Найдя походную кухню, он взял себе еды и сел у стенки как можно ближе к костру, на котором стряпали. Тепло проникало через холст палатки и грело Терренсу спину, пока он уминал свою порцию. Повар дал ему даже вина, которое осталось в бутылке после вчерашнего баронского ужина. На середине трапезы Терренса снова атаковал кашель. Оправившись, юноша почувствовал себя так, будто первый герцогский борец намял ему ребра. Он едва дышал, хотя не испытывал боли, и усталость наполняла свинцом все тело. Он закрыл глаза, чтобы дать им отдых.
Проснулся он от того, что кто-то легонько толкал его сапогом.
- Эй, парень. Ты замерзнешь, если останешься тут.
Терренс увидел стоящего над ним повара и понял, что заснул прямо с миской на коленях и деревянной ложкой в руке.
- У тебя есть где ночевать?
- Не искал еще, - ответил Терренс.
- Можешь и не найти. У нас, как пришло пополнение, боев почти не было, а стало быть, и места мало. - Повар поскреб в затылке. - Каптенармус не будет возражать, если ты поспишь у костров, вот только встать надо будет до света, когда мы начнем готовить завтрак перед уходом.
- Согласен. Мне все равно уезжать надо.
- Тогда пошли.
Снаружи мальчишки, орудуя лопатами, присыпали кухонные костры золой до утра. Терренс раньше не замечал, что в качестве топлива используются и дрова, и уголь - он вообще мало что замечал по хозяйственной части.
У одной палатки громоздились глиняные горшки всевозможных размеров, у другой - стопки тарелок и мисок в человеческий рост.
Тут же стояли в ряд кирпичные печки, и мальчишки деревянными лопатами вынимали из них дымящиеся ковриги горячего хлеба. От аромата у Терренса потекли слюнки, хотя он только что поел.
- Печки вы тоже повезете в Ламут? - спросил он у повара.
- Да можно бы. Поднять рычагами и затащить на талях, каждую в свою фуру. Только зачем? Пускай остаются и дожидаются нас до весны. От снега им ничего не сделается. Расшугаем зверюшек и птиц, которые вздумают свить там гнезда, почистим - и готово. А если лагерь передвинется, мы за пару дней переправим их на новое место. Ступай вон туда, - продолжал повар, указывая на два десятка обозных фур. - Залезай под низ и бери себе одеяло. Мальцы придут, как закончат печь хлеб на завтра. Они все вшивые поголовно, но беспокойства от них не будет. Еще и согреют тебя, как залягут вокруг. За час до рассвета тебя разбудят.
Терренс поблагодарил его и забрался под первую же повозку. Там, в путанице колес, валялись чьи-то пожитки, узлы с грязной одеждой и спали несколько мальчишек - как видно, больных. Он нашел себе местечко на запачканном одеяле и накрылся другим таким же.
Он думал о судьбе этих мальчиков, служащих в обозе и на кухне. Солдаты почти все уже спят, а они все еще работают - одни пакуют провизию, оружие и все остальное, другие пекут хлеб, варят мясо, чтобы накормить утром выходящих в поход бойцов. Хорошо, если они урвут пять часов сна перед тем, как снова начать работу. Может, им и удается соснуть днем, но жизнь у них все равно не сахар.
Терренс вспотел, и его бил озноб, несмотря на одеяло и близость костра, а кашель долго не давал уснуть.
"Учись засыпать при каждом удобном случае, парень, - сказал ему один солдат в первую неделю его службы. - Кто знает, когда тебе другой представится".
Оценив мудрость этого совета, Терренс понемногу стал погружаться в сон.
Он не сразу понял, где находится. Не прошедшая за ночь усталость и вопли мальчишек, которых подняли слишком рано, мешали соображать. Он сел и стукнулся головой о днище фургона.
- Эй, осторожней, - сказал ему возившийся рядом паренек. - Голову расшибешь.
- Спасибо, буду иметь в виду, - ответил Терренс, потирая макушку.
Мальчишки вылезали из-под фургонов и брались за работу. Терренс переждал их и вылез сам. Тело после ночевки на земле ломило больше обычного. Он чувствовал себя несчастным и нисколько не отдохнувшим. Кашель не заставил себя ждать и колотил Терренса, пока ребра не заболели и из глаз не потекли слезы.
На мгновение ему захотелось просто сесть наземь и заплакать. Еще никогда в жизни он не испытывал такого упадка, как телесного, так и духовного. Собственное тело восставало против него заодно со стихиями, и мысль о предстоящей езде верхом ужасала.
Аптекарь в графском лагере делал отвары, помогающие от кашля, грудной мокроты и еще худших вещей. Терренс предполагал вернуться туда нынче же к полудню, но судьба распорядилась так, что он вынужден возвращаться по своему следу, а между лагерями Монкрифа и Грюдера наверняка уже собралось целое войско цурани, так что еще сутки ему придется провести в дороге.
К графу он скорее всего доберется с воспалением легких. Терренс совсем было приуныл, но вскоре понял, что выбора у него все равно нет. Надо думать о той задаче, которая стоит перед ним сейчас, и не задерживаться на том, как долго еще придется мучиться.
Он прошел через толкотню кухарей, стряпавших последний в этом лагере завтрак, и ездовых, торопливо грузивших оставшуюся провизию, чтобы не задерживать обоз. В этой кажущейся суматохе просматривался порядок, и Терренс восхищался тем, как хорошо каждый мальчик знает свое дело. Пихались они, конечно, вовсю, но это не отвлекало их от работы.
Да, им приходится тяжело, но такая жизнь, пожалуй, все-таки лучше, чем существование на городских улицах. Здесь их хотя бы кормят и дают место, где они могут спокойно спать. В других войсках их, возможно, обижают пьяные солдаты, но в армии Королевства за побои и насилие над малолетними вешали еще до рождения Терренса.
Одни из них, когда вырастут, пойдут в солдаты, другие станут поварами, возницами, старшими обозниками. Сейчас двое таких старших, всего на пару лет моложе самого Терренса, как раз шныряли в толпе, раздавая указания и подзатыльники.
Кухня тоже укладывалась. Кирпичные печи оставляли зимовать здесь, но железные разбирали и готовили к погрузке.
Еду уже ставили на столы, и надо было поторопиться, пока не затрубили сбор. Солдаты, сменившиеся с караула, становились в очередь. Терренс встал позади крепкого пехотинца в плаще квесторского полка. Когда он дошел до стола, грянули трубы, и из ближних палаток послышалась ругань.
Терренс торопливо ухватил свежий хлебец, не слишком помятую грушу и кусок твердого сыра. Грушу он сунул в карман, чтобы съесть по дороге. О мехе для воды нечего было и думать - оставалось надеяться, что старый так и висит у него на седле.
Терренс не стал есть с солдатами и жевал на ходу, по пути к конюшне. Кавалеристы осматривали своих коней еще до еды, зная, что жизнь всадника зависит от здоровья его скакуна. Конюхи сбились с ног, и Терренс, спрятав остатки хлеба и сыра за пазуху, сам пошел искать своего серого. Конь был в неважном состоянии. Терренс осмотрел его копыта, отыскал седло. Мех, как он и опасался, куда-то исчез.
Зато ему посчастливилось найти в опустевшем мешке немного овса. Терренс высыпал его в торбу и повесил серому на шею. Пока он будет разыскивать мех, конь успеет поесть.
Четверть часа спустя, когда он нашел-таки бурдюк и наполнил его водой, Терренс увидел, что здоровенный конюх снимает торбу с его мерина.
- Эй, ты что делаешь? - закричал гонец.
Конюх с носом, расплющенным в множестве драк, ответил:
- Овес забираю, вот что. Мне этого конягу никто кормить не велел, а ряд этот мой.
- Это мой конь, и мне надо, чтобы он поел.
- Тем, кто в бой идет, тоже надо поесть, а ты, тугие штанцы, можешь и подождать.
Терренс видел, что этот малый привык все решать кулаком и, не задумываясь, заехал ему ногой в пах. Конюх вытаращил глаза и упал на колени, пища и держась за ушибленное место.
Следовало, однако, отдать ему справедливость - очухался он в отличие от многих мужчин очень быстро, но Терренс тем временем уже рытащил саблю и приставил острие к его горлу.
- Оставь моего коня в покое, шут гороховый. Возьми лучше вон то легкое седло, уздечку и собери его. Не думай, что сейчас тебе так уж плохо - будет куда хуже, когда барон узнает, что ты нарушил его приказ. Я должен выехать немедленно! Ну, так как?
- Сей минут оседлаю... ваша милость.
Терренс убрал саблю. Конюх встал и поковылял за седлом.
Высокий кавалерист, наблюдавший за ними, спросил:
- А без сабли что бы ты делал?
- Бегал бы в поисках офицера, который привел бы его в чувство. Меня ведь он не боится.
Кавалерист посмотрел на него еще немного и улыбнулся.
- Мне нравится, когда человек знает свои пределы.
Терренс закашлялся, и кавалерист спросил:
- Ты болен?
- Пустяки, не о чем говорить,- отдышавшись немного, ответил Терренс.
- Ну, счастливо тебе, - сказал кавалерист, закончил осматривать своего коня и ушел завтракать.
Конюх оседлал серого под бдительным надзором Терренса, который не допустил бы плохо затянутой подпруги или мундштука, причиняющего неудобство лошади. Терренс доел, повесил мех на седло и отправился в путь.
Стеснение в груди росло поминутно, а ехать следовало скоро, чтобы вовремя доставить послание Саммервиля барону Монкрифу. Даже от того небольшого усилия, которое он сделал для вразумления конюха, Терренс весь облился потом.
В это время пошел снег.
- Боги, - пробормотал Терренс, - ну и утречко выдалось. - Он даже подумал, не вернуться ли в палатку барона. Скажется больным, отдохнет пару дней в лазарете и поедет в обозе следом за войском. Он, бесспорно, болен, а Саммервилль ему родственник, хотя и дальний. Барон сообщит семье, что Терренс сделал все от него зависящее. "Но так ли это? - подумал тут Терренс. - Все ли я сделал?"
Он постоял еще немного и пустил коня рысью.
Лагерь Монкрифа показался ближе к полудню. Охранять палатки, снаряжение и лошадей остался один-единственный взвод.
- Барон на редуте, командует обороной, - крикнул Терренсу один из часовых.
- Как там дела?
- Неважно.
Терренс пожалел, что время не позволяет дать отдых лошади. Он успел привязаться к крепкому мерину, хотя в чем-то тот и уступал Белле.
Сам он страдал невыносимо. Каждый шаг коня отзывался болью во всем теле, и лихорадка его трепала. Под плащом он был весь мокрый, его бросало то в жар, то в озноб. Он набрал воды в похудевший мех, чувствуя, что единственное спасение - побольше пить.
Четыре мили до заставы были отмечены знаками боя: убитые лошадь с всадником у обочины, раненые, рука об руку бредущие в лагерь. За милю Терренс услышал шум битвы.
Толчея сотен людей у заграждения казалась лишенной всякого смысла, и только вблизи в этом движении стал виден порядок. Резервные роты стояли наготове, саперы торопливо загружали камнеметные машины и обстреливали врага. Грохот камней оглушительным гулом отражался в ущелье, и расслышать друг друга можно было только на расстоянии пары ярдов.
Войско занимало широкую оборону, чтобы помешать цурани пробраться поверху и зайти с флангов. Всюду, куда ни глянь, Терренс видел тяжелораненых и мертвых.
По одну сторону дороги лежало в ряд около сорока тел, по другую обозные и лазаретные мальчики оттаскивали убитых в тыл.
Подъехав к редуту, Терренс крикнул сержанту на бруствере:
- Где барон? - Легкие ответили на это усилие приступом кашля.
- Убит, - ответил сержант. - Что нового?
Терренс сглотнул и принудил себя дышать как можно глубже.
- Барон Саммервиль спешит к вам на помощь. - Ему казалось, что он не говорит, а пищит, но сержант услышал его.
- Скоро ли он придет?
- Через час, самое большее - через два.
- Ладно, авось продержимся, - крикнул в ответ сержант.
- Передать ему что-нибудь от вас?
- Разве только, чтобы поторопился.
- Нет нужды. Он придет, как только обстоятельства позволят.
- Тогда поезжай, гонец, и скажи графу, что барон Монк-риф пал смертью храбрых, отражая захватчиков у бреши. Он отдал жизнь за короля и свою страну.
- Скажу, сержант. Да помогут вам боги.
- Да помогут боги нам всем, - ответил сержант и снова стал выкрикивать команды.
Терренс повернул коня и поехал обратно, вызывая в уме карту местности. Ему предстояло проехать довольно далеко на восток до горной тропы, пролегавшей примерно в тысяче футов над этой дорогой, чтобы обойти врага и вернуться к графу.
Снег продолжал падать, и Терренс надеялся, что горный перевал завалит не до конца.
- Отдыхать нам с тобой, боюсь, не придется до самого графского лагеря, - сказал он коню. Мысль о еще нескольких часах в седле расстроила его до слез, но он смахнул их.
Он кутался в плащ, трясясь от холода и лихорадки. В голове стучало, горло болело - так он не хворал даже в детстве. Носом дышать он не мог, и холодный воздух обдирал горло. Но раз спасения все равно нет, можно хотя бы попытаться завершить задание с честью.
* * *
Конь взбирался на перевал, скользя по обледеневшим камням. Терренс старался мыслить здраво, но из-за лихорадки это становилось все труднее. Любое несчастье с конем означало для него смерть - он не выживет, оставшись пешим на ледяных высотах. Но это обстоятельство, еще утром нагнавшее бы на него страху, теперь порождало только странное безразличие. Другого выбора все равно нет - надо ехать дальше.
Тот перевал, где солдаты Монкрифа и Саммервиля вели бой с цурани, располагался на высоте примерно трех тысяч футов, а этот насчитывал около пяти тысяч, и снег шел здесь уже несколько дней. Заносов, однако, еще не было, и Терренс надеялся благополучно достигнуть вершины, если не случится худшее.
Ветер, внизу резавший лицо ножами, здесь скорее вооружился бритвами. Терренс не впервые жалел, что не надел еще пару теплых штанов, не взял шерстяной шарф и рукавицы потеплее. Коню, правда, лишний груз ни к чему, но всадник сейчас променял бы два лишних часа дороги на подбитые мехом перчатки.
На высшей точке он испытал недолгое облегчение, хотя ветер здесь рвал, точно когтями. Направляя коня шагом по неверной тропе, Терренс говорил себе, что каждый миг теперь приближает его к спасению.
Час спустя он нашел сравнительно защищенную от ветра расселину и в ней остановился на отдых. Спешившись, он встал между скалой и конем, прикрываясь от холода его телом. Найденную в кармане грушу скормил серому. Лакомство, похоже, помогло мерину взбодриться, и Терренс тоже немного воспрял духом.
Через полчаса он рассудил, что от холода конь страдает больше, чем от усталости, и возобновил спуск.
Когда они добрались до подножия и до лесной тропы, выводящей надорогу к лагерю графа, стало темнеть. Перед Терренсом встал выбор - продолжать путь либо заночевать и развести костер.
Выбирать было трудно. В темноте конь рисковал повредить себе ногу, костер же мог привлечь рыщущие в горах отряды цурани.
Терренс решил ехать и остановиться только в том случае, если найдет по-настоящему безопасное место для стоянки. Следуя через перелески, он заметил еще одну тропку, отходящую от той, по которой ехал. Ее скорее всего протоптали звери, но мог проложить и лесник. Терренс счел, что не мешает это проверить, и направил коня по тропинке.
Через полмили впереди показалось что-то темное - затянутые тучами луны, большая и средняя, почти не давали света, но их присутствие на небе все-таки помогало.
В темной груде Терренс распознал низкую хижину, прилепившуюся к небольшому холму, - приют лесника или угольщика.
Он спешился и заглянул внутрь. Хижина была покинута, но в ней имелся каменный очаг, где Терренс тут же принялся разводить огонь. Если цурани забредут так далеко от большой дороги, это будет означать, что сами боги обрекли его на смерть, а с богами спорить не годится.
В сумке на поясе у него лежало огниво, у очага нашлись сухие дрова. Набранные в лесу сырые ветки Терренс подкладывал в огонь понемногу. Нещадно дымя, они потихоньку загорались.
Убедившись, что теперь огонь не погаснет, Терренс вышел и занялся конем. Растер его пучком завалявшейся на полу соломы, напоил набранной в пригоршни водой. Утром он поищет какой-нибудь корм, но скорее всего им обоим придется поститься до самого лагеря.
Обиходив серого, Терренс вернулся в хижину и повалился прямо на камни перед огнем. Чудесное тепло овевало ему лицо. Найденное в углу драное одеяло он приспособил вместо подушки и укрылся своим плащом.
Дышать глубоко без кашля он не мог и чувствовал ломоту от макушки до пят, но усталость быстро погрузила его в лихорадочный сон.
* * *
Проснувшись, он с трудом смог пошевелиться. Огонь прогорел до углей и едва согревал один его бок, другой же, повернутый к двери, совсем заледенел. Терренс, кряхтя, подставил замерзший бок теплу.
Когда он начал вставать, голова закружилась, а ноги затряслись. Терренс еле сдержал позыв к рвоте, ухватился с закрытыми глазами за дверной косяк и кое-как обрел равновесие. Сделав медленный и глубокий вздох, он открыл глаза.
В дверную щель он видел, что утро настало уже довольно давно. Он сознавал, что опасно болен и единственная его надежда - добраться до лагеря, пока он еще способен ехать верхом.
Серый терпеливо ждал там, где Терренс привязал его, с подветренной стороны хижины. Седлая его, Терренс покрылся потом.
В мехе, по его прикидке, осталось достаточно воды, чтобы не идти на ее поиски. Если по дороге попадется ручей, он пополнит запас.
Садясь на коня, он чуть не лишился сознания и около минуты неподвижно сидел в седле. Он без всякого лекаря знал, что у него сильный жар, и в легких что-то клокотало при каждом вдохе. Это воспаление, не иначе - еще один день без врачебной помощи ему не прожить.
Он направил коня к дороге.
Все утро перед ним мелькали какие-то образы, и он понимал, что бредит. Ему как будто становилось легче, Но потом он чуть не падал с седла и понимал, что это ему только приснилось. Зато страх, как ни удивительно, совершенно прошел. Он знал, что либо умрет в дороге, либо доедет до места. Об опасности он больше не думал.
Конь еле плелся, приходилось его подгонять. Но как только Терренс впадал в дремоту, серый снова переходил на шаг.
Не раз Терренс обнаруживал, что мерин сошел с тропы, чтобы пощипать оставшуюся на деревьях листву. К полудню всадник едва держался в седле.
Остановиться значило умереть. Если он упадет с коня, то потеряет сознание и замерзнет: Он снял ремень почтовой сумки с плеча, пропустил его через два седельных кольца и таким образом привязал себя к мерину. Сумка хлопала по спине при каждом шаге.
Голова раскалывалась, горло распухло, легкие сопротивлялись, не хотели дышать, и он не чуял больше ни рук, ни ног.
Еще дважды за день он приходил в себя и понимал, что он сбился с дороги. Рассудка едва хватало, чтобы вернуться назад, на тропу.
Где-то посреди этих бесконечных часов он заметил, что выехал на дорогу, ведущую к графскому лагерю. Это встряхнуло его, и около часа он довольно хорошо сознавал окружающее.
Потом дремота вновь одолела его, но конь вдруг застыл на месте, захрапел, и сознание опасности заставило Терренса очнуться полностью.
Видя, что они опять отклонились ярдов на сто от дороги, он привстал на стременах вопреки лихорадке. Ремень, прикреплявший его к седлу, натянулся, но он продолжал осматриваться, ища причину тревоги коня.