Я толкнул на пробу одну рельсину ногой, без раздумий (думать в таких случаях вредно и даже опасно) раскинул руки и в шесть шагов перебрался по ней на другую сторону. И, словно в награду, увидел, что впереди - тут и там проткнутые неутомимой травой, выщербленные остатки выходящей откуда‑то справа широкой бетонированной дороги, уводящей прямо внутрь первого корпуса - в большущий квадратный проём, куда можно было с лёгкостью поставить большущий дом… Наверное, к заводу можно было выйти проще, чем ломился я. Но я - не жалел о проделанном пути…
…Большинство наших страхов живёт в наших головах. И они не сами там зарождаются - их туда вкладывают. Так было всегда.
Не понимаете? Поясню, о чём я. Я и сам этого не понимал, но три года назад в США, во Флориде, познакомился с одним нашим эмигрантом. Он уехал из России в каком‑то лохматом году - бодрый такой старичок, которого привлекло, что я, разыскивая мелочь в кармашке шортов, чтобы купить мороженое, тихонько ругался по–русски. Обычно пожилые люди зануды, этот самый "миста Хлёпоу" тоже был не без такого, но иногда рассказывал интересные вещи. Ему, кстати, и принадлежало это небольшое пляжное кафе, и я частенько седлал стул возле стойки и болтал с ним про разные разности.
Я тогда жутко боялся глубокой воды. Получилось так, что незадолго до этого, ещё в России, я набрал в прокате дисков с "ужастиками" и, пока мать занималась какими‑то "делами", допоздна крутил их на плеере. Я тоже не железный и тогда ещё не вполне освоил искусство себе приказывать. Так вот. Ужастики оказались все на морскую тему - разные там "челюсти", "щупальца" и прочие несси с пираньями.
Как результат, я оказался на берегу океана и в него старался не заходить. Как‑то раз плавал на матрасе и меня вдруг охватил такой страх, что я обмочился. Смешно - к тому времени я не боялся ни маньяков, ни драк с мальчишками старше себя, ни собак, ни темноты. А тут вдруг напустил в плавки от навалившихся мыслей и даже руки в воду не осмеливался опускать, чтобы грести к берегу. Про это я, конечно, этому самому Хлопову не рассказал, но в целом у нас пошёл разговор о страхах. И я признался, что боюсь глубокой воды.
И вот он мне сказал интересную вещь. Когда ему было столько же лет, сколько мне, он жил на берегу Тихого океана, где‑то на Дальнем Востоке. Они не вылезали из воды часами. И никто ничего не боялся. Никому просто–напросто и в голову не приходили те страхи, которые терзали меня! (И, как выяснилось, не меня одного - оказывается, чуть ли не 30% американцев - взрослых людей! - боятся океана по той же причине, что и я!) Потом, сказал этот самый Хлопов, кому‑то пришло в голову снимать фильмы о страхах. И через кинотеатры, а потом - через видео стали заражаться одними и теми же страхами миллионы людей. А на самом деле эти страхи - просто в людских головах. Это даже не их собственные страхи и вообще не реальные страхи. И получается идиотизм - вполне реальных преступников люди боятся намного меньше, чем "челюстей", например.
Мне эти рассуждения показались тогда не совсем понятными, но очень интересными. И я спросил, а вообще боялся ли он чего‑нибудь такого в детстве? Старик задумался и сказал, что, пожалуй, нет. Что тогда все вокруг были уверены: человек - самое могучее существо на свете, а ничего сверхъестественного просто не бывает. Время было такое. Поэтому его страхи были только реальными. И короткими, совсем не отравлявшими жизнь. Он рассказал, как однажды на спор залез на мачту грузового крана и вдруг испугался высоты. Застрял там, наверху, с трудом смог спуститься вниз. Но уже через полчаса страх полностью прошёл.
Я, помнится, ему немного позавидовал. А позже и сам понял, что в окружающем мире хватает страшного - и незачем себя пугать Фредди Крюгерами и Джиперсами–Криперсами. Да и нестрашными они какими‑то стали. Подрос я, что ли?
Но страхи у меня остались.
Остались.
Ведь вообще‑то люди пугали себя почти всегда. Вот та же Баба Яга. Ну кто её сейчас боится? А лет триста назад - боялись, да как! И верили, что она существует. А это ведь и было почти то же вложение "готовенького" страха в человеческие головы, только не через видео, а через сказки–песни там разные. Как там Дед Мазай у Некрасова говорит? " - А леший? - спрашивает охотник, ну, в смысле, не страшно ли деду в лесу. И дед смеётся, отвечает что‑то такого типа, что: - Не верю!.. Ночь напролёт его звал–поджидал, да никого я в лесу не видал… - но тут же, что интересно, сам же и признаётся: - Ночью? Вот ночью робел я и сам. Очень уж тихо в лесу по ночам…" Так что верь–не верь, а всё равно какой‑то иррациональный страшок в любом человеке живёт. Наверное, из прадавнего прошлого. Главное - не дать ему себя оседлать, а то не отобьёшься потом.
Я и не давал. И в общем‑то уже давно без труда.
Но сейчас мне стало жутковато.
Нет, не от того, что я представил каких‑то вставших из могил мертвецов–передовиков производства, навечно прикованных к ржавым станкам зомби - отстающих и лодырей - или мрачную Тень Последнего Директора Завода. А просто - уж очень громадными были помещения. Громадными, солнечными - и пустыми. Казалось, что я попал в страну великанов, вымерших от какой‑то эпидемии. Что‑то похожее у меня получилось в Египте, когда я подошёл к сфинксу. Меня буквально раздавило величественное равнодушие монумента.
Почти то же вышло и теперь. Я медленно шёл по этим великанским комнатищам, и у меня не хватало воображения представить себе, сколько же тут работало людей и для чего могла понадобиться вся та продукция, которую они выпускали. Это же моря металла!
А потом мне стало… грустно.
Да. Страх ушёл совсем и появилась грусть. И снова - у меня так тоже уже было, когда я в Англии смотрел музей бронетехники. Могучие машины, казалось, тяготятся быть "экспонатами". В их молчании чудился тоскливый укор рыцаря, которого принудили развлекать туристов "потешными боями". И я, помню, тогда вечером фантазировал, как по ночам к танкам приходят их прошлые экипажи, заводят моторы и "вспоминают минувшие дни", как у Пушкина.
То же я ощутил и здесь. Как будто вошёл в кузницу, где ковали могучее волшебное оружие, потрясавшее мир - и увидел, что горн потух, наковальня опрокинута набок, и среди стоек с подёрнутыми ржавчиной инструментами висят в пыльной серой паутине высохшие мухи…
Не знаю, что уж меня так забрало.
Завод был выпотрошен, как похищенная и брошенная бандитами сумка инкассатора. Всё, что в нём имелось мало–мальски ценного - вплоть до кусочков чермета - давно уже "хозяйственно" вынесли и вывезли на скупку или в священное личное пользование. Сейчас это были просто голые корпуса, соединённые молчаливыми переходами и разделённые жаркими двориками, в которых росла трава и тянулись к солнцу берёзки. Во двориках пригревало солнце. Стены тут и там оказались расписаны разными слоганами той или иной степени тупости, но в общем‑то не так уж сильно. И насрано оказалось мало на удивление. Наверное, у большинства гопников не хватало терпения пройти расстояние от города до завода. Или где‑то в округе имелись более интересные места.
Но всё‑таки люди здесь бывали. Кроме надписей я натыкался то на сигаретную пачку, то на пустую бутылку из‑под пива, то на кострище с самодельными сиденьями вокруг него… А потом увидел наискось написанное чёрной краской на стене и совершенно непонятное, но какое‑то пугающее:
(автор плохо залил изображение)
Я несколько раз оглядывался на эту странную надпись, пока шёл через цех.
Пройдя через очередной дворик, посреди которого высились остатки фонтана - какая‑то птица вроде аиста или журавля, не поймёшь, широко распростёрла крылья и закинула голову с открытым клювом, откуда, очевидно, когда‑то била вода - я вошёл в узкий коридор с дверями по сторонам. Судя по всему, тут располагались в прошлом административные помещения. На дверях ещё оставались следы табличек - наверное, они были металлическими, вот их и свинтили…
И, сделав два шага по этому коридору, я понял, что не один в нём.
Понимание пришло быстро и отчётливо. Где‑то рядом была не собака, не кошка, не крыса, не птица.
Человек.
Я остановился и достал нож. Открыл клинок. Без испуга - на всякий случай. Чаще всего просто ножа в руке и ясно продемонстрированных решительных намерений бывает достаточно, чтобы отпугнуть любителей острых ощущений. Кроме того, скорее всего это был просто какой‑то бомж, сам не слишком‑то желающий со мною встречаться. Хотя… вообще‑то странным характером должен обладать человек, рискнувший поселиться в этом месте. Всё равно, что одному жить в целом городе. Приятного мало. Я бы не рискнул.
А ощущение не уходило. Я заглянул в одну комнату. В другую. Постоял, пережидая вспыхнувшее желание бежать отсюда. Вернулось любопытство, но я загадал - если и в следующих двух комнатах никого не будет, я просто уйду. Значит - или не хочет встречаться или… или заманивает.
В обоих случаях мне с ним видеться незачем.
Посреди третьей комнаты лежал ворох старых газет. В ней было пыльно и солнечно, а через окно я увидел ещё какой‑то внутренний дворик, через который трусила тощая собака с вывешенным розовым языком. Я присмотрелся - на верхней газете неярко чернел на пожелтевшей бумаге лозунг про квартиру каждой семье к 2000 году.
Лажанулись, прямо скажем…
…Я вошёл в четвёртую комнату.
И сразу узнал его.
Подбородок вперёд, лицо загорелое, русые недлинные волосы в беспорядке. Морщинка между сведённых бровей сейчас была глубже, а глаза, неразличимые цветом на фотке, в жизни оказались серыми, обычными. Только остановившимся, неживыми от боли.
Мой кузен сидел на старом столе, глядел на меня, тяжело дышал, кривя губы - и зажимал ладонью правое плечо. Ладонь была красной, а между судорожно втиснутых в камуфляжную ткань пальцев торчал какой‑то прут.
Торчал в плече у Юрки.
5. НИЧЕГО НЕ СПРОСИШЬ
- Помоги, - сказал он отрывисто, быстро, словно меня и ждал, да при этом ещё и хорошо знал - и уперся одной ногой в пол. Он был одет в просторный камуфляж и сапоги - офицерские, хромовые, кажется, называются. Я в первый раз в жизни видел на своём ровеснике такие сапоги и почему‑то этому удивился больше всего. Поверх камуфляжа - охотничий жилет со множеством отделений. На широком - тоже офицерском - ремне висели большая фляжка, пустые большие ножны и пятнистый поясной рюкзак, помеченный зелёным значком:
и чёрной лентой с белой надписью:
Русский Орден Освоения
Всё это я увидел сразу, с ходу, одним взглядом - и не осознал, потому что вздрогнул, когда он сказал снова:
- Помоги.
И только тут до меня дошло наконец, что Юрка меня не узнаёт. Да нет - просто не знает и, естественно, не узнаёт. Почему‑то это показалось мне оскорбительным, хотя ничего более идиотского, чем оскорбляться в такой ситуации, и придумать было нельзя. Я даже открыл рот, чтобы сказать по этому поводу пару ласковых, но именно в этот момент понял, что ему очень больно. И что это всё по–настоящему.
Я молча подскочил, ещё не зная, что делать. К счастью, Юрка это сообразил и без меня, потому что сказал, убирая руку:
- Режь жилет, куртку… всё режь, давай.
Нож я всё ещё держал в руке. Но прикасаться к плечу было страшновато. Я стиснул зубы и с треском прорезал плотную ткань жилета, куртку, потом - пятнистую майку. Спустил обрезки с окровавленного плеча и не удержал выдоха:
- Охххх…
Кровь на коже уже подсыхала. Но вокруг торчащего толстого - в палец - чёрного прута тело было синим и вздувшимся бугром. Видеть это оказалось неприятно. Мягко сказано, что неприятно. Отвратительно это было.
- Что… это? - спросил я, не сводя глаз с плеча.
- Болт, - ответил Юрка, как‑то по–собачьи дыша где‑то над моей склонённой головой.
- Что? - переспросил я. Он терпеливо ответил:
- Арбалетный болт… Посмотри с той стороны.
Это было не ахти как вразумительно, но я понял и посмотрел на спину. Там, изнутри, что‑то тупо и противно выпирало под кожей. Теперь меня замутило - при виде крови и раны ещё ничего, а при виде этой шишки стало, если честно, физически тошноватенько.
- Почти насквозь, - сказал я чужим голосом, выпрямляясь.
Юрка нехорошо, как‑то нелюдски, оскалился и левой рукой полез в сумку. Достал аптечку - весёленько–оранжевый прямоугольный ящичек, помеченный полустёршимся красным крестом в почти уже неразличимом белом круге. Посмотрел на меня нерешительно:
- Слушай… я тебя не знаю… Ты не убежишь? А то если мы начнём, и ты ноги сделаешь со страху, мне может настать реально хана.
- Надо в больницу, - сказал я. Он дёрнул здоровым плечом:
- Нельзя… Да там ничего такого, ни кость, ни артерии не задеты… Не убежишь?
- Не убегу, - сказал я.
Он молча кивнул, достал из аптечки цилиндрик шприца. Зубами снял колпачок, плюнул его на пол и буднично воткнул иглу в плечо. Я передёрнулся, сморщившись, а Юрка, сделав укол и отшвырнув пустой шприц, прикрыл глаза и сказал:
- Погоди, сейчас задурею… Надо болт протолкнуть, понял?
- Как… протолкнуть? - у меня пересох не то что рот - всё, до самых кишок. Не открывая глаз, мой кузен пояснил:
- У него шипы скошенные, тянуть нельзя… надо толкать… - эти слова он произнёс бессвязно и добавил: - Блин, вот это дало… - слова наплывали одно на другое и смешивались. - Я… ты давай… скорее… - он оперся на локоть и улёгся на стол. - Это проходит… быстро… срежешь наконечник… вытянешь древко… аптечка… бинт…
И, кажется, отрубился полностью.
Ну и? Можете представить себе такое положение? Начало второго десятилетия ХХI века. Вставшая с колен Россия. Заброшенный завод. На пару километров вокруг - никого. В замусоренной комнате лежит на столе "под кайфом" мальчишка со стрелой в плече. Рядом стоит второй мальчишка и чуть не плачет, потому что больше всего на свете ему хочется сбежать. Это мой кузен угадал. Сбежать хочется. Сильно. Наддать со всех ног и больше про это не вспоминать.
Я стоял и жевал себе нервы где‑то полминуты. Потом вздрогнул, поглубже вдохнул и взялся за древко. Юрка даже не ворохнулся, и это меня немного успокоило и отрезвило. В конце концов, я за свою жизнь в турпоходах не раз обрабатывал травмы и даже мелкие раны, куда без них. При этой мысли я неожиданно собрался окончательно и понял, что, в принципе, как ни крути, а я могу или сбежать - или помочь этому парню. И что я могу помочь, а значит тут и рассуждать не о чем.
Я надавил - сразу, сильно, резко, стараясь, чтобы стрела не отклонялась в стороны. А то ещё рвану чего не того, и как потом быть? При этом я сам так стиснул зубы, что они захрустели - и ощутил рукой другой хруст, мерзкий и мокрый: стрела медленно проходила, пролезала через живое тело. Юрка протяжно, болезненно замычал и пошевелился - я рефлекторно придавил его свободной рукой, испугался - но в этот момент…
Болт пошёл свободнее. И я увидел, что с другой стороны плеча торчит окровавленная металлическая шишка - блин, мне она показалась чуть ли не с сосновую размером, вся (у меня от омерзения волоски на коже встали дыбом) в мелких, хищных крючках. Оружие садиста, такое ещё не сразу сделаешь, это нужно очень сильно людей… э… любить. Специфически. Я бы таким не стал убивать даже бешеную собаку.
Я сглотнул. Открыл пилку на "соболе" и стал спиливать древко пониже наконечника. Я старался прочно держать древко, но оно моталось в теле - и я почти ощущал боль от этого, как будто болт торчал во мне. "Будет хороший день," - вспомнилось мне, и я плюнул на пол, не прекращая жутковатой работы.
Отличный день.
Наконечник отвалился с глухим стуком, как будто ждал этого плевка.
Я, как мог, подстругал древко - и рванул его обратно из тела. Так, что отлетел в сторону и едва удержался на ногах: оно вышло очень легко.
Юрка застонал и перекатился на спину. Я поднял к глазам кулак с окровавленной деревяшкой - и увидел на ней заляпанный алым, но различимый чёрный знак - чёрного паука… У кого‑то из здешних ролевиков явно была извращённая фантазия. Да и что это вообще за игра такая - из арбалетов по живому человеку?! Бушкова переели, что ли?!
Ох йо!!!
Отшвырнув обломок, я схватился за аптечку. Из обеих ран вяло, но безостановочно текла тёмная кровь. Некогда было думать, чистая дырка, или нет. Я схватился за "рюкзак", раздёрнул пошире подушечки и стал затыкать раны. Туго затянул стяжку, на всякий случай найденным тут же обычным бинтом притянул ладонь Юрки к плечу - "иммобилизовал конечность", как нам талдычили. Он застонал снова, напрягся, стараясь выбраться из наркотического дурмана. Что‑то пробормотал. Замер, как будто расплылся по столешнице.
Что я мог сделать? Я присел рядом на стол и стал ждать. Теперь мне не было ни страшно, ни как‑то особо противно. Растерянность прошла полностью. Временами я посматривал на Юркино плечо, но кровь не шла, даже не сочилась. Но ею очень сильно пахло в комнате. Тяжёлый тёмный запах… От него рот сам собой высыхал, появлялся на языке противный вкус.
Честно сказать, я хотел заглянуть в рюкзак на поясе кузена, но удержался. Чтобы занять руки, снял с того же пояса фляжку - в ней была вода, половина, не меньше полулитра. А я‑то водой не запасся - и отпил. Тёплая, но лучше такая, чем никакая; я только теперь ощутил, как хочу пить - и напился уже как следует, всё же оставив примерно половину Юрке. Очнётся - точно будет хотеть пить тоже. После кровопотери всегда хочется пить…
…Что же с ним случилось? Дружки - этот Роман с девчонкой - думали явно, что он дома. Тётя Лина определённо говорила, что в походе. А он оказался тут, да ещё с арбалетной стрелой в плече. Случайное ранение, играли и заигрались? Такое бывает, я знал похожие случаи. Шарахнут, не думая, а потом дружно разбегаются вместо того, чтобы помочь… Одного моего знакомого так чуть не угрохали из пружинного ружья для подводной охоты. Но вроде как уже не в этом возрасте… Или реально хотели убить?! А кто? Зачем? И почему так странно‑то?!