно их разменять.
- Ну и пройдоха же ты. И где ты их раздобыл?
- Все твои беды - от маловерия. Замечательный будет вечер. У тебя есть кофемолка?
- Отдай мне мои деньги.
- Ладно, Кеннет, как хочешь. Но я могу отдать тебе только четыре.
- Черт тебя побери! Отдай хоть четыре.
- И позволь мне тебя угостить. Мы поужинаем с мисс Фрост. Все будет замечательно. Я думаю, она уступчивая женщина, Кеннет. Может быть, тебе повезет. Ты ведь хочешь приобщиться к тому, чем люди занимаются по ночам?
- Ты просто сукин сын! И в результате я вернусь в Дублин без единого пенса. Завтра я должен увидеться с леди Эспер, и я не могу позволить расстроить мои планы. Я уезжаю в Раунвуд автобусом в половине двенадцатого. Я ухожу.
- Христа ради, не покидай меня, Кеннет.
- Знаю я тебя. Я не хочу жить, как в тумане. К тому же всю ночь ты проболтаешь с какими-нибудь спившимися выродками.
- Послушай-ка, Кеннет, ты ведь человек, свободно владеющий греческим и латынью, человек, накопивший множество бесполезных познаний, интеллигент, знающий, что именно втолковывал Платон своим мальчишкам, тиская их по кустам. И до чего, по твоему мнению, тебя доведет твоя неуживчивость? Смотри, чтобы я не донес на тебя в Легион Святой Девы.
- Я уезжаю.
- Да останься ты, Бога ради. Прошу тебя. Не покидай меня в сей час, когда я так в тебе нуждаюсь. Наш девиз: пей до дна. Ну, валяй же. Выпей глоточек. Ведь мир так прекрасен.
- Где ты взял деньги?
- Они пришли из-за океана.
- Да?
- Именно так.
- Сомневаюсь.
- Имя Дэнджерфилда никогда не было и никогда не будет запятнано ложью.
- Авантюрист и пройдоха.
- Странные нынче времена, Кеннет. Очень странные. Мир заполнен людьми. У людей есть и глаза, и рты. Глаза видят, а рты хотят то, что видят глаза. Но им не по зубам. Вот как все устроено. И неравенство подталкивает людей к действию. Такие, как ты, хотят познать женскую плоть: ягодицы, грудки и все, что спрятано у них между ногами и до чего мы не можем легко добраться, не расстегнув предварительно подвязки и всякие там штучки из китового уса. Все это существует, но добраться до него ты не можешь.
- Доберусь.
- И я надеюсь, что доберешься. Но если тебе не удастся, не огорчайся, Кеннет. На все есть своя причина. Существуют ведь святые и все такое. Ты человек, отлично приспособленный для старости. И не трать время попусту ради похоти. Я думаю, мы с тобой прирожденные аристократы. Но мы опередили свое время и поэтому обречены выслушивать оскорбления от людей с глазами и ртами. И таким, как я, Кеннет, достается отовсюду. Исключение составляют образованные люди, и я хочу занять свое место среди них, но они хотят превратить меня в посмешище, выгнать меня, оторвать мои гениталии и водрузить их на шест для всеобщего обозрения с надписью: "Дэнджерфилд скончался". Вот, что они желают услышать. Но я не ожесточаюсь. Я преисполнен любви. Я хочу обратить их в свою веру, хотя в ответ не ожидаю услышать ничего, кроме грубых шуток и издевательств. Нашлось, впрочем, несколько человек, которые ко мне прислушиваются. И это все окупает. Вот, что я скажу тебе, Кеннет. Возвращайся. Возвращайся в лоно своей церкви. Оставь свои помыслы о том, чтобы заработать деньжат и поселиться в большом красивом доме с удобными креслами и служанкой-ирландкой, которая подбрасывает в камин поленья и подает чай. Позабудь об одежде из твида и брюках с сатиновой подкладкой. Подави в себе плотские желания: сумасшедшие мечты о сосках, ягодицах и волнующихся грудях. Не нужны тебе дорогие автомобили, слуги, мелочность и обман, лужайка у пруда и садовая мебель, на которой мечтают о том, как разбогатеть еще больше. Все, что мне нужно в этой жизни, Кеннет, - это занять то место, которое мне принадлежит по праву, и чтобы простолюдины знали свое место. И позволь мне задать тебе один вопрос, Кеннет, как мне сдать экзамен?
- Учись.
- В голове у меня абсолютный вакуум.
- Не понимаю, что с тобой?
- Я потерпел поражение. Экзамены мне не сдать. Мне нужно было бы пригласить в ресторан моего преподавателя, но не могу же я прийти к нему в этих ужасных лохмотьях и с ввалившимися от голода глазами.
- Черт все подери, но несмотря ни на что, я люблю эту страну.
- Неужели, Кеннет, ты совершенно спятил?
- Я люблю эту страну.
Лицо Дэнджерфилда приобретает золотистый опенок. В глазах отражаются яркие огоньки. О’Кифи сидит на высоком вращающемся стуле; рюкзак болтается у него между ногами. Себастьян наливает бренди.
- Хорошо, когда есть, с кем поговорить, Кеннет. В последнее время мне часто бывало одиноко.
- Эта страна кого угодно может вывести из себя, но в Дублине я чувствую себя как рыба в воде. И все, что мне нужно, - четыре пенса на чашку кофе в "Бьюэли". Там по ночам я лежал в постели, запоминая французские слова и мечтая о том, как я возвращусь сюда. Вот если бы мне удалось открыть ресторанчик на деньги, которые я отложу на этой работе! Тогда я был бы устроен.
- Тебе потребуются только несколько стульев, столов, вилок и много прогорклого жира.
- О, да.
- Но это будет здорово.
Дэнджерфилд показывает на восток дрожащим от волнения пальцем:
- Я еду туда, Кеннет, за Ирландское море, чтобы вкусить немного сладкой жизни. У меня есть определенные планы. Если слишком долго жить в этой чертовой стране, то рано или поздно начинаешь чувствовать, что задыхаешься. А нам нужны солнце и танцы. И песни.
- Ну что ж, пой и танцуй, а мне пора идти. Пока.
- Не уходи.
- Пока. О’Кифи повернулся и толкнул дверь. Дэнджерфилд считает, сколько раз дверь прокрутится на шарнирах.
Я дружу со всеми. И даже со зверями. Пока они не начинают свирепеть. Некоторых из них засадили в клетки, но следует признать, они этого заслужили. Все получают по заслугам. Такие уж правила. Грудастая Мэри и ее отвратительный старикан-отец. Гоняется за ней по дому с метлой в руке, когда на ней нет ничего, кроме ночной рубашки. Люди даже не представляют себе, что происходит в этих домах, расположенных в пригородах. Надо быть начеку из-за возможности кровосмесительства. С мисс Фрост я дружу, а у Мэри есть вера. Надо прочитать письмецо.
Дорогой Себастьян!
Я надеюсь, что это письмо до тебя дойдет. Пожалуйста, напиши мне и объясни, что мне следует делать. Постарайся со мной увидеться, потому что я чувствую себя ужасно одинокой и очень волнуюсь из-за того, что отец о чем-то догадывается и угрожает написать в банк. Сообщи мне, когда я должна уехать в Лондон и где мы там встретимся. Мальчики уехали в Куван и живут у дяди на ферме.
Пожалуйста, не забывай обо мне и пиши. Мне так хочется с тобой встретиться и приласкать тебя. Напиши мне, пожалуйста.
Любящая тебя Мэри.
Он вышел на улицу с бутылкой в руке. Прошел под орлом. На свежий воздух. Ночь и Ирландия. Мне бы хотелось сейчас слизывать влагу с листьев деревьев. И есть зелень. По улице Джеэри. Не доверяю бурной радости. В чем я силен, так это в умении чувствовать себя несчастным. Лэди Эспер застанет О’Кифи на служанке и отлупит его. Библией по заднице. Бедняга шеф-повар. Не думаю, чтобы он продержался там дольше нескольких дней.
Он толкнул калитку у центрального входа. Она слегка согнута. Через окно гаража заметен свет из кухни. Нужно быть осторожным. Притворюсь Эгбертом и все проверю. Некоторые окна нужно занавесить поплотнее. Задняя дверь закрыта на замок. Мисс Фрост все сделала правильно. И это как раз то, что мне нравится: каждый старательно исполняет свой долг.
Себастьян постучал. Тень мисс Фрост поворачивает ключ. Она улыбается. В выражении ее глаз угадываются смущение и замешательство.
- Добрый вечер, мисс Фрост. Наконец-то немного тепла и уюта.
- Добрый вечер, мистер Дэнджерфилд. Вы очень промокли?
- Нет. На улице хорошо. И воздух какой-то аппетитный.
- Подружка принесла мне брейские колбаски.
- Что ж, неплохо. Как вы, мисс Фрост? Нет, правда, как вы?
- Все в порядке. Впрочем, немного устала. Сегодня я работала в магазине.
- Вам пришлось стоять?
- Да.
- Мисс Фрост, поцелуйте меня.
- О, мистер Дэнджерфилд.
Себастьян приближается к ней в резком свете кухонной лампы. Ставит бренди на стол и обхватывает ее руку за запястье. Все крепче и крепче. Она роняет сковородку, и та падает на пол. На мисс Фрост серый свитер. И губам ее не удается сохранять сдержанность. Этот распутный марсианин сжимает ее с чувством собственного достоинства. И чтобы сейчас не произошло, мы будем правы. Шепчет на ушко мисс Фрост:
- Мисс Фрост, у вас такой очаровательный затылок. Мне хочется покусать ваши ушки. Вам когда-нибудь доводилось кусать уши? О мисс Фрост, кусать ушки - это так замечательно. Особенно за мочки.
- Мистер Дэнджерфилд, вы мне их отгрызете.
- Нет, я буду нежным.
- Вам это нравится?
- Когда ушки смешаны с глазками.
- Хи-хи-хи.
- Глазками.
- Скажите что-нибудь еще.
- Мисс Фрост, давайте положим колбаски в эту миленькую сковородочку. И добавим чуть - чуть масла. Пусть пошипят. Я думаю, получится вкусно, и к тому же у нас есть, что выпить. Мисс Фрост, дорогая мисс Фрост, вы ведь не откажетесь чуть-чуть выпить?
- Хи-хи. Разве что совсем чуть-чуть.
- Поцелую-ка ваши плечи. Мисс Фрост, вы ведь снимите это позже, как хорошая девочка? Да? Понюхайте их! Шипят. По-дурацки шипят, мисс Фрост. И знаете, мисс Фрост, вы очень славный человек.
- Вы уже пропустили парочку стаканчиков.
- Пять. И все на посошок. И пусть никто не посмеет сказать, что я вышел на большую или даже на проселочную дорогу, не заправившись топливом, согревающим мое сердце. Послушайте-ка вот здесь. Давайте, давайте, слушайте. Будет биться так же слабо, пока я не заброшу мясо к себе в пасть.
- О Господи!
Себастьян отпустил мисс Фрост. О, твой серый свитер и формы, которые он скрывает. И линия твоих бедер очень изящна. Мне хочется прикоснуться теплым носом к твоему прохладному белому уху. И вдохнуть его запах, как вдыхают запах свежего хлеба. И почувствовать, как во рту выделяется слюна. Я думаю, Господи, мы с тобой оба из тех, кто наделяет хлебом. Мне нужна большая буханка. Такая большая, чтобы можно было забраться внутрь. Безопасность. Мисс Фрост, раздень меня и положи в большую буханку хлеба. И чтобы корка его чуть-чуть золотилась. Да, вложи меня в него и спаси меня. Крохотное тельце, съежившееся от страха перед окружающим миром, с членом, которым я прокладываю себе дорогу к нищете и миниатюрными продолговатыми ягодицами. Сложи меня, как это делают кочевники, и вложи меня в хлеб. Не обожги мою мошонку, просто хлеб должен быть коричневым, вкусным и покрытым лоснящейся от жира коркой. И вытащи меня утром, выпеченного по всем правилам, и положи на стол. А я буду внутри. Я, такой маленький, с моими чудными странноватыми глазами, которые будут симпатичнее, чем когда-либо прежде. А затем, мисс Фрост - съешь меня.
Дэнджерфилд режет хлеб. Его уже целая горка.
- Мисс Фрост, я хочу сделать заявление. Я вас люблю.
- Осторожно, мистер Дэнджерфилд, вы порежетесь.
- Но я люблю…
- Режьте, режьте.
- Позвольте мне повторить. Я люблю вас.
- Не верю.