Поднялся сильный, порывистый ветер и разогнал серую дымку облаков. Солнце приподнялось над гребнем елового леса, осветив здания станции косыми розовыми лучами. Кирпичные здания напоминали бастионы какой-то древней крепости. На крышах уже кое-где росли молоденькие березки, многие окна ощетинились выбитыми стеклами. Одно время на станции обитала колония антиглобалистов, и следы их пребывания до сих встречались буквально на каждом шагу. Ребята, как и многие их нынешние сверстники, были буквально одержимы демоном разрушения. Они разбили почти всю мебель, что нашли на станции, не оставили ни одной целой ни одной лавки, ни одного оконного стекла. Все стены главного корпуса были расписаны похабными надписями. Чаще всего среди них встречалась "Россия – грязная сука!", "Ненавижу эту гребанную страну!", ну и покруче. Олег часто по вечерам упорно стирал эти надписи, но за пять лет не осилил и половины работы.
"Бедный мальчик, – с грустью подумала Ирина. – Как он сможет выжить с его мягким и добрым характером? Люди сейчас озлоблены, готовы разорвать на части любого, кто слабее. Хорошо еще, что китайцы не дают Олежку в обиду. Им нравится, что мальчик работящий, не пьет, не сквернословит. Вот они и дают парню работу то на рисовых полях, а то и на товарной станции, когда приходят поезда из Харбина с продовольствием. На прошлой неделе китайцы подарили Олежке три банки тушенки и несколько яблок. Кто мог думать, что нас, русских, когда-то будут кормить китайцы!"
Не надо об этом, одернула себя Ирина. Она взяла за правило никогда не вспоминать о прежней жизни. Той страны, в которой она родилась больше сорока лет назад, уже давно нет. Есть лишь полудикая, заброшенная территория, разорванная на части новыми губернаторами, князьками и помещиками на так называемые промышленно-экспортные зоны. Словно с погибающего корабля, из страны торопливо вывозилось все, что могло еще представлять интерес. По отремонтированным и тщательно охраняемым железным дорогам на запад, на восток и на юг днем и ночью шли составы, груженные лесом, рудой, металлическими слитками, и прочим, прочим, прочим. Согласно последнему указу царя-президента, большинство музеев недавно были переданы в частные руки, и после этого за все границы потекли рекой и произведения искусства. Да и кому они были здесь нужны, когда две трети россиян не умели ни читать, ни писать, и ни разу в жизни не держали в руках книг?
Ветер резко сменил направление. Теперь он дул со стороны городка, что находился от водоочистительной станции в двух километрах. Издалека донеслись порванные ветром фрагменты музыки, бодрой, маршевой, по моде последних лет. Затем посыпались слова диктора. Хорошо поставленным бархатным голосом он что-то вещал. Ирина поморщилась и закрыла уши ладонями, но ветер все же надул ей в уши рваные фразы. Кажется, эта была сводка новостей. Реформы, разумеется, шли успешно; благосостояние народа неуклонно росло и почти достигло уровня жизни граждан (далее последовала неразборчивая дата откуда-то из прошлого века); князья собрались на очередное Верховное Вече, на котором царю-президенту была подарена от имени благодарного народа какая-то южная волость…
Слушать все это было совершенно невозможно, но к счастью, ветер милостиво поменял направление, и громкоговоритель затих.
Ирина вздохнула с облегчением и принялась складывать срезанную зелень в большой пакет. Зелени оказалось даже больше, чем он ожидала, так что Олег вполне мог выменять часть ее у турков на персики – хотя бы полугнилые.
Едва она подошла к входу в их дом, как со стороны внешних ворот послышался знакомый скрип. Олег, длинный, худой, как всегда улыбающийся, катил впереди себя по бетонной дороге тележку, закрытую линялым куском брезента.
– Привет, мам! – бодро крикнул он. – Ты что, уже ходила на огород? А как же твоя больная спина? Могла бы и меня подождать, я же говорил, что сегодня приду со станции не позже десяти утра!
– Ничего, сынок, сегодня я чувствую себя получше, – успокаивающе промолвила Ирина. – Что ты сегодня привез?
Олег поставил тележку на опору и с гордым видом снял брезент.
Ирина ахнула, разглядывая на удивление хорошо сохранившиеся тома собраний сочинений русских классиков. Здесь было академическое издание Достоевского конца прошлого века, красивое издание Пушкина в красном с золотом ледерине, еще более старый, но неплохо сохранившийся двенадцатитомник Чехова…
Сын нередко привозил из городка книги. За последние годы они оказались, пожалуй, самыми ненужными вещами в домах немногих оставшихся жителей. Зимой, когда в городке то и дело отключали отопление, книги в основном шли на растопку буржуек, а начиная с весны они заполоняли окрестные свалки. Молодежь давно уже не читала ничего, кроме комиксов и сканвордов, и недрогнувшей рукой выбрасывала все, что нельзя было продать или выменять на полезные вещи на местной барахолке. А на книги там было выменять решительно ничего невозможно, даже мыло или спички.
Вот уже несколько десятилетий книги вымывались из организма России, словно кальций. И от этого слабел ее костяк, становился хрупким, тонким…
– Молодец, Олежка! – воскликнула Ирина. – Неужели ты кто-то выбросил это сокровище на свалку?
Улыбка мальчика слегка приугасла.
– Не-а… Мам, ты прости, но я выменял книги у одного грузчика – из тех, с кем мы этой ночью разгружали вагоны. Понимаешь, у него на прошлой неделе умерла мама, бывшая учительница, и Лешка согласился отдать целый шкаф классики за три банки китайской тушенки. Наверное, я сделал глупость, нам тушенка самим позарез нужна, но когда Леха привел меня домой и показал шкаф…
Ирина ласково потрепала сына по вихрастой голове.
– Яблоко от яблони недалеко падает… Я сама на прошлой неделе отдала полведра моркови за три тома Ивана Шмелева. Хозяйка собиралась их попросту выбросить, но когда я проявила к трехтомнику интерес, то так отчаянно стала торговаться!.. Ладно, сынок, сегодня поужинаем тушеной капустой. Вези сокровище в библиотеку.
Нужно было идти, разогреть сыну к обеду вчерашние пустые щи, но Ирина не выдержала и, поставив возле двери пакет с зеленью, пошла вслед за сыном к серому приземистому зданию. Когда-то там располагалась контора, и странное дело, банда антиглобалистов почему-то не успела разгромить ее. Со старых времен остались длинные стеллажи да несколько примитивных шкафов. Умелые руки Олега привели это хозяйство в относительный порядок, и на полках, на которых некогда почивали в сонном забытье толстые папки с документацией, пять лет назад встали первые книги. Сейчас их было более трех тысяч.
В той, прошлой жизни, Ирина работала в юношеской библиотеке имени Светлова. И хотя "светловку" закрыли еще в тридцать четвертом году, якобы из-за низкой посещаемости, Ирина на всю жизнь сохранила любовь к книгам. Сейчас, после Чумы, они стали смыслом ее жизни. Ирина и сама не могла понять, для кого она собирает эту громадную библиотеку. Старики, которые когда-то еще в школе изучали Пушкина, Чехова и Достоевского, постепенно уходили из жизни, а молодежь нередко не знала даже имен русских классиков. В начальное, пока еще обязательное образование, литература как предмет давно уже не входила. Русский язык, как предмет, тоже исчез из школьных программ, его заменило изучение основ так называемой "клюквы" – широко распространенного в Центральной России сленга, представляющего из себя своеобразную смесь русского, турецкого, английского и китайского языков. Нынешние молодые люди вряд ли смогли бы без ошибок прочесть хотя бы одну страницу художественной прозы, да и вряд ли бы захотели. Все, что создала русская культура за последние века, вдруг оказалось никому ненужным.
Ирина помогла сыну перенести книги на второй этаж библиотеки, а затем заставила его пойти принять душ и пообедать. А сама взяла в руки шестой и двенадцатый тома любимого Достоевского и медленно пошла вдоль стеллажей.
Лучи света врывались в длинную комнату, освещая узкие, грубо сколоченные полки. Ирина скользила пальцами по прохладным корешкам книг, и шептала строки любимого Тютчева:
Она сидела на полу
И груду писем разбирала –
И как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала –
Брала знакомые листы
И чудно так на них глядела –
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело…О, сколько жизней было тут,
Невозвратимо-пережитой!
О, сколько горестных минут,
Любви и радости убитой!..
Дойдя до полок с табличкой "Д", она нашла длинный ряд серо-зеленых книг, и с большим удовольствием добавила к ним недостающие тома. Маленькая ее мечта исполнилась – теперь в библиотеке есть полный Достоевский! На очереди было синее, самое полное академическое собрание Льва Толстого, но здесь работы было еще непочатый край. Правда, на полках с буквой "Т" стояло более двадцати собраний сочинений великого писателя разных лет и разной сохранности (кое-какие были собраны прямо на свалках, и приведены в порядок после многих недель кропотливой работы). Читателям (если бы таковые нашлись) было где найти разные издания романов "Война и мир" и "Анна Каренина". Но академическое издание все равно необходимо собрать. Наверное, в Москве это можно было бы сделать намного проще, но сейчас в этот город попасть можно только при наличии специальной рабочей визы.
Весь оставшийся день прошел в бытовых хлопотах. Больше всего усилий потребовал ремонт массивных железных ворот, сильно пострадавших во время последнего штурма. Слава Богу, что Олег за эти годы научился неплохо разбираться в механике, и сумел наконец починить гидравлический двигатель.
Вечером, когда начало смеркаться, Ирина вновь занялась расстановкой привезенных сыном книг. Закончив работу, она отошла в сторонку и с удовлетворенной улыбкой осмотрела укутанную сумраком комнату. И тут же изменилась в лице, услышав вдали громкие взрывы. Когда-то, еще до Чумы, она не раз слышала подобные взрывы на Живописной улице, рядом с ее прежним домом. Терракты исламистов проходили тогда в Москве почти каждый день, и привыкнуть к ним оказалось невозможно.
Но ее волнения были напрасны. Взглянув в окно, она увидела, как над зубчатой стеной леса в сине-черном небе вспыхивают огни фейерверка. Там, на территории бывшего артиллерийского полигона, ныне располагалась огромное имение князя Юсупова. Молодой князь слыл сумасбродом и обожал собирать сливки московской элиты, угощая их не заурядной охотой на зверей-мутантов или беглых каторжников, а натуральной стрельбой из артиллерийских орудий по мишеням – оставшимся с древних времен танкам, бронетранспортерам и грузовым автомобилям. Особую пикантность придавало то, что цели были подвижными, и управлялись бывшими профессиональными военными, которых князь набирал на эту смертельную опасную игру за приличную плату. Особенно эффектно стрельбы смотрелись по ночам, при освещении десятками прожекторов. Многие гости, и даже дамы, обожали лично нажимать на огневые кнопки, чтобы попытать счастье в стрельбе по движущимся целям с живыми мишенями.
Огненные шары фейерверков заполонили все небо. По-видимому, этой ночью праздник обещал был особенно пышным.
– "Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное", – прошептала Ирина. – Блаженны? Нет, Господи – они должны быть прокляты!
Ирина задернула штору и торопливо спустилась вниз. Олег уже спал, и тогда она на цыпочках прошла в свою комнату. Подойдя к иконе святого Сергия Радонежского, она трижды перекрестилась, а затем прошептала слова молитвы. Ничего от Создателя она уже давно не просила, ничего не ждала – только бы дал Господь дожить ей до последнего вздоха здесь, на этом крошечном полуострове, чтобы не видеть весь ужас распада некогда великой страны, преданной и разворованной своей же элитой; чтобы не потерять человеческого облика, как потеряли его уже многие. А уж она сама постарается не растерять последние крохи любви: к сыну, к униженной природе, к забытым и никому ныне не нужным великим книгам…
Устав, Ирина легла раньше обычного в постель. При свете ночника она в который уже раз перечитывала свое любимое "Лето Господне" Ивана Шмелева и грустила, что разминулась с тем, бесконечно далеким временем, простым и светлым.
Когда ночник погас (в городке отключали электричество на всю ночь) Ирина еще долго не могла заснуть. Глядя в темный потолок, она шептала стихи Тютчева, словно бы созданные ей в утешение:
Закралась в сердце грусть, – и смутно
Я вспомянул о старине:
Тогда все было так уютно
И люди жили как во сне.А нынче мир весь как распался:
Все кверху дном, все сбилось с ног, –
Господь-бог на небе скончался
И в аде сатана издох.Живут как нехотя на свете,
Везде брюзга, везде раскол, –
Не будь крохи любви в предмете,
Давно б из мира вон ушел.
Едва ее веки начали слипаться, предвещая приход спасительного сна, когда в углу вновь послышался знакомый скребущийся шорох. Но на этот раз Ирина не испугалась. Чашка с остатками каши ждала гостя на прежнем месте, возле письменного стола, и можно было надеяться, что этой ночью люди и крысы заснут в мире. Пока еще в мире.
Глава 7. Красные шары
Вечером следующего дня к зданию дома культуры завода "Красный фонарщик" подъехала милицейская машина с мигалками. За ней следовал длинный черный лимузин.
Люди, приехавшие в лимузине, разумеется, уже знали про неудачный визит джентльменов, компетентных во всех отношениях. Они ожидали, что обитатели странного дома вновь словно бы растворяться в воздухе. Но, к всеобщему удивлению, чуть ли во всех окнах обширного дома сиял свет, оттуда доносились звуки многих голосов, веселая музыка, и еще какой-то знакомый, мерный шум.
Бритоголовый гражданин в черном, безукоризненном костюме, черном галстуке и черной рубашке-бронежилете, открыл заднюю дверцу лимузина и некоторое время напряженно прислушивался.
– Век воли не видать, да же они там пляшут! – наконец, выдохнул он.
– В натуре, пляшут, – подтвердил второй бритоголовый гражданин, распахнувший заднюю дверцу с другой стороны. – Ну, прям дом культуры какой-то!
Третий гражданин, сидевший между своими телохранителями презрительно хмыкнул:
– Кретин, да это и есть дом культуры! Значит, они там пляшут и поют. Ну что ж, поглядим, как эти лохи запляшут и как запоют сейчас. Пошли.
Охранники дружно спросили:
– Шеф, автоматы брать?
Шеф, он же вор в законе по кличке Штырь, он же депутат, он же генеральный директор трех крупных коммерческих фирм, он же президент банка "Гоп-стоп, столица", покачал головой.
– Пока не стоит. Если надо будет кого-нибудь из лохов отметелить, руки пачкать не будем, а позовем ментов. Я им что, задаром деньги плачу, поганкам с погонами?
Выйдя из машины, охранники помогли выйти шефу. Тот торжественно вынес из лимузина свое массивное, хорошо раскормленное тело бывшего борца, и некоторое время задумчиво смотрел на дом, где бурлил нахальный праздник жизни. Бесплатно бурлил! И это на подведомственной ему территории, где каждая серая мышь послушно отдавала ежемесячные взносы в его благотворительный детский фонд "Слезы капали". С ума можно сойти, до чего некоторые люди обнаглели…
Штырь махнул рукой, и из милицейской машины вышли четверо стажей порядка. Вид у них был неважнецкий. Работать крышей для Штыря и его людей им было не впервой, риска не предвиделось никакого, но что-то милиционеров сегодня тревожило. Интуиция у них была звериная.
Штырь указал на вход капитану Суровцеву.
– Пошел вперед, – коротко приказал он.
Суровцев на всякий случай расстегнул кобуру, почему-то одернул китель и на негнущихся шагах направился к дому культуры. Возле двери он остановился, словно окаменев.
– Не мог-гу, – побледнев, сипло выдавил он себя. – Простите, шеф, не могу.
Штырь зло сощурился.
– Эти слова ты лучше ночью жене скажи, Иван Трофимович, дешевле обойдется… Чего сдрейфил, урод? Мы ведь только поговорить приехали – пока. Люди готовятся к выставке в Манеже, арендовали не самый слабый сарай на нашей фазенде, понавесили на всех улицах растяжки, статейки на четыре страницы в "Комсомолке" печатают… Ты своими куриными мозгами соображаешь, сколько такие дела стоят бабок? А нас, выходит, побоку? Штырь тебе не мусор какой-то, я порядок где хошь наведу. Ну, пшел вперед!
Милиционер тяжело вздохнул, надвинул фуражку поглубже на голову и рванул на себя массивную дверь. Изнутри на него дохнул шум десятков веселых голосов, ритмичная музыка, хохот, скрип половиц… Но едва он вошел в фойе, все звуки растаяли.
Вокруг висела пелена молочного тумана, скрывавшая стены. Было очень холодно, так что изо рта сразу пошел пар. Капитан Суровцев зябко поежился. Он не раз прежде бывал в бывшем дворце культуры, но сейчас не мог его узнать. Казалось, фойе стало раза в два больше, а потолок и вовсе куда-то исчез. Ощущение было такое, будто он стоит где-то на лесной поляне, и вокруг на десятки километров нет ничего, кроме деревьев, тумана и холода…
Сзади послышался удивленный голос Штыря:
– А это еще что за хреновина? Я только что видел свет в окнах, слышал чьи-то голоса… Кто потушил свет? И куда исчезли люди, вашу мать?
Капитан Суровцев трусливо втянул голову в плечи, ощущая всей кожей злобный взгляд пахана. Штырь только полгода хозяйничал в районе, после очередного передела зон влияния между разными бандами. За это время воровской авторитет показал себя редким отморозком, еще более безжалостным и алчным, чем его предшественники. У него была дурная привычка при малейшем запахе опасности стрелять направо-налево.
Милиционер хотел было объяснить, что он здесь ни при чем, что никакого сговора с арендаторами дома культуры у него нет и быть не могло, но тут из тумана вышел высокий человек. Мгла скрывала черты его лица, но Суровцев почему-то сразу узнал его. Судорожно перекрестившись, он рухнул на колени и застонал: