Проводив патрона, Шаньков отмыл пол от крови обезьян, проверил замки на клетках и тоже покинул лабораторию. Но в отличие от профессора, шагавшего домой, лаборанту предстояло дежурить в аппаратной. Он шел по улице и смотрел по сторонам, как узник, выпущенный на свободу. На Москву надвигалось лето, и тополя забросали асфальт въедливым пухом своего любовного экстаза. Эти удивительные деревья брали город осадой, пропихивая семя жизни в любую щель, способную дать приют их будущему потомству. Они, как и одуванчики, побеждали в бою с камнем, гудроном и железом единственным оружием – страстью любви. От весеннего буйства, пропитавшего московский воздух, Виктор вспомнил о своем обещании пригласить любимую девушку на пляж, и тяжело вздохнул. Как было бы клево положить голову на ее обнаженный животик и млеть в лучах солнца. Не в каменном мешке города, а где-нибудь на песках Речного вокзала или Нескучного сада. Но, увы, долг лишал его мгновений блаженства. А в неполных восемнадцать так трудно противиться зову естества. Вот и парадное. Шаньков извлек из бумажника магнитную карту, ткнул ею в отверстие электронного замка и шагнул в подъезд.
В аппаратной стояла унылая тишина – микрофоны молчали, камеры работали зря. Неподвижные картинки интерьеров соседней квартиры ничего кроме тоски вызвать не могли. Да и какой прок дежурить возле объекта, когда интрига давно исчерпана – подопытные джентльмены гуляют, где хотят, а ценности, служившие им приманкой, украдены самими экспериментаторами. Ситуация абсурдная, но программа наблюдения за квартирой рассчитана на месяц, и ее надо выполнять. Шаньков уселся в кресло на колесиках и от нечего делать стал елозить вдоль панельной доски. Сделалось совсем скучно. Чтобы не уснуть, решил прокрутить пленки видеокамер назад. Сегодня он в аппаратной еще не был и даже не знал, когда троица джентльменов отчалила в город. При быстрой отмотке что-то его насторожило. Виктор остановил перемотку, запустил режим просмотра и чуть не свалился с кресла. На картинке возникли аспиранты. Это было невероятно, но камера врать не умела. Дружников и Тарутян, за которыми гонялась вся служба безопасности банка, спокойно разгуливали по квартире. Вот они выдвинули ящик буфета, что-то положили туда. Пошли дальше, открыли комодик в холле, тоже что-то положили. Шаньков остановил кадр и увеличил картинку. Сомнений не было – похитители раскладывали по местам валюту и золотые безделушки. Не веря своим глазам, юноша осторожно вышел на лестничную площадку и приложил ухо к соседней двери. Полная тишина. Отомкнул два замка, на цыпочках прокрался в прихожую, заглянул в ящик комода. Две пачки долларов лежали точно так же, как до похищения. Остальные деньги и безделушки тоже вернулись на прежние места. На столе в гостиной Шаньков заметил конверт. Послание адресовалось профессору Бородину. Оно не было запечатано, но лаборант заглядывать в конверт не стал. Однажды в детстве он прочитал письмо, адресованное матери, за что получил ремня. С тех пор к чужим письмам испытывал отвращение. Дрожащей рукой достал из кармана трубку и позвонил профессору. Мобильный Александра Ильича не отвечал, тогда он набрал домашний. Откликнулась Мария Николаевна. Он попросил к телефону профессора.
– Витюш, Александр Ильич прилег и задремал. Если ничего срочного, он свяжется с тобой позже.
– Передайте профессору – "h" восстановился.
– Кто восстановился, милый? Я тебя не понимаю.
– Ген, он поймет.
– Дай я запишу. Диктуй по буквам.
– Пожалуйста. Геннадий, Евгений, Николай – ген.
– Ген в смысле генетики?
– Именно в этом смысле.
– Так бы сразу и сказал. Я же не идиотка. А то какой-то "h"…
Шаньков заверил супругу патрона в полном уважении и отключился. Замкнув за собой стальные двери, вернулся в аппаратную.
Скука ушла. Дежурство обрело смысл, как и весь проект, в котором он участвовал.
* * *
Арсений вошел в приемную Паскунова за три минуты до назначенного срока. Банкир давно разобрался в негласном этикете табеля о рангах: явишься слишком рано – принизишь собственный имидж, опоздаешь – прослывешь хамом. Секретарь сенатора, Стас, в безупречном костюме, свежевыбритый и румяный, словно стрелки часов не двигались к полуночи, а показывали девять утра, улыбнулся Бородину, как старому знакомому, усадил в кресло, тут же доложил о нем боссу, и обратился к даме, слившейся со своим рабочим местом:
– Лидочка, предложите Арсению Александровичу чашку чая или стакан сока.
Дама, старше Стаса лет на двадцать, мгновенно отсоединилась от компьютерно-мебельной конструкции и радушно зачирикала:
– Могу и кофейку, если не боитесь допинговать сердечко.
– Я бы выпил минеральной воды.
– Сделайте одолжение. Позволю себе предложить вам Боржоми. Настоящий, из источника. Владимиру Антоновичу, несмотря на запреты господина Онищенко, грузинские друзья Боржоми продолжают присылать. Это так трогательно в наше время.
Исполнить обещание Лидочка не успела. Секретарь раскрыл двойные двери:
– Прошу, Арсений Александрович, вас ждут…
Кабинет сенатора с порога внушал уважение. В нем присутствовало все – и официоз, и оазисы для доверительных бесед. Стол заседаний кораблем в океане рассекал помещение по центру. Несколько комбинаций из диванов, кресел и журнальных столиков уютными причалами разбежались по периферии. Огромный глобус времен СССР и флаги стран СНГ намекали на ностальгию политика по бывшей империи, а вазы с фруктами – на его гостеприимство. Доказательством лояльности сенатора к действующей власти служил внушительный портрет президента – над письменным столом, и Столыпина – на противоположной стене.
Сам государственный муж в своих державных владениях едва просматривался. При появлении Бородина широко зевнул и указал на кресло рядом с собой.
– Присаживайтесь, Арсений Александрович.
– Спасибо, – банкир уселся и выложил на стол визитку.
– Это лишнее. Связь через брата. И давайте покороче, спать хочу.
Арсений открыл кейс, достал прозрачную папку, добыл из нее два листа компьютерной распечатки и протянул сенатору. Владимир Антонович, не глядя, отодвинул их в сторону:
– Брат мне говорил, что вы уже вложились в этот проект?
– На стадии опытов.
– Вы сами как формулируете мою задачу – выйти на правительство или на кремлевскую администрацию?
– Вам виднее. Но, думаю, без санкции первого лица проект не сдвинуть.
– Правильно думаете. Но лично я положить эти листки на стол президента не в силах. Людей, которым это по плечу, знаю. Но тут важно не лажануться. Доступ к телу вождя акция непростая и далеко не дешевая. Вы меня понимаете?
– Понимаю и учитываю.
– Похвально. Прикинули бюджетик?
Арсений еще раз открыл кейс. На сей раз Паскунов ознакомился с содержанием внимательно:
– Вы позволите мне оставить это у себя?
– Естественно. Мы с отцом для вас и готовили…
– Прекрасно. Я завтра улетаю в Сочи. Там президент проводит совещание. Вполне возможно, по возвращению у меня появится для вас информация.
– Буду ждать.
Сенатор еще раз зевнул и протянул банкиру руку:
– Приятно было познакомиться. Кстати, пару процентов по вкладам брата неплохо бы прибавить. Один кризис закончился, второй вроде не начался. Да и нефть, слава Богу, резко не падает…
– Мы с Кириллом Антоновичем обсудим такую возможность.
В приемной Арсений все же получил стакан Боржоми – Лидочка свои обещания помнила. Розовощекий секретарь проводил банкира до дверей и сдал постовому. Тот вывел посетителя из здания. Оказавшись на улице, Арсений посмотрел на часы. Стрелки показывали без пяти двенадцать. Прием у сенатора занял меньше пятнадцати минут.
Днем забитая лимузинами Старая площадь к ночи пустела, и автомобиль дожидался банкира в гордом одиночестве. Василий уснул, и Арсению пришлось колотить в стекло. Водитель мгновенно проснулся и открыл дверцу:
– Простите, Арсений Александрович, немного придавил.
– Ничего, Вася, мы с отцом и так тебя до ночи загоняли.
– Вовсе нет. Александр Ильич отпустил меня сразу после обеда. Я даже успел отвезти тещу на дачу. И уж потом к вам. Не заругаете?
– За что? Ты никого не подвел…
– За бензин.
– Не морочь голову.
– Мое дело отчитаться. Куда рулить?
– Домой в кроватку.
– Сделаем, Арсений Александрович.
По пустынной Москве ездить непривычно, но приятно. Арсений откинулся на подголовник. Длинный понедельник подходил к концу и оправдывал звание "тяжелого дня".
– Арсений Александрович, забыл передать. Вам отец несколько раз звонил.
– Почему тебе?
– Вы же свой мобильник отключили.
Арсений вспомнил, перед посещением сенатора, он, действительно, отключил трубку. Потянулся было звонить, но сообразив, что через десять минут будет дома, решил не суетиться.
– Отец ничего не передавал?
– Нет. Вы не волнуйтесь, голос у него хороший.
– Что значит хороший? Бывает плохой?
– Бывает обычный, а сегодня хороший. Не знаю, как объяснить…
Арсений все же позвонил:
– Привет, папа. У тебя все в порядке?
– А ты где?
– Минут через семь буду дома.
– Не надо домой.
– А в чем дело?
– Приезжай в апартаменты. Мы тут вчетвером сидим.
– Ночью? Объясни, наконец, что случилось?!
– Приедешь, узнаешь.
Арсений убрал трубку в карман и попросил водителя везти его к арендованным квартирам. Василия перемена маршрута заинтересовала, но патрон молчал, а он задавать вопросы постеснялся.
– Приехали, Арсений Александрович.
Открыв магнитной картой кодовый замок, Арсений сначала заглянул в аппаратную. В кресле перед мониторами спал лаборант отца, Шаньков. Ни громкие голоса из микрофонов прослушки, ни "картинка" сон юноши не нарушали. А экраны демонстрировали нечто удивительное. Профессор Бородин сидел в в обществе Анатолия Живцова и бывших уголовников с бокалом вина в руках и оживленно с ними беседовал. По выражению лица родителя Арсений без труда догадался – бокал профессор за этот вечер поднимает не первый.
Не тревожа спящего лаборанта, Бородин поспешил в соседнюю квартиру.
– Что все это значит, господа? – Арсений обратился ко всем сразу.
Ответил Лыкарин:
– Отмечаем возвращение ваших капиталов.
– Поймали похитителей?
– Сынок, он восстановился! – Голос Александра Ильича звучал возбужденно, подтверждая догадку сына о количестве принятого алкоголя.
– Кто восстановился, папа?
– Их "h". Аспирантов никто не поймал, они пришли сами.
– Пришли?
– Да, пришли, все разложили по местам.
– И где они?
– Их нет. Они оставили записку – профессор потряс перед носом Арсения листком и надел очки: – Вот, слушай: "Дорогой наш Александр Ильич, мы поступили, как подонки. Возвращаем валюту и ценности целиком, а рубли частично. Восемьдесят тысяч, двести семьдесят пять рублей мы прогуляли. О форме и сроках возвращения долга сообщить пока не можем. Вадим Дружников, Николай Тарутян".
Закончив чтение, Александр Ильич гордо посмотрел на сына, поднялся и, открывая шкафы и выдвигая ящики, пошел по комнатам. Лыкарин, Косых и Водиняпин последовали за ним. Замыкал шествие охранник Живцов. Деньги и ценности лежали на своих местах, будто из квартиры никуда не исчезали.
* * *
Гурам Злобия кушал сациви. Никто не готовил это грузинское блюдо вкуснее его жены, Нателлы. А Гурам Давидович знал лучших поваров родной кухни не только в Москве и Тбилиси. Теперь многие из них радовали гурманов по всему свету.
Но Нателла на сациви обладала особым даром. Она правильно выбрала все необходимые ингредиенты – от самой индюшки до приправ и специй. Особенно важны для сациви грецкие орехи. Они должны быть спелыми и не пересушенными. Но слишком много влаги допускать нельзя. Случается, торговцы для увеличения веса специально подмачивают их, и тогда орехи теряют часть аромата. Нателла на такие уловки не поддавалась и в молодости. А теперь, в ее положении, не она ездила на рынок, а рынок приезжал к ней. Несколько поставщиков постоянно обслуживали кухню четы Злобия. Ей оставалось только сделать заказ. Обычно у плиты колдовали два повара и их подручные. Супруга миллионера бралась за свое фирменное блюдо, только когда просил муж. Вчера вечером он ей сказал – давно не кушал твоего сациви. И она приготовила.
Гурам редко обедал дома, и еще реже в одиночестве. Он любил сесть за стол большой компанией, слушать тосты в свою честь, ощущать значимость своей персоны. Купаться в почитании и похвалах ему импонировало – зачем создавать золотой трон, рискуя свободой, а иногда и жизнью, если не восседать на нем, восхищая подданных? Скупердяй по натуре, он тратил огромные деньги ради удовольствия поразить окружающих. Славословия и лесть постепенно становилось для него наркотиком, как аплодисменты для артиста. Но иногда бизнесмену нравилось трапезничать без посторонних глаз. Тогда он позволял себе не изображать европейца – ел руками, облизывая пальцы, чавкал и рыгал, не заботясь, как выглядит со стороны. Насыщался обильно и жадно. Жена знала эту особенность супруга, и находила предлог не составлять ему компании. Сегодня этим предлогом стало посещение цирка – чего отпрыск давно требовал.
Прислуживал за столом постоянный слуга Гурама, его шофер и телохранитель Гоги Гуридзе. Крепкий, почти квадратный мужчина, сильный, как буйвол, и верный, как пес. При нем хозяин не стеснялся превращаться в животное, да и сам Гоги считал подобное поведение нормой.
Гурам Давидович собрал с тарелки остатки соуса куском лепешки, запихнул в рот и запил стаканом красного вина. Молодое Саперави ему привозили из Кахетии окружным путем – машиной до Еревана, дальше самолетом до Москвы. Бутылки с этим названием можно купить почти в каждом магазине. Но к настоящему Саперави они отношения не имеют. Винограда целой Кахетии не хватит, чтобы заполнить вином прилавки по всему миру. Оттого, читая этикетку "Саперави" надо понимать – перед вами нечто совсем другое. Село, с одноименным названием, находится в центре окруженной горами Алазанской долины. Эту небольшую часть плоской грузинской земли Господь подарил кахетинцам в награду за многовековые страдания. Христианский народ, отстоявший мечом свою веру и заплативший за нее собственной кровью, такую награду заслужил. Остальная часть Кахетии горы. На них растет кукуруза, дикая слива и колючки. Винные сорта винограда в горах не растут. Несколько гектаров вокруг села Саперави заняты под виноградники. И только из этого винограда можно получить Саперави настоящее. Большая его часть оседает на подворьях самих сельчан. Кахетинцы заливают виноградный сок в огромные амфоры из обожженной глины. Эти амфоры зарывают на своих участках глубоко в землю, оставляя на поверхности только горлышки сосудов. Сок бродит, превращаясь в вино, и виноделы точно знают срок его созревания. Передержишь – получишь уксус. Часть вина сельчане выпивают сами, часть продают. Поэтому много подлинного Саперави быть не может.
Насытившись, Гурам вышел на террасу своего дворца и затянулся сигарой. Приятная сытость организма требовала завершения. Курить он бросил, но после обеда одну сигару себе позволял. Именно в такие моменты его душа парила над телом. Вот оно, счастье – он после прекрасной еды любуется великолепным видом на парк, фонтаны, Наяд и Купидонов, на все это великолепие, созданное лично для него. О чем еще человек может мечтать?
– Батоно Гурам, охрана спрашивает, назначали вы встречу с Марком Слуцким?
– А кто это?
Гоги развел руками:
– Не знаю, батоно. Говорит, вы ему назначали.
– Марк Слуцкий? Припоминаю, это журналист. Пусть оставит машину у ворот и идет сюда. Я приму его в бильярдной.
Зал для бильярда находился в правом крыле дворца. Чтобы добраться туда, посетителю предстояло подняться по мраморной лестнице на второй этаж, миновать три гостиных, каминный зал и картинную галерею. Проделав такой путь, он волей-неволей проникался ощущением мощи хозяина. А возможности пустить пыль в глаза гостю Гурам Злобия никогда не упускал. Да и сама бильярдная с двумя столами на золоченых львиных ножках, с баром и диванами тонкой кожи способна поразить воображение любого. Рассчитав время пути журналиста, Гурам успел подняться в правое крыло и разбить кием установленную лакеями фигуру. Когда два телохранителя привели Слуцкого, тот застал бизнесмена в игре.
– Раскатаем пирамидку, – предложил Гурам, орудуя кием.
– Простите, Гурам Давидович, я не игрок.
– Тогда присаживайся на диван. Пиво выпьешь?
– Простите, Гурам Давидович, не пью.
Гурам усмехнулся:
– Ты прямо как красная девица. О чем не спросишь, от всего отказываешься. Чего ты еще "не"?
– Еще я стараюсь не тратить зря время.
Намек хозяину не понравился, но вида Гурам не подал. Бросив кий, отпустил телохранителей и указал посетителю на диван:
– Присаживайся. Раз ты человек занятой, давай сразу к делу.
Журналист уселся. При своем высоком росте, чтобы устроиться в мягкой коже дивана, он не садился, а, как бы складывался вдвое. При этом длинные ноги в веселых полосатых носочках выдвигались далеко на паркет. Рядом с угловатым, худым журналистом бизнесмен походил на мяч для игры в регби, но достоинство при этом не терял:
– Начинаю новый крупный бизнес – минеральные удобрения. Возьмешься за пиар?
– С чего вдруг у короля игорного бизнеса интерес к матушке-земле?
– Ты, Марик, отстал от жизни. Все свои казино я продал еще четыре года назад.
– Успели до указа?
– Так получилось.
– Шустро.
– Чутье надо иметь, и друзей хороших. Ты на мой вопрос ответь.
– Пиар дело неблагодарное, да и репутация у вас, мягко говоря, сложная. В отличие от моей.
– Не за красивые глаза предлагаю….
– Догадываюсь…
– Подумай.
– Это все, что вы мне хотели сообщить?
– Не совсем. Ты, кажется, и о науке пишешь?
– Я много о чем пишу.
– Ничего нового в плане генетики не слышал?
– Там каждый день новости – за всем не уследишь.
– Я тебя спрашиваю не "вообще" о новостях, а об открытии века?!
– Не припоминаю.
– Тогда спрошу так – кто из ученых-генетиков последнее время работал над генами мозга, отвечающими за поведение человека?
Журналист посмотрел на грузина с удивлением:
– Хотите зомбировать население. Уж ни в политику ли собрались?
– Политика для тех, у кого карман пустой, а набить сильно хочется. А мне зачем?
– Властью нервы пощекотать.
– Власть – это деньги, а с этим у меня все в порядке.
– Тогда зачем?
– Мой близкий друг в Тбилиси просил за сына. Парень хочет в Москве защищаться – ищет научного руководителя. Вот и пытаюсь выяснить, кто у нас в этой области на прорыв идет?
– Темой, которую вы затронули, занимается Институт Экспериментальной Генетики. Но об особых прорывах его ученых я пока не слышал. Правда, в позапрошлом году профессор Бородин выдал интересную статью в американском журнале "Ньюсвик". Что-то о генах, способных регулировать хватательный рефлекс.
– Это уже любопытно. А точнее не помнишь?
– Слишком давняя история. Меня заинтересовал один штрих – крысы переставали хватать корм из чужих кормушек. Но с тех пор ничего нового об исследованиях Бородина я не читал.