Мэрион разражается рыданиями, которые затихают за захлопнутой входной дверью.
Проходит стоянку для автомашин и спускается вниз по горе до самой станции. Останавливается у стены и рассматривает проходящие поезда. Просто возьмите дерьмо и посмотрите, что из этого получится. Чертов Скалли, вполне возможно, он проложил резиновые трубы. Три фунта в неделю за крысиную нору с коричневым мхом на стенах и с мебелью из картона. А Мэрион, как назло, потребовалось в тот момент стоять прямо под ним. Неужели она не услышала, как над ней начинает сыпаться потолок? Солнце скрылось, похоже, что начинается дождь. Нужно побыстрее вернуться домой, чтобы не утратить завоеванные позиции. И купить ей небольшой подарочек, например, журнал мод, напичканный фотографиями всяких роскошных вещиц.
Мэрион сидит в плетеном кресле, шьет. Себастьян задерживается в дверях, проверяя, что означает эта тишина.
- Прости меня, Мэрион.
Мэрион не поднимает головы. Себастьян вручает ей подарок.
- Я действительно сожалею о случившемся. Посмотри, я принес тебе подарок - свежий женский журнал с выкройками.
- О!
- Хороший?
- Да.
- Как золотые зубы Господа?
- Не испорть все опять.
- Моя малышка Мэрион. Я такой негодяй.
- Я буду читать его перед сном.
- Я - ужасная свинья, Мэрион.
- Хорошенький костюмчик?
- Ты слышишь меня? Я - свинья.
- Слышу. Я хотела бы, чтобы мы были богатыми. Я хочу путешествовать. О, если бы мы могли путешествовать!
Мэрион встала, обняла его белоснежными руками, прижалась к нему животом и засунула язык глубоко в рот Себастьяну.
Если разобраться, ты все-таки славный человечек, Мэрион, просто иногда легко выходишь из себя. А теперь отправляйся на кухню и приготовь обед. А я отдохну в кресле и почитаю "Ивнинг Мэйл". Я вижу список пожертвований, сделанных из-за угрызений совести. Замечательная эта штука - совесть. А вот и письма о проблемах эмиграции и женщинах, вступающих в брак по расчету. Здесь же послание Блаженного Оливера Планкета. Я навестил его как-то в церкви Св. Петра, что в Дрогеде. Древняя, отрубленная двести пятьдесят лет назад голова. На какое - то время я лишился дара речи. Серый с розовым кривой оскал мертвеца, освещенный свечами. Уборщицы посоветовали мне прикоснуться к ней, потрогайте ее, сэр, это приносит удачу. Перепуганный, я ткнул пальцем в покрытый плесенью провал носа, ведь в наше время удача никому не помешает.
А теперь я вижу, как они выходят из прачечной. Высыпают на улицу гурьбой и выстраиваются в очередь на трамвайной остановке. Среди них - темноволосая девчонка с карими глазами; хорошенькие губки украшают ее бледное личико. Ножки в фильдекосовых чулках обуты в грубые армейские ботинки. Шляпку она не носит, а волосы у нее собраны в тугой узел на затылке. Подходит к мальчишке, разносчику газет: икры ее слегка переливаются. Запихивает газету под мышку и становится в очередь.
Я нутром чую, что она уже не девственница, но скорее всего еще не рожала, и соски у нее розовые и совсем еще детские, но даже если они темные, и она уже кормила грудью - я все равно не возражаю. На ее хорошенькой шейке зеленый шарф. Шеи должны быть белыми и длинными, с голубой веной, нервно подергивающейся в такт нашей, в общем-то, суматошной жизни. О Боже праведный, она смотрит на меня. Спрятаться? Но кто я? Негодяй? Трус? Ни в коем случае. Смело смотрю ей в лицо. Ты - прелесть. Просто прелесть. Уткнуться бы лицом в твои девичьи груди. Увезти летом в Париж и вплетать в твои волосы листья.
- Себастьян, готово, принеси стул.
В кухне отрезает толстый кусок хлеба, выскребает масло из чашки.
- Себастьян, а как же с туалетом?
- В каком смысле?
- Кто его будет чинить?
- Мэрион, но не во время обеда же. Нет, ты хочешь довести меня до язвы желудка.
- Ты должен проявлять инициативу.
- После обеда. Не припирай меня к стенке из-за паршивой ирландской канализационной трубы. Дело это для Ирландии новое, и трубы прокладывают как попало.
- А кто будет платить за ремонт?
- Скалли придется раскошелиться.
- И эта штуковина воняет, Себастьян, надо что-то делать с вонью.
- Всего лишь обыкновенное дерьмо.
- И как ты только смеешь употреблять такие гадкие слова!
- Дерьмо есть дерьмо даже в день Страшного Суда.
- Какое хамство! Я не позволю тебе ругаться в присутствии Фелисити.
- Она так или иначе услышит это слово, а что касается хамства, то я позабочусь, чтобы с ней позабавились до того, как ей исполнится пятнадцать.
Мэрион замолкает. Кладет яичную скорлупу в кофе. Я замечаю, что ногти у нее изгрызены. Она пробирается сквозь наваленный повсюду хлам.
- Ну ладно, Мэрион, успокойся. Это просто адаптация. Мне нужно привыкнуть к здешней жизни.
- Ну почему ты такой невыносимый?
- У меня плохой характер.
- Не лги. Ты не был таким до приезда в Ирландию. Грязная и хамская страна.
- Ну, ну, полегче.
- Посреди зимы дети гоняют по улице босиком, а мужчины из дверей подъездов норовят показать проходящим женщинам свои гениталии. Омерзительно.
- Выдумки. Ложь.
- Плебеи. Теперь я понимаю, почему они годятся только на то, чтобы работать слугами.
- В твоих словах чувствуется привкус горечи, Мэрион.
- Ты же сам знаешь, что я говорю правду. Посмотри только на этого выродка О’Кифи, помышляющего только о разврате. Ирландцам Америка, по-видимому, не идет на пользу. Пороки их только усугубляются. Он не годится даже на то, чтобы стать слугой.
- Я думаю, Кеннет - джентльмен во всех отношениях. Разве ты когда-нибудь слышала, чтобы он пукал? Ну разве слышала?
- Чудовищный тип. Достаточно посмотреть, как он играет с разомлевшим на солнце котом, чтобы убедиться, что он закоренелый развратник. Когда он входит в комнату, я чувствую, что он мысленно меня насилует.
- В этом нет ничего противоестественного.
- Отвратительная похотливость ирландского простолюдина. А ведь он старался произвести впечатление хорошо воспитанного человека. А как он ест? Нет, это невыносимо. Хватает все подряд. Когда мы впервые пригласили его на ужин, он проследовал мимо нас, словно мы его слуги, и принялся есть, когда я еще не села за стол. А то, что он отщипывал от хлеба кусочки? Нет, ты не должен закрывать на это глаза.
- Не нервничай, нужно быть терпеливыми с людьми, которые таскали за вашу страну каштаны из огня.
- Я бы хотела, чтобы мы остались в Англии. Ты бы мог подождать места в Оксфорде или Кембридже. Там, по крайней мере, мы могли бы сохранить чувство собственного достоинства.
- Готов признать, что о достоинстве в этой стране речь не идет.
Длинноногая Мэрион поудобнее усаживается в кресле. И почему только ты такая высокая и стройная? Мне нравится, как ты закатываешь глаза и забрасываешь ножку на ножку: тебе удается как-то очень по-женски носить совершенно бесполые туфли и, должен сказать, Мэрион, у тебя неплохой вкус. И когда у нас будет свой домик на Западе и наш породистый скот будет пощипывать травку на зеленых склонах, а я стану Дэнджерфилдом, королевским адвокатом, мы снова заживем дружной семьей.
Под окном надрывно грохочет трамвай, направляющийся в Далки, он со скрежетом раскачивается и подпрыгивает на рельсах. Приятные звуки. На стенах ходуном ходят карты. В Ирландии любят побрякушки. Вероятно, мне следует затащить Мэрион в постель. Мы пытаемся открыть новую главу в наших семейных отношениях. Нужно найти презерватив, иначе появится еще один ротик, отчаянно требующий молока. Кареокой девушке из прачечной нет и двадцати пяти. Мэрион посасывает свой вставной зуб, возможно, это признак томления.
В спальне Дэнджерфилд ходит в носках по холодному линолеуму. За подлинной ширмой династии Мин, принадлежащей Скалли, слышно, как Мэрион использует по назначению ночной горшок. Даже среди этого убожества приходится прикладывать немалые усилия, чтобы уединиться. В этой насквозь католической стране раздеваться нужно под одеялом, а не то они будут пялиться на вас, и имейте в виду, что они пускают в ход полевые бинокли.
Мэрион снимает платье через голову. По ее словам, у нас осталось всего пятнадцать шиллингов.
- Нам помогут хорошее произношение и манеры. Разве тебе не известно, Мэрион, что они не могут посадить протестантов в тюрьму?
- Ты совершенно безответственный. Не хочу, чтобы моя дочь выросла среди этих неотесанных ирландских болванов и до конца своих дней носила ужасное клеймо - отвратительный ирландский акцент. Передай мне крем, пожалуйста.
Себастьян передает крем, улыбается и болтает ногой, лежа на краю кровати. Пружины визжат - он ложится на спину и рассматривает розовые пятна на потолке. Мэрион немного смущена и чувствует себя неловко. Ей пришлось несладко: жизнь ее поломала. Она не такая живучая, как я, и выросла в тепличных условиях. Может быть, ей и не стоило выходить за меня замуж. Время покажет. Я неустанно тружусь, вперед-назад, назад-вперед, а затем словно захлопываются ставни в обрушивающемся доме. Начало и конец всегда сопровождаются антисептическим запахом. Хотелось бы, чтобы все завершалось так, как закрывающиеся листья жимолости испускают в ночь последнее благоухание. Но это доступно только святым. Их, улыбающихся, находят по утру и хоронят в простых гробах. Но мне нужна роскошная могила, облицованная вермонтским мрамором на Вудлонском кладбище, с автоматическим поливом и вечнозелеными растениями. Если они заберут вас в анатомичку медицинского института, то подвесят там за уши. Не допусти, чтобы мой труп остался невостребованным, прошу тебя. Не подвешивай меня, распухшего, с коленками, прижатыми к чьим-то покрасневшим ягодицам, когда они придут посмотреть, толстый я или тощий, и взглянуть на нас всех, сраженных насмерть в Бауэри. Убивают на улице среди доходных домов, засыпают цветами и кладут в раствор. Ради Бога, недоумки и недотепы, держитесь-ка подальше от меня! Потому что я сотрудник похоронного бюро и слишком занят для того, чтобы умереть.
- Мэрион, ты когда-нибудь думала о смерти?
- Нет.
- Мэрион, ты когда-нибудь думала о том, что тебе предстоит умереть.
- Себастьян, прекрати нести этот вздор. У тебя ужасное настроение.
- Вовсе нет.
- Нет, я права. Ты каждое утро приходишь сюда, чтобы поглазеть на похороны этих жалких людишек. Омерзительно. Только извращенец может наслаждаться подобным зрелищем.
- "За этой юдолью печали есть горняя жизнь, где время не властно, и вся эта жизнь - любовь".
- Неужели ты думаешь, что можешь испугать меня этим зловещим тоном? Это просто скучно, а ты становишься каким - то отталкивающим.
- Что?
- Именно так, как я сказала.
- Да посмотри же на меня, ради Бога. Посмотри мне в глаза. Ну давай же, смотри!
- Не хочу я смотреть в твои глаза.
- У меня честные гляделки.
- Ни о чем ты не в состоянии поговорить серьезно.
- Я всего лишь спросил, что ты думаешь о смерти, чтобы лучше тебя узнать. Или ты думаешь, что мы будем жить вечно?
- Чепуха. Это ты думаешь, что будешь жить вечно. Я подмечаю, однако, что по утрам ты не позволяешь себе богохульствовать.
- Мне нужно несколько часов, чтобы прийти в себя. Отряхнуть с себя сон.
- И ты кричишь.
- Что?!
- В одну из прошлых ночей ты кричал: "Как мне выбраться отсюда?!" А в другой раз ты сказал: "Что это за белая штуковина там, в углу? Уберите ее".
Дэнджерфилд, хватаясь за живот, хохочет, развалившись на скрипучих пружинах.
- Можешь смеяться, но я думаю, что за этим кроется что - то серьезное.
- Что же тут может скрываться? Разве ты не видела, что я - сумасшедший? Не понимаешь? Посмотри же! В зрачки! Сумасшедший? А? Я - сумасшедший.
Себастьян выпучил глаза и облизал губы.
- Прекрати. Ты всегда ведешь себя, как шут, вместо того, чтобы заняться чем-нибудь полезным.
Себастьян из постели наблюдает, как она заводит свои длинные руки за спину, и бюстгальтер соскальзывает с ее грудей, коричневые соски от холода становятся острее. На плече красные полоски от шлеек. Не спеша снимает трусики, смотрится в зеркало и натирает белым кремом лицо и руки. Крошечные коричневые полоски вокруг сосков. Ты часто говоришь, Мэрион, что неплохо бы провести воскотерапию, чтобы улучшить их форму, но мне они нравятся и такими.
Себастьян беззвучно встает с постели и приближается к обнаженной женщине. Прижимает ладони к ее ягодицам, но она отталкивает его руки.
- Мне не нравится, когда ты трогаешь меня там.
Целует ее в шею ниже затылка, облизывает ее влажным языком и длинная прядь светлых волос попадает к нему в рот. Мэрион снимает с вешалки голубую ночную рубашку. Голый Себастьян сидит на краешке постели, соскребая с пупка белые пушинки, а затем, нагнувшись, вычищает грязь, налипшую между пальцами ног.
- Себастьян, я бы хотела, чтобы ты искупался.
- Это губит индивидуальность.
- Ты был таким чистюлей, когда мы познакомились.
- Я наплевал на чистоту ради духовной жизни. Подготовка к иному, лучшему из миров. Не стоит обижаться из-за мелкой небрежности. Чистота души - вот мой девиз. Сними ночную рубашку.
- Где они?
- Под моими рубашками.
- А вазелин?
- За книгами на полке.
Мэрион разрывает серебряную фольгу. Американцы зубы съели на упаковке, причем упаковывают они все подряд. Она снимает рубашку через голову, и та падает к ее ногам. Мэрион аккуратно складывает ее и кладет на книги. Опирается коленками на постель. Интересно, как ведут себя другие мужчины, постанывают ли они, обрезана ли у них плоть или нет. Она забирается в постель, слышится ее ласковый голос:
- Давай сделаем, как тогда в Йоркшире.
- Угу.
- Тебе еще нравится моя грудь?
- Угу.
- Поговори же со мной Себастьян, расскажи мне. Я хочу знать.
Себастьян подбирается поближе, прижимает к себе длинное белоснежное тело, размышляя при этом о мире за окном, за которым барабанит дождь. И люди скользят на мокрых булыжниках. На мгновение он замирает, когда мимо с грохотом проносится трамвай, полный епископов, в благословении поднявших руки. Мэрион судорожно гладит мой пах. Джинни Купер повезла меня тогда на машине в бескрайние поля Индианы. Мы остановились на самой кромке леса и затерялись в золотом пшеничном поле, уходившем за горизонт. На ней была белая блузка, и серые пятна растеклись под мышками, тень от ее сосков тоже была серой. Мы были тогда богаты. Настолько богаты, что казались бессмертными. Джинни все смеялась и смеялась, и на белоснежных зубах в ее аленьком ротике сверкала прозрачная слюна - в целом мире нет еды вкуснее. Страхи были ей неведомы. Она была и ребенком, и зрелой женщиной одновременно. Ее загорелые безупречные ноги, красивые руки извивались от бешеной жажды жизни. Она танцевала на продолговатом капоте пурпурного "кадиллака", и, глядя на нее, я думал, что Бог, должно быть, женского пола. Она прыгнула в мои объятья, опрокинула меня на землю Индианы; я распят на кресте. У раскаленного добела солнца каркает ворона, сперма бьет из меня струей, вырываясь в мир. Длинный "кадиллак" Джинни пробил заграждение на Сент-Луисском мосту, и в мутной воде Миссисипи ее машина выглядела сгустком крови. Все мы собрались тогда в Саффолке, штат Вирджиния, в то тихое летнее утро, когда медный гроб был аккуратно установлен в прохладном мраморном склепе. Я выкурил сигарету и загасил окурок о черно-белые плитки гробницы. Когда все машины разъехались, я зашел в женский туалет и увидел непристойные фаллические символы на деревянных дверях и серых стенах. Интересно, сочтут ли меня извращенцем? В свои замечательные каштановые волосы Джинни вплетала гардении. Я слышу грохот трамвая, Мэрион дышит мне в ухо. Мой живот дрожит, силы покидают меня. Мир погружен в тишину. Хлеба перестали тогда расти. Теперь они растут снова.
7
- Мэрион, я сегодня утром позанимаюсь в парке.
- Возьми с собой малышку.
- Коляска поломана.
- Возьми ее на руки.
- Она описает мне рубашку.
- Возьми непромокаемую пеленку.
- Как же я могу заниматься и присматривать за ней? Она свалится в пруд.
- Ты ослеп что ли? Я должна разгребать всю эту мерзость, хлам. Взгляни на потолок. А ты к тому же надел мой свитер. Я не хочу, чтобы ты носил его, потому что мне тогда нечего будет надеть.
- О Господи.
- И почему бы тебе не навестить мистера Скалли и не заставить его починить этот отвратительный сортир? Я знаю почему. Ты его боишься, вот в чем дело.
- Ничего подобного.
- Нет, ты боишься. Стоит мне лишь произнести его имя, и ты уже, как заяц, улепетываешь вверх по лестнице, и не думай, что я не слышу, как ты забираешься под кровать.
- Скажи мне, где очки от солнца? Мне больше ничего не надо.
- В последний раз их надевала не я.
- Они нужны мне позарез. Я категорически отказываюсь выходить без них на улицу.
- Поищи хорошенько.
- Ты хочешь, чтобы меня узнали? Ты этого добиваешься?
- Именно.
- Будь проклят этот дом размером с сортир. В нем грязно, как в хлеву, и все теряется. Я сейчас что-нибудь разобью.
- Не смей. Кстати вот омерзительная открытка от твоего дружка О’Кифи.
Мэрион размахивает открыткой.
- Ты должна следить за моей корреспонденцией. Я не хочу, чтобы она валялась, где попало.
- Твоя корреспонденция. Да уж, действительно. Почитай-ка.
Большими прописными буквами нацарапано:
"КЛЫКИ У НАС БЫЛИ КАК У ЖИВОТНЫХ".
- О Боже.
- Отвратительное чудовище твой О’Кифи, вот кто он такой.
- Что еще?
- Различные счета.
- Не ругай меня.
- Мне придется. Кто открыл кредит в Хоуте? Кто накупил виски и джин? Кто?
- Где мои очки от солнца?
- И кто заложил в ломбард каминный прибор? И электрический чайник?
- Ну послушай, Мэрион, давай сегодня утром будем друзьями. Солнце уже встало. И, в конце концов, мы ведь христиане.
- Вот видишь? Ты сразу начинаешь язвить. Ну почему мы должны все время ссориться?
- Очки, черт побери. Англичане вечно все прячут. Вонючий сортир, однако, скрыть не удастся.
- Прекрати эту хамскую болтовню.
- Тогда оставайся с сортиром.