- Именно ты. Что ты сейчас чувствуешь?
- Что-то хорошее.
- Например?
- Радость. Облегчение.
- Некоторые мужчины испытывают отвращение.
- Мне их жалко.
- Мне тоже. Я-то себя после этого лучше чувствую. Не могу без этого. А она, что из себя представляет?
- Мэрион?
- Да.
- Загадочная женщина, вероятно, она получает не то, что ей нужно.
- А что ей нужно?
- Я и чувство собственного достоинства. И то, и другое. Но достался ей только я. Но не следует ее винить.
- А как она выглядит, когда она…
- Занимается любовью?
- Да.
- Ей нравится. Правда, твоей фантазией она не обладает. Она очень сексуальна, но на поверхности это не очень заметно.
- Но ты этим пользуешься?
- Иногда. Нервы, впрочем, не способствуют любви.
- Сомневаюсь, что при семейной жизни возможны полноценные сексуальные отношения.
- Приливы и отливы.
- Трудно. Я всегда боялась этих отношений. Здесь щекотно? Такой гладенький. Должно быть, целовать гладкое - это инстинкт. Когда мне было пятнадцать, я думала, что кожа на сосках такая же, как на губах, и я целовала их, а когда мама стучала в ванную, то я пугалась, потому что боялась, что она спросит о том, что с ними произошло. Родители предавались любви совсем не так. В семнадцать лет я испытала шок, застав их за этим делом.
- Ради всего святого, расскажи мне, что тогда произошло.
- Я болела гриппом. По дороге в ванную я увидела их на ступеньках. Я тогда только начинала что-то в этом смыслить, но и представить себе не могла, что женщина может сидеть на мужчине. Я рассказала об этом своей подружке, и та целый месяц со мной не разговаривала.
- Милая Крис, ты такая рассудительная.
- Ваши слова - слова по-настоящему интеллигентного человека.
- Спасибо. Мне здесь хорошо. Маленькие удовольствия, маленькие радости.
- Вам много и не нужно. Разве не так?
- Совершенно справедливо, а тебе?
- Думаю, я бы хотела выйти замуж, как, впрочем, и большинство женщин.
- А потом?
- Дети. Но мне вовсе не хочется сидеть в доме за высоким забором в то время, как любимый муж будет бороться за выживание в местном отделении банка. Мне нужно испытывать от жизни определенное удовольствие. Почему ты смеешься?
Поворачивается к нему, смотрит в глаза.
- Скажи мне, ты догадывался, что я буду с тобой спать?
- Никогда об этом не думал.
- Но ты хотел?
- Сразу, как только тебя увидел.
- А я знала, что так будет. И что же ты чувствуешь сейчас, когда все произошло?
- Не знаю даже, что сказать. Мне кажется, что мы знакомы целую вечность.
- Возьми меня за руку.
- Ты сможешь кормить грудью детей. А что у тебя под мышками?
- Ни для кого на свете не собираюсь сбривать там волосы.
- Пахнет Россией.
- Смеешься надо мной?
- Вкусно, а твой пупочек?
- Англией?
- Нет, но весьма заманчиво. Если мне придется зарабатывать на жизнь трудом, я буду предсказывать будущее по пупкам.
- Забавно, что до сегодняшнего дня я была согласна возвращаться в эту ужасную комнату. Включала радио и слушала дурацкую болтовню. Готовила безвкусную еду. Ведь совсем другое дело, когда готовишь кому-то. Как это все, однако, неожиданно и интересно. Этого ждешь. И это происходит. Теперь я знаю, как ты выглядишь голый. И я уже не смогу смотреть на тебя из прачечной, потому что я буду мысленно тебя раздевать. Если подумать о половых органах мужчин, то надо признать, что одеваются они довольно странно. Мужчинам следует носить килты или гульфики.
- Я закажу себе гульфик в "Севилл Роу".
- Причем священники должны носить гульфики черного цвета. Позволь мне тебя укусить. Мне хочется тебя искусать.
- О, да у тебя в пупке пушок.
- Да-да.
- А мой пупок совсем маленький и плоский. А теперь разреши мне поцеловать тебя вот здесь. Тебе нравится?
- Продолжай, говорю тебе, продолжай.
- И в пупочек тоже.
- Да, ради всего святого.
- А вот здесь? Пахнет забавно и маленькое.
Такая длительная, такая упоительная ночь. Я надеюсь, мне удастся ее припомнить, когда мне доведется страдать. Ее нежные пальчики. Нежная, одинокая, сладкая, влажная девушка, полная любви, залазит на меня сверху, наши бедра переплетены, головы ничего уже не соображают. Щекотно, завитушки волос, соленый вкус, как после купания в море, а я живу в доме из растрескавшегося бетона и езжу вместе с другими студентами в Тринити на ужасном трамвае. Лицо мое стиснуто белыми клешнями бедер незнакомки. Ее пальцы скользят по моим ногам. Вырви хрящи из моих коленей, и до конца жизни я буду, вихляя, хромать по мостовым. Ее темноволосая голова раскачивается в желтом свете свечи. В моей алой черепной коробке звучит погребальная песня. Прачки стоят в выварках с дымящимся бельем. Топчут его ногами, у них толстые кельтские коленки, и они устраивают стриптиз. Я смотрю на них и хохочу вместе с ними; они славные деревенские девчонки, раздевшиеся впервые в своей жизни, они плещутся в выварках с мыльным порошком, хлюпают, бултыхаются, пошлепывают по своим тучным телесам. Это праздник плоти. А я поднял руку в благословении, приказал им заткнуться, выстроил их рядами и дал каждой зеленую подвязку в форме трилистника, чтобы они носили их на бедрах и епископ не обвинил их в эксгибиционизме. А теперь, пышки, на улицы славного города Дублина, на которых так замечательно смотрятся обнаженные. Вы и ваши зады выглядят несколько приплюснуто. Заиграл оркестр. Он повел их по улицам. На Подъемном Мосту они остановились и обходительный джентльмен спел им "Я сердце оставил в английском саду". Слух про них молниеносно распространился по городу. Распивочные опустели. Целый рой фермерских сынков, да и не только их, устремился на велосипедах к месту происшествия, чтобы- поглазеть на этих премиленьких, крепко сбитых девушек.
Тонкие пальчики Крис вцепились в его бедра, и он перестал слышать причмокивающие звуки, ощутив на мгновение чувство боли - ее зубы впились в его крайнюю плоть, и лоно выплеснуло пенную жидкость в ее горло, заставив умолкнуть нежный голос и стекая каплями по голосовым связкам, певшим песню ее одинокого сердца. Пряди ее волос аккуратными рядками лежат на его теле, и в течение следующей минуты в наступившей тишине он был самым святым человеком на земле, полностью лишенным остатков спермы и разума.
10
С двумя толстенными книгами под мышкой выходит через заднюю калитку Тринити-Колледжа. В такой теплый, светлый вечер приятно мчаться изо всех сил вдогонку за трамваем. Эти вечно занятые людишки помышляют сейчас только о своих летних садиках и том, чтобы искупаться в Бутерстауне. В такие вечера Дублин вымирает. Впрочем, это не касается парков и распивочных. Неплохо было бы нагрянуть сейчас на улицу Мира и купить кусочек мясца. Я предвкушаю славный ужин с бутылкой пива; а потом я пройдусь по набережной, чтобы полюбоваться хорошенькими купальщицами. Даже в этой пуританской стране можно всласть поглазеть на аппетитную плоть, если только быть начеку, когда некоторые из них переодеваются на пляже.
- Доброго вам вечера, сэр.
- Добрый вечер.
- Чем я могу быть вам полезен, сэр?
- Не стану скрывать, что мне нужен хороший кусочек телячьей печенки.
- Одну минутку, сэр, и вы получите свежайший кусочек паровой печеночки.
- Да вы просто волшебник.
- Вот и все, сэр. Отличный кусок. У вас выходные дни, сэр? Хороший кусок мяса будет в самый раз.
- Да, выходные.
- Англия - великая страна, не правда ли, сэр?
- Но и вы живете в славной маленькой стране.
- У нас есть и преимущества, и недостатки. Многого сейчас не достает. Ну вот все готово, сэр. Хорошо вам отдохнуть. Прекрасный вечер, сэр.
- Замечательный вечер.
- Я вижу вы человек науки, и книги у вас внушительного размера.
- Это так. А теперь - до свидания.
- Доброго вам вечера и удачи, сэр.
Фу-ты, ну и разговорчик. Мастер по банальностям. Выходные, черт бы меня побрал. Но зато хороший кусок печенки.
В полумраке станции Вэстлэнд Роу. Он купил газеты, свернул их в трубку и, поднимаясь по лестнице, похлопывал ими по бедру. Сидя на чугунной решетке, он наблюдал за людьми, проталкивающимися в ворота. Где ваши стройные лодыжки, о женщины? Ни одной. Как у ломовых лошадей. А что в газетах? Тоскливая, безнадежная скука. Приключения Кота Феликса. Убрать их долой. Мне нужно в туалет. Ну и здоровенный же он. Капает вода. Слава Богу, поезд.
Грохочущая, подпрыгивающая, закопченная игрушка. То и дело издавая гудки, проносится она мимо бесконечной череды окон, из которых выглядывают недовольные сонные хари. Хорошо бы найти местечко в первом классе. Черт бы побрал этот битком набитый дрянной поезд. Ну и ладно, поищу в третьем. Подтягивается, забрасывает пакет с мясом в сетку над верхней полкой и садится, втискиваясь на свободное местечко.
Напротив него уткнулись в газеты людишки, живущие в дешевых, прилепленных друг к другу особняках в Гленаджери и Сандикове. Почему бы вам не полюбоваться видом из окон? И не посмотреть на каналы, сады, цветы? К тому же все это бесплатно. Не стоит нервничать из-за этого дерьма. Это я тебе, пришибленный недоносок, ну чего ты на меня пялишься? Плюгавый тип продолжает пристально на меня смотреть. Исчезни, ради Бога.
Чах-чах-чах,
Чух-чух-чух
Вз-вз-вз
Мы уже далеко. Не стоит обращать внимания на этих дегенератов. Выводит меня из себя. Продолжает смотреть на меня в упор. Если он не уймется, клянусь Христом, я вышибу стекло его башкой. Впрочем, стоит ли удивляться хамству в третьем классе?
Девушка, сидящая напротив, бросает на него испуганный взгляд. Это еще что такое? Может быть, я оказался в поезде, направляющемся в сумасшедший дом? Вероятно, этот недоносок тискает ее бедро. Развратник. Может, мне стоит вмешаться и дать отпор его подлым поползновениям? Не нужно вмешиваться в чужие дела. С меня хватает моих собственных проблем. И что это с ними со всеми. Все купе ерзает, словно их вот-вот схватят корчи. Это конец. Я предвкушаю славный ужин - печенку - и прогулку. Но почему эта девушка закрывает лицо книгой? Она что, слепая? Купи себе очки, глупенькая потаскушка. Может, этот подонок смущает ее, она вся залилась румянцем. В этом городе все страдают от полового голода. Вот в чем дело. Вот где корень зла. Отвлечься. Я должен отвлечься. Почитаю колонку, посвященную памяти усопших.
"Донохью (вторая годовщина). В скорбную память о нашем любимом отце Алексе (Рекси) Донохью, покинувшем сей мир 25 июля 1946 года, привратнике Дублинской бойни. Помилуй, Господи, душу его.
Состоится месса. R.I.P.
Навеки ушло дорогое лицо
Наш добрый, Веселый друг,
Которого нежно любили Всегда,
Но память о нем не умрет никогда".
Внезапно его насквозь прожигают слова:
- Но послушайте, послушайте, ведь здесь женщины.
Гробовая тишина в купе. Маленький поезд с шумом проносится мимо Большого Канала и запущенных садиков Рингсенда. Себастьян впился глазами в газету, прижав ее к лицу. И опять, словно непристойность, произнесенная в церкви:
- Послушайте, сэр. В вагоне женщины.
Кто набросится на него первым? Пусть кто-нибудь другой сделает первый шаг, когда начнется драка, я ухвачу его за ноги. Я нервничаю. Ненавижу подобные выходки. И почему, ради всего святого, я оказался в этом вагоне? И когда я наконец приеду? Без сомнения, этот человек - сексуальный маньяк. В любой момент он может начать грязно ругаться. Терпение мое не безгранично. Как у той старушки, которая перебирая четки, выкрикивает после каждой десятой бусины грязные ругательства. Не терплю непристойностей. Посмотреть только на них - ведут себя как ни в чем не бывало. Лучше перестать листать газету - он может ударить неожиданно. А этот красноносый в углу хохочет, хватаясь за живот. Господи, скорей бы уже доехать. Никогда больше не поеду в третьем классе.
- Ну сколько я могу повторять - здесь дамы.
Себастьян поворачивается к нему, переспрашивает ледяным тоном:
- Что вы сказали?
- Я хотел спросить, вы ничего не забыли сделать?
- Не понимаю вас.
- Повторяю - здесь дамы. Вам следует себя осмотреть.
- Вы обращаетесь ко мне?
- Да.
Нет, это уже слишком. Не следует обращать внимания на дурака. Просто невыносимо. Надавать бы затрещин тому дегенерату в углу, которому так нравится все, что здесь происходит. Он получит еще больше удовольствия, если я сломаю ему челюсть. Почему в Ирландии такие типы разгуливают на свободе? Весь город кишит ими. Если на меня нападут, клянусь Богом, я подам в суд на того, кто продал билет сумасшедшему. Две девушки опять смущены. Чертов поезд до самой Скалы едет без остановок. О Господи. Я должен все это выдержать. Самообладание и хладнокровие во чтобы то ни стало.
- Отвратительное поведение, сэр. Вынужден сделать вам замечание. Дело, однако, весьма скверное. Шокирующее публику поведение в общественном транспорте. Часть вашего тела видна, сэр.
- Прошу вас меня извинить, но не суйтесь в чужие дела, иначе я сломаю вам челюсть.
- Нет, препятствовать такому поведению в присутствии дам - мое дело. Стыд. Вы ведь не один в вагоне.
Безнадежно. Нельзя позволить ему втянуть меня в подобный разговор. Нужно пораскинуть мозгами. Мы въезжаем в Бутерс-таун. Через минуту я уже выйду из вагона. Видна часть тела? Палец? В святой католической Ирландии нужно носить перчатки. И лицо. В последний раз я появляюсь на людях без маски. Чаша терпения переполнена. Но я никому не позволю вывести меня из себя, никому, даже этому обезумевшему простолюдину.
Стараюсь не смотреть в глаза красномордому маньяку. Смотрю в окно. Вижу парк, в котором моя милая Крис впервые со мной заговорила. Наконец избавление. Хохочущий урод в углу. Вытащу его из вагона и погоняю ремнем с одного конца перрона на другой. Что он делает? Показывает на свое колено. Мое? Колено? Боже праведный! Он весь вывалился. Весь целиком.
Выпрыгиваю за дверь. Убраться бы побыстрее. Голос вдогонку:
- Вы не забыли еще кое-что?
Лихорадочно хватаю пакет с проступившими пятнами крови.
И снова голос вдогонку:
- Сегодня вам не удается забыть о своей плоти.
11
Опрокидывает рюмку за рюмкой, жадно глотает, требует еще. У его локтя все тот же пакет с печенкой: коричневый, пропитавшийся кровью. За крыши домов, выстроившихся на противоположной стороне улицы, заходит солнце. Уже поздно. С Мэрион, вероятно, справится будет не так уж трудно. Я старался поразмыслить над тем, что произошло. Дело не в храбрости, или угрызениях совести, или в чем-нибудь подобном, но я не в состоянии выбросить из головы ту ужасную, просто невообразимую сцену. Мне всего лишь нужно было застегнуть ширинку. Всего лишь.
- Мой дорогой, не нальешь ли ты мне еще?
- Не премину это сделать, мистер Дэнджерфилд.
И почему меня не миновала сия чаша? А я-то был уверен, что со мной никогда не может произойти нечто подобное. Ну ладно, слава Богу я не прошелся в таком виде по Скале. Мне нужна компания, чтобы было с кем поговорить. Мне ведь не с кем общаться. Все что я могу - возвратиться домой и по дороге купить баранью голову.
Он толкнул сломанную зеленую дверь и устало плюхнулся в разодранное кресло. Мэрион на кухне. Он тупо пялится на нее. За ней, на стене, счетчик газа. Должен заметить, что сам счетчик зеленый, прорезь для монет сделана из латуни, а сам этот счетчик отмеряет газ, на котором я готовлю свою жалкую жратву. И больше я не могу это выносить.
Дрожащий голос Мэрион.
- Я так больше не могу, Себастьян.
Себастьян смотрит на нее с интересом.
- Я серьезно. Это уже слишком. Ты напился.
- Дорогая, Мэрион. Я серьезно. Это уже слишком. Ты напилась.
- Я уйду от тебя.
- Ты уйдешь от меня.
- Я не шучу.
- О, ты не шутишь.
- Да.
- Мэрион, я расстроен. Знаешь ли ты, что означает быть расстроенным? Это означает, что я могу сделать все, что угодно. И если ты не оставишь меня в покое, я прикончу тебя. Мне нужен покой. Теперь, Мэрион, ты знаешь, что мне нужно. Покой, черт его побери.
- Не ори на меня. Я тебя не боюсь.
- Нет, ты боишься меня, Мэрион. И так-то лучше. Держись-ка от меня подальше.
- Ни чуточки тебя не боюсь. Жалкий тип.
- Моя дорогая Мэрион, ты взволнована. Ты действительно взволнована. Твои глазки слезятся. Приляг, чтобы успокоить нервишки, и я угощу тебя синильной кислотой.
- Ты пожалеешь, что наговорил столько лишнего. И как у тебя только язык поворачивается! Шатаешься по ночам, пьешь, безобразничаешь. Ты пришел домой пьяный в последний раз! Как далеко ты можешь зайти? Как низко ты можешь опуститься? Скажи мне, как низко?
- Жил-был человек в Оттаве, он прожил всю жизнь в канаве.
- Доброе имя моего ребенка опорочено. Да разве ты заботишься о ней? Ты ходил на занятия, не правда ли? У тебя даже хватило наглости слямзить те жалкие гроши, которые я хранила за часами, а теперь ты развалился в кресле, отвратительно ухмыляешься и говоришь, что убьешь меня. Ну ладно, попробуй. Это все, что я могу сказать. Попробуй. И хочу сказать тебе кое-что еще. Я написала твоему отцу. Написала обо всем. Обо всех, повторяю, всех твоих дурацких выходках.
Себастьян сидит на засаленном кресле, вцепившись руками в подлокотники. Он пристально смотрит на нее, не сводя глаз с ее перепуганного лица.
Себастьян говорит тихо, медленно.
- Ты совершила большую ошибку, Мэрион. Очень большую ошибку.
- И вовсе нет.
- Очень большую ошибку, Мэрион. Ты вынуждаешь меня принять решение.
- Не смей так говорить со мной. Это невыносимо.
- Ты совершенно не имела права так поступать. Ты понимаешь? Не имела права.
- Прекрати.
- Что именно ты ему написала?
Мэрион плачет, закрыв лицо руками.
- Спрашиваю тебя еще раз. Что ты ему написала? Отвечай!
- Ты ужасный. Ужасный и отвратительный.
- Так что ты ему написала, черт побери!
- Все.
- Что?!!
- Я написала обо всем.
- Что же, черт тебя побери, ты ему рассказала.
- Правду. О том, что мы голодаем. А у ребенка рахит. Потому что ты пропиваешь все до последнего пенни. И об этом доме, и о том, что ты избил меня, когда я была беременная, вышвырнул из постели и столкнул с лестницы. И о том, что мы уже должны несколько сот фунтов. Всю неприглядную правду.
- Тебе не следовало это делать. Ты слышишь, что я говорю?
Прерывающийся от волнения голос Мэрион.