День все-таки наступил. Странный. Над двором и половиной Парковой – до фонаря – светило солнце, зеленела листва на деревьях в саду, щебетали птицы. Но вокруг хозяйничала осень. Редкие желтые листья цеплялись за ветви, пожухлая трава блестела от влаги. Серый, пропитанный туманом октябрьский день. Из него веяло холодом, затхлой сыростью. Из него ползли и ползли улитки, обиженно скукоживаясь, прячась в домики-раковины под лучами жаркого летнего солнца. Но страшнее всего было смотреть в небо. В неровный, обкусанный по краям прямоугольник синего летнего неба над головой.
Ирина заперлась в спальне, не выходила, не отзывалась. Только слышно было – плачет. Олег не знал, что делать. И можно ли что-то сделать? Бесцельно бродил по дому, по двору. Пробовал дозвониться хоть куда-то – бесполезно, телефон не работал. И радио не работало. И соседние дома казались мертвыми, нежилыми, словно прошедшая ночь разом слизнула всех жителей Парковой.
Пришло и минуло время обеда. Есть не хотелось, но Олег заставил себя разогреть суп. Снова позвал сестру.
На удивление, Ирина вышла. Наверное, слезы закончились. Села за стол. Взяла ложку. Она будто постарела на десять лет за один день. Да что там на десять! На двадцать, на тридцать лет! Наполовину седая, бледная, осунувшаяся, мешки под глазами, глубокие морщины на лбу.
– Это все сон, мой или твой. – Олег попытался утешить сестру. – В действительности такого не бывает. Мы проснемся, и все закончится.
– Да, сон. – Ирина вяло зачерпнула суп, посмотрела на него, вылила назад в тарелку. – Мы все приснились. И ты, и я, и Петр. Вся наша жизнь приснилась. Кому – не знаю.
Она подняла глаза на брата, спросила неожиданно:
– К тебе тоже приходили?
Олег не переспросил, понял сразу. Кивнул.
– Да.
– Ты… ответил им?
Он помедлил. И вынужден был вновь кивнуть.
– Да.
Сестра отложила ложку, тяжело поднялась, ушла обратно в спальню. Олег не посмел пойти следом.
Закончился день рано. В пять пополудни начало смеркаться, прямоугольник неба потемнел, слился с окружающими его тучами. На Горбатом мосту вспыхнули фонари. Теперь их было семь. И еще один – на Парковой.
В спальне свет не зажигали, и звуков оттуда не доносилось. Олег решился – позвал, постучал, потянул на себя дверь. Та была не заперта. Он щелкнул выключателем на стене. Вхолостую.
К крюку в потолке, на котором прежде крепилась люстра, была привязана веревка. Ирина висела неподвижная, отрешенная. Мертвые глаза смотрела сквозь Олега.
Он вышел из комнаты, тихонько прикрыл за собой дверь. Вышел из дому, со двора. Остановился посреди улицы, под фонарным столбом. Горбатый мост стоял перед ним словно светлый линкор. Нет, не стоял. Он уплывал, все дальше и дальше, оставлял за кормой крошечный островок, отрезанный тьмой. "Ты хочешь проснуться, увидеть реальность?" – спрашивали во сне ночные призраки. Олег ответил им: "Да!"
Фонарь над головой погас.
* * *
Вот еще один пример. Письмо человека, который привык жить рядом с Мифами. Хотя нет: "рядом" – не совсем правильное слово. Разве только в географическом, а не в психологическом смысле. Даже здесь, в Аркхеме, городе всемирно известного Мискатоника, для Глубоководных выстроен отдельный квартал, а Ми-Го практически не появляются вне своих рабочих сфер. Мверзи трудятся в больницах, шогготы – на производстве и транспорте, но никто из них не живет вместе с людьми. Что уж говорить о сельской глубинке, о маленьких провинциальных городках, о спальных районах промышленных мегаполисов…
Обособленные зоны, резервации, запретные территории: названий много, суть одна. Присутствие младших Мифов люди готовы терпеть, но не более того. И – желательно – где-то там, за рекой, за пустошью, за Горбатым мостом. Чтобы между двумя мирами была хоть какая-то, пусть хлипкая и эфемерная, но все-таки преграда.
И если квартал вдруг приглянулся Глубоководным, прежние жители начинают покидать его, хотя никто их не гонит. Миграция, сначала вялая, раскручивается все быстрее и быстрее, и вот через год-полтора на месте престижного района стоят ряды опустевших домов-призраков.
Люди бегут от соседства с Мифами словно от чумной заразы. Не понимая, что укрыться невозможно. Что, соприкоснувшись хотя бы раз, ты изменился навсегда. И в твоей душе уже тлеет отпечаток чужого присутствия.
Спальный район
Тимур Алиев
– Ща куда?
Газодизель, противно визжа тормозами, застыл на перекрестке, утыканном разноглазыми светофорами. Два широких проспекта, сходясь здесь под прямым углом, делили город на несколько неравных частей. Дорога направо уводила в сверкающий поднебесными огнями высотный центр, налево – терялась в лабиринте тускло освещенных пятиэтажек спального микрорайона, где-то далеко за которым полыхало сине-зеленое зарево поселения Мифов.
– А? – Задремавший Артур очнулся, потер ладонями лицо, непонимающе глядя на расплывающийся в сумерках профиль водителя. Круглоголовый толстяк с красным, словно обваренным лицом, ждал ответа, выпятив нижнюю губу. Турбированный грузовик вибрировал и порыкивал – толстяк держал ногу на педали газа.
– Куда ща, спрашиваю? – повторил он.
Артур огляделся, махнул рукой влево.
– К тварцам не поеду! – сказал толстяк. – Говорят, они из мужиков грамефродитов делают.
– Гермафродитов, – машинально поправил его Артур. – Э-ээ, каких еще?.. Что за ерунда? – возмутился он.
– Говорю, что знаю! – зло отрезал толстяк. – Под пивные ларьки микрируют и мужиков харчат.
Артур хотел возмутиться, но, вспомнив о заполненном кузове, сдержался. Ссориться себе дороже. Ему еще выгружаться, а грузчиков нет. Он мотнул головой, заметил, стараясь говорить авторитетно:
– Вы же умный человек… Ну как Мифы могут устраивать ловушки на людей?.. Им вообще запрещено селиться в черте города. Вон… видите огоньки вдалеке… это они.
– Ну, вам виднее, это ж вы с ними яшкаетесь, – пробурчал толстяк.
Очередное "словечко" резануло слух даже больше, нежели несправедливое обвинение. В чем-чем, а в дружбе с Мифами городских не обвинишь. Толстяк лучше бы в своей деревне глаза разул. Вот уж где на Ми-Го похож каждый второй.
Сзади возмущенно засигналили.
– Щас, щас, еду, не егозите там, – отозвался толстяк и сорвался с места с пробуксовками, отчего в кузове что-то дзинькнуло и забренчало. "Трюмо", – обреченно подумал Артур и виновато скосил взгляд на сидящую рядом мать. Ему подумалось, что надо бы успокоить ее, сказать, что конец пути близок.
Но стоило этой мысли прийти в его голову, как затихший желудок снова скрутило тугим узлом. Предчувствие разборок всегда вводило Артура в сильнейший стресс. А скандал будет нешуточный, к гадалке не ходи – даже воздух вокруг матери словно потрескивал от напряжения. За болтовней с водителем забылось, что за два часа дороги до города она не выдавила ни звука, будто накапливая внутри словесный заряд. Сжав губы в ниточку, мать застыла в углу кабины, уставившись в какую-то точку на лобовом стекле.
Это внешнее равнодушие и безучастный взгляд в окно могли обмануть толстокожего водителя, но никак не Артура. Три года, прожитых сыном и матерью врозь, не смогли разрушить незримую связь между ними. Он ощущал и ее испуг, и ее опасения. Она предчувствовала, что ее ожидает, и не хотела говорить с ним, боясь услышать слова подтверждения. Артур же оттягивал разговор, понимая: когда точки над "и" будут расставлены, лучше ему оказаться подальше от места разборки.
Сидя между матерью и водителем, Артур чувствовал себя зажатым между Сциллой и Харибдой. От психологического напряжения сводило скулы. "И какого черта в "газелях" по два пассажирских места? – думал Артур. – Лучше трястись в кузове и уворачиваться от створок старого шкафа и табуреток, чем смотреть на замороженное лицо матери или слушать глупости пузана…"
Как ни гнал шофер, но жаркий солнечный день плавно перетек в неизбежные осенью туманные сумерки, когда они подъехали к дому. Нелепо торчащая посреди двора четырехэтажка с одним-единственным подъездом напоминала зуб с червоточинкой внизу.
Артур помог спуститься на землю матери, затем, не касаясь подножки, выпрыгнул сам.
– Поможете разгрузиться? – деликатно спросил он у толстяка, уже откидывавшего запылившийся задний тент.
– Нее, не могу. Здоровье не позволяет, – толстяк похлопал себя по мощному кабаньему загривку, – нерв защемило.
Чертов хряк, врет и не краснеет! Артур беспомощно огляделся по сторонам. К новоселам, словно пчелы на мед, медленно стягивались будущие соседи. Женщины. Дети. И ни одного мужика.
"Ладно, – принял решение Артур, – сгружусь здесь, а потом понемногу перетащу внутрь. Соседи пока присмотрят".
Перекинув через плечо узел с вещами и отгородившись им от свербящего взгляда матери, Артур повел ее в квартиру. Второй этаж, два с половиной пролета. Кинув баул в прихожей, притворно весело он крикнул ей "располагайся". Голос гулко разнесся в пустом помещении, эхом отразился от свежевыбеленных стен, и Артур сразу же выскочил обратно, не дожидаясь вопросов.
Нарастающую панику Артур попытался скрыть за хлопотами разгрузки, в чем ему изрядно помогал шофер, нывший, как ему неуютно в "этом уродском тумане" да как он спешит домой, но чем быстрее уменьшалась гора вещей в кузове и у подъезда, тем стремительнее приближался неизбежный разговор.
Прежде чем втащить в квартиру последнюю тумбочку, Артур рассчитался с водителем. Свернув протянутые бумажки в трубочку и сунув их в растянутую горловину свитера, тот булькнул что-то неразборчивое и скрылся в нарастающем тумане. Лишившийся последней защиты Артур вздохнул и поднялся в квартиру.
Мать стояла, уткнувшись лбом в стекло. За окном перемигивался огнями спальной район.
– Ма, – нарушил молчание Артур, – давай распаковываться.
– А вы где будете жить? – ледяным тоном спросила мать, словно не слыша сына.
Сердце Артура ухнуло вниз. Вот и началось, подумал он.
Идея, казавшаяся столь разумной в устах жены, резко потеряла свою привлекательность в ее отсутствие. А как вроде бы здорово было задумано. Артуру вдруг вспомнилось, как у них у Лариской впервые родился план перевезти мать в город.
В тот вечер они сидели на диване, грызли семечки и смотрели что-то бессмысленно-утомительное по телику.
– Помнишь рыжую из второго подъезда? – неожиданно спросила жена.
Вопрос настолько не вязался с картинкой в телевизоре, что Артур насторожился. Рыжая была местной секс-бомбочкой, все мужики во дворе, не исключая и его самого, стонали от ее упругой походки.
– Иномарку купила, – сообщила жена, не дожидаясь его ответа.
– Да? – Артур, хотя и не числил за собой компромата, облегченно вздохнул. – И какую?
– Красивую… Серебристую.
– "Форд-фокус" небось… Разве ж это иномарка?
Жену его равнодушный тон взбесил.
– А у нас и такой нет!
– Так у нас денег нет.
– Ну и какой ты мужик после этого, если даже профурсетки больше тебя имеют?
– Ну, извини. Знала, за кого замуж выходила.
Жена вскочила. Семечки пополам с шелухой посыпались с ее передника, устилая пол с тихим шелестом. У Артура заныло под ложечкой – скандалы, как и все нормальные мужики, он не любил. К счастью, в планах жены разборки не значились.
– Есть вариант, – сказала она внезапно спокойным и очень деловым тоном, отчего Артур напрягся еще сильнее. – Продаем дом в деревне и платим первый взнос за машину. А твою мать перевозим в город.
– Куда?! – вскинулся Артур, обводя руками узкую гостиную и указывая на спальню, где посапывали близнецы. – В нашу двушку?
– Зачем? – возразила жена. – Снимем ей квартиру рядом. Че она одна кукует? Так и крыше недолго поехать. А здесь ты почаще, чем раз в полгода, будешь к ней ездить. Всем выгода…
Лариска всегда отличалась деловой хваткой. Квартиру уже на следующий день она нашла сама – через агентство недвижимости. Не близко и не далеко. Пешком не потопаешь, зато на такси за десять минут доедешь.
– Почти центр, – щебетала риэлторша, пухлоногая блондинка в строгом деловом костюме, на удивление выгодно обтягивавшем ее пышные прелести. – Но о-очень, очень спокойно. Спальный район.
Как ни странно, риелторша не обманула. Несмотря на густую застройку, микрорайон оказался тихим, малолюдным и очень зеленым. "Словно в детство вернулся", – невольно улыбнулся Артур, приехав смотреть квартиру. Лавочки у подъездов, грибы-песочницы. Двор наполняла та особая густая теплота, что охватывает сердце от приятных воспоминаний.
Цена устроила. Пришлось сделать легкий ремонт – побелить стены, поменять пару кранов да сменить деревянную входную дверь на металлическую. Тонкое железо из Китая было не прочнее дерева, зато внушало уважение лакированным видом.
Уложились в пару дней, после чего оставалось самое главное – убедить мать на продажу дома в деревне и переезд в город.
Объясняться с матерью досталось, конечно, Артуру. Вот только не мог он никак решиться и раскрыть перед ней карты. Боялся, что мать не даст согласия на переезд: слишком свежа еще была в памяти неудачная попытка их совместной жизни втроем. Двум медведицам в одной берлоге оказалось слишком тесно.
Накапливалось по мелочам. Не те продукты куплены, не так вещи постираны, не те блюда приготовлены. Любила мать по шкафчикам пробежаться, вещи снохи перещупать. Стали закрывать свою комнату на ключ. Так мать ворвалась однажды посреди бурной ночи – якобы землетрясение началось, – после чего сноха объявила свекрови молчаливый бойкот. Ходили они несколько месяцев по квартире встречными трамваями – не пересекаясь.
В этой войнушке Артур долго держал нейтралитет. "Я как Швейцария, – говорил он, – дайте мне жить спокойно". Супругу позиция мужа раздражала, несколько раз недовольство выливалось в скандалы.
Терпение Артура пошло по швам, когда раздрай коснулся его самого. В тот вечер он вернулся поздно, оставив жену у ее родителей и, как оказалось, вместе с ключом от комнаты. Артуру пришлось спать на ковре в гостиной. Ночь выдалась холодной, по паркету шныряли неопасные вроде бы сквознячки, однако их хватило, чтобы Артур слег на неделю со свистом в легких и ознобом в теле.
А через несколько дней обнаружилось, что мать легко отжимает замок, открывая дверь в их комнату, словно матерый домушник. Тут Артур и взбеленился, вылез из постели, несмотря на головокружительный жар, и учинил матери разбор полетов. А потом и вовсе в областной центр за сто километров сбежал, прихватив жену и вещи…
И вот теперь приходилось идти на мировую. Сам Артур давно уже перегорел, но как поступит мать?.. Оказалось, что три года в одиночестве сломают кого угодно. Мать пошла на попятный легко – сразу согласилась на переезд в город. Правда, в день отъезда сильно капризничала, чувствуя: что-то не так идет. Виноватить в этом Артур мог только себя – не стоило отделываться намеками по поводу будущего местожительства…
И вот пришло время серьезного разговора…
– Вы где будете жить? – повторила мать.
Артур замялся, полез развязывать баулы.
– Ну, ты же жнаешь, у наш мешта нет, – пробубнил он, пробуя туго затянутый узел зубами.
– Я что, должна жить одна?
– Ма, ну это ненадолго, – соврал Артур, не в силах посмотреть матери в лицо. – Кредит возьмем, купим квартиру, все туда переедем, – вдохновенно придумывал он на ходу. – Знаешь что? Щас уже поздно, давай завтра все распакуем и установим.
Мать молчала, не отходя от окна. Он поставил у стены диван, застелил его одеялами и бросил сверху подушку.
Затем вызвал такси и выскочил из квартиры, не в силах провести с матерью еще пару гнетущих минут. На улице посвежело. Туман загустел настолько, что оседал капельками на лице Артура. Казалось, что он перенесся в некий неведомый край, где за пеленой тумана притаились страшные звери. Артур вытер рукой лицо и отогнал наваждение. А вскоре из молочного океана вынырнуло и такси с веселыми зелеными огоньками.
Телефонная трель догнала его уже в квартире. Подозревавший, что звонит мать, Артур облизнул пересохшие губы, снял трубку.
– Куда ты привез меня? – Шелестящий голос матери был полон упрека.
– В город, – сухо буркнул он в ответ.
– А что мне здесь делать?
– Жить, что еще…
– Жи-ить, – хмыкнула мать и отключилась…
Ночью Артуру не спалось. Несколько раз звякал телефон. После третьего звонка Артур выдернул из розетки шнур и зарылся лицом в подушку, притворяясь спящим, словно мать могла видеть его. Уснул под утро, когда за окном уже визгливо скреблась метла дворника.
Жена его душевные волнения уловила, разбудила вопросом:
– Ты к матери когда собираешься?
– А что? – спросонок не сообразил он.
– Вместе поедем, – твердо ответила она. – Она все равно убирать не будет. А ты бардак разведешь.
Артура окатило волной умиления: "Ух ты, какая у меня всепонимающая, всепрощающая жена". От избытка чувств чмокнул ее в теплый бок – куда дотянулся; от души отлегло – вдвоем будет полегче. Расслабился, сам не заметил, как ушел в сон еще на пару часов, даже на работу опоздал.
В обед выяснилось – обрадовался рано. Жена стонала в трубку: температура, все тело ломит – видать, простуда. Пришлось, не дожидаясь вечера, отпрашиваться и ехать к бомбардирующей его звонками матери…
Двор был настолько полон одуряющим солнцем и одновременно густой тенью от зарослей кустов у подъездов, что Артур невольно позавидовал местным жильцам. Всю территорию вокруг его девятиэтажки еще в прошлом году закатали в асфальт, а дети вместо детской площадки играли на балконе.
Разлитая в воздухе безмятежность звала отдохнуть, и Артуру захотелось задержаться на улице. Он осмотрелся в поисках лавочки, но внезапно ощутил легкое беспричинное беспокойство. Поймав чей-то цепкий взгляд, вздрогнул от неожиданности. Из кустов на него смотрели человеческие глаза. Он несколько раз сморгнул и только тогда увидел, что на скамеечке возле подъезда, почти сливаясь со стеной кустарника, сидит морщинистая старушка и изучает его, не скрывая интереса. Артур растянул губы в улыбке и приветственно кивнул.
– Ты с пятой квартиры, че ли? – спросила старушка. Голос у нее оказался звучным, не подходящим тщедушному телу. – Вчера въехал?
Артур неопределенно мотнул головой и ускорил шаг, надеясь проскочить мимо нее. Старушка ухватила его за полу куртки.
– Ты не спеши, сынок…
Вряд ли этот жест мог задержать Артура, но, как на грех, в носу вдруг засвербело и он приостановился, чтобы чихнуть. Чих удался на славу. От избытка кислорода, что ли, удивился Артур. Он глубоко втянул носом воздух и поморщился – из подвала доносилось ужасающее зловоние. Из разбитого окна над самым тротуаром несло чем-то сладковатым, будто от сдохшей кошки, и слышалось хлюпанье.
Старуха перехватила его взгляд и пожаловалась:
– Подвал у нас затоплен, кошмар прям.
– Нужно в мэрию заявить, – сказал Артур.
Старуха кивнула.
– Обращались, обращались уже, да без толку… А ты где работаешь? Не в мэрии ли?