Старый вор удалился в спальную арку и вернулся в очках. Валюту он раскладывал кучками, заняв ею все свободное пространство стола. Считал долго, причмокивая и беззвучно шевеля губами. Покончив с подсчетами, аккуратно вернул доллары в пакет, пакет сунул в ящик буфета. Вытащил из-за уха чернильный карандаш, послюнявил, закатал рубаху и что-то написал на тыльной стороне локтя. Покончив с записью, выпустил рукав обратно.
– Нет базара, мужики, все путем…
– Странная у тебя, Хомяк, привычка – малявы на руках строчить. – Подивился на старика Водиняпин.
– Пацан, не малявы, а бухгалтерию. Не буду же я при вас свои учетные книги из потайных мест доставать. Подойдет время, перепишу. Водочки примете?
Лыкарин отказался:
– Не надо, Хомяк, тут тебе одному порция на вечер.
– Фартовые мои, это недельная пайка. Я больше лафита в день уже как двадцать лет себе не позволяю.
– Здоровье бережешь?
– Репку, пацаны, берегу. У меня она обязана быть светлой. Бухгалтерия мути не любит. Да и здоровье тоже. Чего мне на тот свет торопиться? Живу, не тужу. Братва меня уважает – хлебушек даровой. Заметьте, по понятиям жизнь прожил, вот и добился на старости лет харчей сладеньких. Живите по понятиям, и вам перепадет.
Джентльмены пожали воровскому кассиру руку и пошли к калитке. С другой стороны улицы, у поворота к оврагу, заметили серебристую иномарку.
Водиняпин тихонько ткнул Лыкарина пальцем в бок:
– Гляди, Федя, уж не менты ли пасут нашего бухгалтера?
– Возможно, но это уже не наше кино.
Косых постучал по стволу старой липы:
– Хотелось бы верить. Представляете, если за одно и нас возьмут? Документов нет. Просветят – мы в тюряге. И начнется базар. Или засадят обратно, или профессору опять придется бабки за нас отстегивать.
– Не профессору, а Арсению, – Поправил Лыкарин.
– Какая разница. Не дело их подставлять…
Косых похлопал друга по плечу:
– А нам и не придется. Это был последний и решительный бой. Прощай, воровская жизнь.
В Москву решили ехать на транспорте. От Солнцева на автобусе до метро, а на метро до дома. Пока шли к остановке, несколько раз проверяли, нет ли хвоста. Но слежки не заметили.
Маршрут автобуса делал в микрорайоне круг. В это вечернее время народ стремился в спальный район из центра. В Москву ехали единицы. Джентльмены уселись на передних сидениях. Лыкарин изучил бумажник:
– У меня около тысячи. А у вас?
Косых и Водиняпин имели полторы на двоих.
– На кабак не хватит. Ужинаем дома.
Перед апартаментами посетили супермаркет и запаслись продуктами. О меню не спорили – сошлись на пельменях. Не слишком изыскано, зато быстро и без хлопот. Но бутылку взяли. Свободу от долговых обязательств перед преступным сообществом душа требовала отметить. Водиняпину поручили варить пельмени, Косых накрывал на стол, Лыкарин резал овощи. Он же и включил телевизор. По НТВ передавали сводку событий. Федор не смотрел на экран, но услыхав слово "Чоботы" отложил ножик в сторону. На экране возник знакомый пейзаж.
– Мужики, быстро сюда.
Водиняпин и Косых тоже уставились на экран.
– Это же дом Хомяка!
"…на крики жильца соседка вызвала милицию. По предварительным данным медицинского эксперта, перед смертью Банькова пытали. Учитывая уголовное прошлое жертвы, следствие не исключает возможность криминальных разборок".
Водиняпин ткнул пальцем в экран:
– Мужики, вы сечете, что это значит?
– Мочилово на нас повесят?
– Не исключено. Интересно, кто постарался? Неужели легавые?
Вспомнив серебристую иномарку, Лыкарин тихо сказал:
– Я тачку запомнил, ее номерок тоже, – и выключил телевизор.
* * *
Александр Ильич пришел в институт в начале десятого. В лаборатории трудился Дружников. Тарутян нес дежурство в аппаратной, лаборанта профессор отпустил в отгул, а Суркова навещала маму в Дубне. О том, что его сотрудницу повез туда сын, Александр Ильич или не помнил, или не занимал этим голову. Дружникова он обнаружил среди мониторов и другой техники. Молодой ученый увлеченно монтировал цифровые записи с видеокамеры, и появления патрона не заметил.
– Вадим, зайди ко мне в кабинет.
Аспирант вздрогнул и оторвался от компьютера:
– Профессор, вы? Простите, не поздоровался.
– Пустяки, я сам, когда работаю, никого не вижу и не слышу. – Они проследовали в кабинет. Александр Ильич занял свое хозяйское место и, заметив, что аспирант рассеян и застыл на пороге, указал на кресло: – Маэстро, ты пока не Антониони, поэтому отвлекись от высокого и присаживайся.
– Не издевайтесь, Александр Ильич. – Дружников уселся напротив. На его лицо упал яркий солнечный свет.
Обычно Бородин на внешность сотрудников внимания не обращал, а тут заметил. Бледность аспиранта и его покрасневшие воспаленные глаза профессора встревожили.
– Ты не заболел, дружок? Что-то лик у тебя неважный.
– Все в порядке, Александр Ильич. Просто не уходил домой.
– Работаешь со вчерашнего вечера?
– Да, не в силах оторваться. Не представляете, до чего засасывает. По-моему, получится классное кино. Даже смешные кадры есть. Например, я смонтировал речь Кольки-заики на своем дне рождения, а потом его тост после активизации гена речи – полный прикол!
– А это зачем? Я же сразу сказал, исправление данного дефекта – всего лишь побочный продукт.
– Не рубите крылья. Одна минута экранного времени, а смотреть интересно…
– Молодец, но нельзя доводить организм до нервного срыва. Слишком момент ответственный.
– Профессор, не грузитесь. О чем вы со мной хотели говорить?
– Понимаешь, дружок, результат, полученный нами с господином Лыкариным и еже с ним, переоценить трудно. Но мало. Мы с Арсением сейчас ждем реакции руководства страны. Допустим, там проявят интерес, что мы предъявим в доказательство? Три уголовника и две шимпанзе? Не маловато ли, чтобы говорить о всероссийской программе…
– Когда руководство страны увидит их рожи, думаю, сомнений не останется.…
– Такие рожи, дружок, у половины нашего населения.
Аспирант задумался, представил себя на эскалаторе метро, особенно в час пик, и спорить больше не стал:
– И что вы предлагаете?
– Пока не знаю.
– Попробовать договориться с тюремным начальством и провести активизацию прямо на месте? Мы же в состоянии транспортировать установку и несколько приборов.
– И разложить по нарам пачки долларов и золото? Ты, Вадим, большой шутник. Хоть Арсений и мой сын, есть пределы приличия и, наконец, здравого смысла. Не забывай о тюремном персонале. А если они сами позарятся на наши приманки? Нет, здесь нужно что-то другое.
– Дайте время подумать…
– Подумай, дружок. Это очень важно… И иди отдыхать. Мне твои глаза определенно не нравятся.
– Александр Ильич, это с непривычки. Я же впервые монтирую такой объем. Вы знаете, сколько мы наснимали от крыс до уголовников?
– Наверное, много…
– Много? На тридцать часов! Только отсмотреть суток не хватит.
– И не надо. Арсений просил подготовить ролик за десять дней, а прошло всего несколько. Успеешь.
– Александр Ильич, я же хочу долг быстрее отработать. А то висит пудовым грузом.
– Отработаешь. Сын пока с голоду не умирает – несколько лишних дней не играют особой роли, а сорвешься, мне навредишь. Я же сказал, сейчас очень ответственный момент.
– Ладно, обезьян покормлю и отваливаю.
– Я сам покормлю, иди…
Выпроводив аспиранта, профессор решительно направился на территорию "семьи". Нору и Фоню продолжали содержать в отдельных клетках. Разлученные звери грустили. Обычно при появлении профессора они радовались, скалили зубы и тянули к нему лапы. Но сейчас не пошевелились. Только следили за ним печалью шоколадных глаз. Атмосфера в помещении заставила ученого распахнуть оба окна. На улицу он выглядывал редко, а тут, желая продышаться, высунулся и посмотрел вниз. К подъезду института подкатила яркая малолитражка. С высоты пятого этажа ее крыша напоминала игрушечную коробочку. И было странно наблюдать, как из этой коробочки выбрался высокий мужчина и направился к парадному. Из серебристой иномарки, что стояла напротив, к нему бросились трое крепких парней. Сначала Александр Ильич не сообразил, что происходит. И лишь когда высокий владелиц яркой коробочки оказался на асфальте, понял – он стал свидетелем нападения. Повинуясь нормальному человеческому порыву, бросился из лаборатории, и, спотыкаясь, едва удерживая равновесие, поспешил вниз по лестнице. Воспользуйся он лифтом, спустился бы куда проворнее. Но при эмоциональном стрессе логика поведения меняется. Не обнаружив охранника на проходной, выскочил на улицу и увидел небольшую толпу. Среди зевак заметил и своих стражников. Они прислонили жертву избиения к стене и пытались оказать первую помощь. Серебристая иномарка исчезла. Выяснив у сотрудников охраны, что скорая помощь и полиция уже в пути, ученый вернулся в здание. На избитого старался не смотреть. Заметил лишь его окровавленное лицо, порванную возле ворота рубашку и длинные, смахивающие на ходули, ноги в веселых полосатых носках.
"Дожили – людей избивают среди бела дня, почти в самом центре города", – подумал ученый и пошел кормить обезьян.
* * *
Сенаторы, их помощники, штат консультантов, секретарей, комитеты, подкомитеты – ощущение бурной, кипучей деятельности на благо огромной страны.
Первый заместитель вице-премьера Максим Озервеков приехал в Верхнюю Палату по поручению своего шефа. Тема визита – консультации с руководителями думских комиссий по защите средств от воровства и коррупции. Бюджет "пилили" на всех уровнях, отчего государственные программы буксовали. Требовать новых законов от сенаторов Озервеков не собирался. Законы – дело Палаты Нижней. Он готовил тезисы для своего шефа, вице-премьера, и отразить мнения посланцев региональных элит считал необходимым. Но ни одной свежей мысли или конкретного предложения не услышал.
Несколько сенаторов высказали банальные пожелания, ничего общего с охраной бюджета не имеющие. По их мнению, все беды страны от ухода налогов из регионов в центр. Останься деньги на месте – и жилье бы строили и дороги мостили. А так – не на что… Озервеков не выдержал:
– Я вам про Фому, а вы мне про Ерему. Воровать надо в меру.
В конце совещания, когда сенаторы уже разбились на кучки по "интересам", Владимир Антонович Паскунов, хранивший до этого момента сосредоточенное молчание, подошел к чиновнику и присел рядом.
– Дорогой Максим Алексеевич, если сам Петр Первый, рубивший головы ворам казны налево и направо, не справился, куда нам, демократам? Но я слышал, один ученый генетик нашел в мозгу человека ген, отвечающий за его честность. Если этот ген активизировать, человек не сможет украсть по определению.
Озервеков с трудом остался в поле нормативной лексики:
– Господин Паскунов, не крутите мне яйца. Я приехал сюда не байки выслушивать.
Владимир Антонович не обиделся, а тихим голосом пояснил:
– Это совсем не байка. Я знаю, кто этот ученый и вполне доверяю информации о его открытии. Генетик готов внедрить свой метод в реальную практику по всей стране. Дело за малым – пробить государственное финансирование.
Озервеков на мгновенье остолбенел, затем что-то забил в свой айфон и попросил Паскунова:
– Вы не могли бы навестить меня, скажем, в среду?
– На предмет, Максим Алексеевич?
– Обсудим, как помочь вашему ученому.
– Ради полезного для государства дела, всегда готов…
– И прихватите прикидочку бюджета по этой теме. Так, на полстранички. Четко, ясно и без лабуды.
– У меня такая бумага есть…
– Чудесно. Тогда давайте в тринадцать сорок. Я урву двадцать минут от своего обеда.
Помощник вице-премьера и сенатор пожали друг другу руки. Озервеков собрал свои листки и откланялся, а Владимир Антонович подошел к руководителю комитета по делам сельского хозяйства Пруткову:
– Фома Гордеевич, смотрю, вы курить бросили?
– С чего вы взяли, Владимир Антонович?
– Ну как же… Обычно после столь волнительной беседы с посланником правительства любители никотина тут же торопятся в курительную, а вы мешкаете.
– Какие могут быть волнения, Владимир Антонович? Переливаем из пустого в порожнее. Китайцы проблему коррупции решают радикально – украл, к стенке.
– Они могут себе это позволить. Население за миллиард. А нас мало. Пиф-паф, и работать некому. У нас проблема другая – рождаемость надо поднимать.
– Тогда зачем зря языком молоть? И так ясно… Помните, у Райкина про сторожа склада – что охраняем, то и воруем. Так и с бюджетом.
– А не выкурить ли нам с вами, милейший Фома Гордеевич, по сигаретке. Теперь новое словечко в моду вошло – беседу "треньем" называют. Пойдем, перетрем одну темку.
– А вы разве курите?
– Иногда в хорошей компании.
– Ну, вперед с песнями к раку легких. У меня минут двадцать есть. Потом свой комитет собираю.
Шагая по коридору, Прутков ворчал:
– Вот я, Владимир Антонович, вырос в семье сельских учителей. Отец эээ химию преподавал, мама – русскую литературу. Она эээ уже умерла, Царство ей Небесное, но если бы услышала, как теперь молодежь русский язык прикладывает, думаю, эээ крутилась бы в гробу пропеллером. Вот вы сказали, они теперь человеческий разговор "теркой" именуют. Трутся, между прочим, рыбы в нерест. А весь этот словесный мусор – "торчу", "прикол", "короче", меня просто эээ бесит. Дочка по мобильному чешет язык по пять часов в день, и на каждом слове "короче". Хорошо хоть связь нашему брату государство оплачивает, а то "короче" она бы меня уже разорила.
– Сколько лет барышне?
– Паспорт осенью получать… Так вот, о жаргоне. Постепенно наши люди переходят на новую феню, словно все стали блатными. Бред какой-то…
Перед дверью в курительную залу два сенатора проявили галантность, пропуская друг друга вперед. Наконец разобрались, вошли и уселись в кресла. Владимир Антонович полагал напрасным тратить драгоценное время на лингвистику, но перейти к делу, оставив возмущенного коллегу без ответа, посчитал невежливым:
– Дорогой мой, а чему, собственно говоря, вы удивляетесь? Вся страна ворует и, как новое средство общения вороватых граждан, рождается новый жаргон. Это раньше воры по зонам сидели, а теперь мы все на промысле. – Владимир Антонович извлек из кармана золоченый портсигар: – Угощайтесь – "Парламент", и не самый жесткий.
– Спасибо, Владимир Антонович, я к своему Кэмэлу привык. Уж не обессудьте – вашими не накуриваюсь. Так вот, эээ что я вам скажу – кто ворует, а кто, вроде меня, живет честно. Да и Вас я в воровстве не замечал.
Мужчины затянулись. Теперь Паскунову требовалась пауза, чтобы уйти от парадокса. Два честных сенатора готовились обсудить, как заработать далеко не праведные деньги. Но Прутков сам пришел на помощь:
– Так о чем вы мне хотели сообщить, коллега?
– Мой знакомый бизнесмен пожелал подмять под себя бизнес по минеральным удобрениям. Вы же у нас специалист по сельскому хозяйству…
– Внимательно эээ слушаю.
– Он готов расстаться с несколькими миллионами условных единиц, а взамен желает защиту от иностранного прессинга. Вы бы, Фома Гордеевич, через свой комитет могли инициировать закон о защите отечественного производителя. Пошлины для ввоза поднять, призвать наших крупных торговых посредников перейти на отечественный товар. Ну вы меня понимаете… И дело благородное, и мы не в обиде.
Прутков неожиданно воодушевился:
– Это верно. С засильем экспорта на нашем сельскохозяйственном рынке пора кончать. Эээ, я горячо поддержу вашу инициативу. И поверьте, не только словами. Кстати, эээ на выходные еду к себе в деревню. Односельчан кабаны достали. Славная охота может получиться. А первачок… Не составите компанию?
– Так не сезон вроде, – нерешительно напомнил Паскунов.
– Для меня, Владимир Антонович, избиратель важнее дикого зверя. Ну, так как?
– Вообще-то я обещал жене провести эти выходные с ней за городом. Но ваше предложение заманчиво… Я вам сообщу.
– Да-да, конечно… Я вот подумал, в последнее время эээ отрасль, что вы изволили упомянуть, понесла большие потери. Один за другим ушли из жизни четыре бизнесмена и эээ среди них Альберт Васильевич Нуткин. А его близкий родственник – генерал ФСБ, один из заместителей Патрушева. Вы тоже подумайте об этом на досуге. А то мы с вами эээ окажемся между двух огней. Вы меня понимаете?
Владимир Антонович притворился равнодушным:
– Нам-то чего с вами беспокоиться? Мы с криминалом не связаны…
– Это так, эээ к слову… – Прутков взглянул на часы и заторопился: – Ой, меня уже ждут. Пора бежать.
Мужчины распрощались на лестнице. Владимир Антонович включил мобильный, который вырубил еще на совещании, и позвонил брату:
– Кирюш, в среду иду в Белый дом по поводу господ Бородиных. Пока не факт, но, возможно, и отца с сыном придется дернуть. Предупреди, пусть оба сидят на связи в полной боевой готовности. И еще… с грузином никаких контактов. Ты меня слышишь, ни-ка-ких.