Повернувшись к неподвижному Вольге, она ласково стала гладить кончиками пальцев его атласную, божественную спину, и одновременно размышляла о многих вещах. Нет, не об Илье и не о своей измене, об этом сейчас думать просто грешно. И разумеется, не о секс-бомбе Диане и не о других красотках, которых Андрон собирает для своего шефа по всему свету, словно наложниц для гарема падишаха. Ее безумно интересовал этот загадочный человек, этот бог или полубог, который снизошел до нее, простой смертной женщины, да и то после того, как она почти насильно навязала себя. Ничего подобного с ней прежде не случалось. Ее немногочисленные (и тщательно скрываемые от Ильи) романы даже трудно было назвать любовными. Мужчины еще со школьных лет стаями вились за ней, а жизнь жены банкира оказалась изнуряюще скучна. Она окончила филфак МГУ, стала специалисткой по романской литературе – но боже, кому сейчас нужна романская литература?
Катя успела проучиться в аспирантуре лишь три месяца, когда на одной из вечеринок ее закадрил (более мягкого слова и не подберешь) Илья, молодой и перспективный финансист, и на следующее утро она проснулась в золоченой клетке. Илья не позволили ей работать. У него были другие виды на нее как на мать трех, а еще лучше четырех детей – двух мальчиков и двух девочек.
Но не получилось ни одного… Врачи долго мучили их своими исследованиями, а потом только руками развели. Редчайший, фантастический случай: оказалось, что они оба не способны к деторождению! Наука в таких случаях была бессильна. Впрочем, Илья в последнее время носился с какими-то хитроумными идеями клонирования, но она даже слушать ничего об этом не хотела. Зато зачастила в церковь (чего с ней в прошлом не водилось), и молилась всем святым, что бы Бог сжалился над ними и подарил счастье стать родителями. Это ведь так жутко – жить только для себя. И за что им такое страшное наказание, ведь они оба не самые плохие люди на Земле. Боже, боже, пожалей…
Вольга неожиданно тихо сказал:
– Я не бог, но я постараюсь. Ложись на спину и терпи.
Катя охнула и с ужасом посмотрела на любовника. Она и думать не могла, что он сейчас читает ее мысли! Это ужасно, низко, недостойно…
– Ложись, говорю!
Вольга привстал и серьезно посмотрел на нее. И она послушалась. Легла на подушку и закрыла глаза. А потом почувствовала, как его руки осторожно скользят над низом ее живота, не касаясь, но близко, очень близко. Вскоре там, внизу, началось легкое жжение.
– У меня… там все серьезно? – сдавленным голосом спросила она.
Вольга ответил не сразу:
– Да. Но шансы есть. Только молчи…
Он колдовал над ней больше часа. Когда Катя открыла глаза, лицо Вольги было совершенно белым, лоб покрывала испарина. Увидев ее жалкий, вопросительный взгляд, он натужно улыбнулся и сказал:
– Я не волшебник, но постараюсь. Там у тебя так все напутано… Постараюсь распутать. А теперь мы займемся любовью. Хочешь?
Катя кивнула и закрыв глаза отвернулась в сторону, чтобы не зареветь. Он сказал это так, словно любовь была для него сейчас на самом деле занятием. Нехорошая мысль вползла в мозг, но Катя прогнала ее прочь. И только когда она ехала в джипе (шофер был слава богу совершенно незнаком, и он должен был отвезти ее до Жуковки, а оттуда до дома она могла добраться на такси или на маршрутке) догадка все-таки добралась до нее, и повергла в шок.
Илья был не из тех людей, кто упускает шансы. Вольга явно обладал некоторыми магическими свойствами, и наверное, мог бы помочь его жене обрести способность к деторождению. И все, что произошло сегодня, могло быть только выполнением Вольгой части их взаимного договора! Ничего хуже и представить невозможно…
Катя уже готова была разрыдаться, но потом подумала: нет, может быть кое-что и похуже: если Вольге так и ничего не удастся с ней сотворить. Вот тогда это будет действительно катастрофа!
Едва машина свернула с Кольцевой дороги на Рублевку, как зазвонил мобильник. Катя машинально прижала трубку к уху и услышала голос Вольги:
– Я только сейчас сообразил… У тебя было такое лицо, когда ты уезжала! Не смей думать о том, о чем ты тогда подумала! Не смей! Я еще не влюблен в тебя, это правда, но ты мне очень дорога. А теперь пожелай мне удачи: у меня будет несколько очень трудных дней!
В эту ночь Кате приснился очередной странный сон о старьевщике…
…Эх, и славно же погулял Мойша на свадьбе своей младшей дочери Сары и турка по имени Турган! Счастливый отец пригласил в гости почти всех жителей небольшого города Израэль (бывший город Кострома), что стоит в верховьях Волги. Три дня евреи, грузины, татары, греки, молдаване, казахи, немцы, китайцы, русские, корейцы, эфиопы и прочие обыватели не отходили от праздничных столов, что были расставлены на улицах всего города. Они пили молодое яблочное вино, самогон и чачу, ели мацу, плясали "Шер" и кадриль, пели "Тумбалалайку" и "Гевейну шалом алейхем", прославляли новобрачных и желая им счастья и многих детей. Конечно, не обошлось без драк и поножовщины, не без этого.
Вечером второго дня, изрядно нагрузившись, эфиопы вместе с татарами ворвались в порт, напоили охрану рыболовецкой артели и вывели на Волгу два баркаса. Как назло, поднялся шторм, и один баркас перевернулся и пошел ко дну, а второй сел на мели. Несколько человек в темноте упали за борт и утонули. А может, не утонули, а попросту воспользовались случаем и сбежали от своих сварливых жен. Ну что ж, на свадьбах бывает и не такое. А закончился пир пожаром, что едва не уничтожил восточный квартал старого города. Словом, погуляли широко, по-русски!
Наутро четвертого дня Мойша проснулся с пением петухов. Ступая на цыпочках, чтобы не разбудить многочисленных гостей своего гостеприимного дома, он спустился в гараж, где стояли старые, но вполне пригодные для езды "Медседес" и "Ролс-Ройс". Напевая что-то себе под нос, Мойша равнодушно прошел мимо них, даже не взглянув на лоснящиеся, полированные бока. Подойдя к дальней стене гаража, он открыл потайную дверь, и оказался в конюшне. Старый мерин Багир находился в стойле и меланхолично жевал овес.
Мойша любовно похлопал коня по округлому крупу, а потом направился к вешалке, где висел старый, видавший виды черный костюм и широкополая шляпа. Переодевшись, он надел американские солдатские ботинки и стал запрягать лошадь в повозку.
С первыми лучами солнца Мойша покинул Израэль и, дружески похлестывая лошадь, направился к северному тракту. Мимо проплывали старые, заброшенные каменные громады, зияя пустыми глазницами окон. Ветер нес по растрескавшемуся асфальту пыль и пожухлые листья, по небу быстро летели серые облака, но на сердце пожилого еврея было легко и светло, и он пел:
Посох мой, моя свобода –
Сердцевина бытия,
Скоро ли истиной народа
Станет истина моя?Я земле не поклонился,
Прежде, чем себя нашел;
Посох взял, развеселился.
И в далекий мир пошел.
А снега на черных пашнях
Не растают никогда,
И печаль моих домашних
Мне по-прежнему чужда.Снег растает на утесах,
Солнцем истины палим.
Прав народ, вручивший посох
Мне, увидевшему Рим!(О.Мандельштам)
Выехав на тракт, Мойша остановил повозку и, повернувшись, поклонился славному Израэлю, бывшему городу Костроме.
– Не поминай меня лихом, жена Мара! Не плачьте дочери, Сара, Ирина и Варвара. Ваш добрый Мойша сполна выполнил свой отцовский долг. Все вы выданы замуж за богатых и уважаемых людей. Каждой я оставил хорошее наследство, каждой купил по дому и по хорошей машине. У всех на банковских счетах денег столько, что хватит не только вам, но и вашим детям и внукам. Счастья всем вам и процветания! А если станет вам невмочь в славном городе Израэль, то в Земле Обетованной, в священном городе Иерусалиме, ждут вас хорошие квартиры. Ваш добрый Мойша обо всем подумал и обо всех позаботился. А теперь настала пора позаботиться о душе, ибо она у меня болит. Эй, Багир, пошел, чего заснул!
Весь день Мойша ехал по тракту, что вел на север, в сторону Инь-Дзяо, некогда города Вологда. Трижды ему попадались встречные автомобили, и ученый горьким опытом Мойша заранее доставал из-под сиденья обрез. Но машины с грохотом и лязгом проносились мимо, и каждый раз пожилой еврей облегченно переводил дыхание и крестился так, как это было принято у православных. Разбой на дорогах с каждым годом становился все более обычным делом, и если бы не катастрофическая нехватка в стране патронов, то путешествия вообще были бы невозможны. А так ничего, терпимо.
Днем, после короткого, но сильного дождя, намокшая повозка выехала на главную улицу какой-то большой деревни. Табличка у дороги покосилась и так выцвела, что названия Мойша так и не смог прочитать. Да и что за важность? Все равно деревня давно умерла. По улицам бродили дикие рыжие кошки, на обвалившихся крышах домов росли молоденькие березки. Проезжая мимо бывшего православного храма Мойша встал со стремян и перекрестившись, поклонился. Больно было глядеть на обшарпанные стены с неприличными надписями, сделанными по белому углем, и особенно на ребра разоренных куполов, с которых была варварски содрана вся медь.
– Эх, что делается, – вздыхал Мойша, направляя повозку к покосившемуся мосту через быструю мутную реку. – Отец говорил, что в его молодые годы многие православные храмы были заново отстроены и любовно отреставрированы. И куда все подевалось? А куда вообще уплывает жизнь, к каким берегам? Мойша не знает, хотя много пожил и многое повидал. Хорошо хоть на Руси остались синагоги, мечети и костелы. Бог не ушел с этой многострадальной земли, он только стал зваться по-другому.
За деревней тракт неожиданно закончился, и пошла какая-то каша из асфальта, гравия и осколков бетона. Такое Мойша и раньше видал. По-видимому, здесь когда-то прошла большая колонна танков или тяжелых ракетных комплексов. Тысячи гусениц размололи покрытие в крошево.
Багир некоторое время мужественно тянул повозку, утопая в крошеве по щиколотку, но потом Мойша сжалился и свернул на поле. Оно густо заросло травой, но все же было куда ровнее, чем бывшая дорога. Наверное, когда-то здесь растили пшеницу или рожь, но ныне да самого горизонта вдаль уходило волнистое поле, заросшее травой. И нигде не было видно ни одной деревни, ни одного человека, только орел-степняк плыл в синем горячем небе, зорко выглядывая какую-то мелкую добычу.
– И сколько же на Руси земли! – сокрушенно вздыхал Мойша, качая головой. – Куда не поедешь, поля уходят на тысячи миль, туда, где Землю, наверное, держат три кита. Любой еврей, китаец или немец на одном таком поле сделал бы целое состояние, и дал бы работу и еду тысяче человек. А в этой стране нет ничего: ни богатства, ни работы, ни еды, ни даже людей. Все что можно, разворовано и вывезено в Европу, Америку и даже в Африку. Говорят, Душа Мира крепка русским духом, а где он здесь, дух-то этот? Одна трава только и осталась…
Наконец, вдали, у березовой рощи, Мойша увидел несколько десятков изб. Они выглядели вполне пристойно, и на некоторых даже виднелись железные крыши. А когда зоркий Мойша разглядел, что на столбах висят провода, то его настроение тотчас поднялось. Электрические провода были верным призраком того, что жизнь в деревне еще теплилась.
Повозка, отчаянно скрипя и раскачиваясь, пересекла поле и к вечеру выехала на деревенскую улицу. Увидев гусей, беспечно бултыхавшихся в грязном пруду, Мойша пришел в восторг, словно обнаружил жизнь на Марсе. Он достал медный рожок, и начал призывно дудеть.
Спустя несколько минут вокруг повозки столпились человек двадцать ребятишек. Лица их были худыми, со следами оспы, но ни у кого не было видно следов парафейса, превращавшего лицо в безжизненную маску.
– Дядь, ты чего привез? – спросила девочка лет пяти, сияя возбужденными глазами. – У тебя конфеты есть?
– Есть, – кивнул с широкой улыбкой Мойша. – И леденцы, и петушки на палочке, и даже шоколадные плитки! Вы ели когда-нибудь шоколад, дети?
Ребята недоуменно переглянулись. Видно, они никогда даже не слышали такое слово – шоколад.
– А пугачи, что громко стреляют? – спросил черноволосый мальчик лет восьми, ну сущий цыганенок.
Мойша повернулся, открыл полог повозки и достал из коробки новенький серебристый пугач, что громко стрелял бумажными патронами.
Ребята охнули, увидев такое чудо. И тут со всех сторон посыпались словно горох вопросы:
– А мобили с мультиками? А сказки с картинками? А печенье? А цветные карандаши? А блокноты с белой бумагой? А интеренет-браслеты? А "пищалки", чтобы отгонять назойливых комаров? А хоть какие-нибудь книжки для маленьких? А лекарства для моей бабушки? А…
Мойша сидел, словно окаменев, и смотрел на возбужденных детей. На глазах его навернулись слезы. Он понял, что у этих ребятишек не было ничего. Вообще ничего.
– Все у меня есть, даже то, о чем вы и не слыхивали, – выдавив из себя улыбку, сказал он. – Могу это обменять на все что угодно, на любую тряпку. На то я и старьевщик!
Рыжий паренек, у которого левая рука была чуть ли не в два раза длиннее другой, с сомнением буркнул:
– Ну да, нашелся добряк. Небось, заставишь меня взамен пугача из дома серебряные вилки принести, или мамкину шубейку… Так шубейки у нее уже нет, я ее прошлой весной за карманный фонарик одному старьевщику вроде тебя отдал. Ну и отодрал тогда меня отец, до сих пор сесть на лавку больно!
Мойша сглотнул. "Сволочи, – подумал он. – Какие же люди порой бывают сволочи!"
Широко улыбнувшись, он сказал:
– Не бойся рыжик, это тебе не настоящий старьевщик попался, а жулик какой-то. Мы, настоящие старьевщики, ничего взамен за подарки не берем, особенно у детишек. Да и что с вас взять-то – рваные портки? А сейчас погодите немного…
Он забрался в фургон и начал лихорадочно рыться в коробах и ящиках, набирая подарки для деревенских ребятишек. А когда выбрался наружу, держа в охапке цветные пакеты с живыми голографическими картинками, то увидел, что ребятишек словно ветром сдуло. Рядом с повозкой стоял невысокий, обросший щетиной голубоглазый мужичок примерно его возраста, в поношенной гимнастерке, выцветших джинсах и керзовых сапогах. В руках деревенский житель держал автомат.
– А ну-ка слезай, жидовская морда, – хрипло потребовал он.
Мойша вздохнул и, положив подарки на сиденье, спрыгнул на землю. И тотчас получил страшный удар прикладом в лицо.
Очнувшись, он увидел, что сидит на земле. По лицу струилась кровь, во рту что-то похрустывало. Оказалось – выбитые зубы.
– Славно… приложился… – захрипел Мойша, вытирая ладонью кровь с разбитых губ. – По-русски…
Мужчина нагнулся и с размаху ткнул ему дулом автомата в плечо так, что даже кости затрещали.
– Могу если надо, врезать хоть по-русски, хоть по-татарски, – с ухмылкой заявил он. – А еще могу устроить тебе, урод, китайскую пытку. Всякое я повидал, когда скитался по шарику земному, всякого дерьма нахлебался. Но горше мне никогда не было, когда вернулся я на родину, и увидел полный разор и разруху. А кто виноват в этом, а? Ваше проклятое племя! Всю Русь вы разграбили да за границу вывезли. А нас, русских людей, кормили всякой заморской дрянью, от которой даже слоны в зоопарке мрут словно мухи. Но тебе и этого мало, гаденыш! Ты зачем к нам в деревню приехал? Небось, думаешь, что ребятишки за твои вшивые леденцы из домов принесут монеты серебряные да вещи ценные. Гад, кровопийца, сволочь… Ну вставай, Абрам, я тебя сейчас казнить стану.
Мойша выплюнул выбитые зубы, вытер кровь и с трудом поднялся на ноги.
– Надо бы начала подарки ребятишкам раздать, – сипло произнес он, ощущая неприятную пустоту во рту. – Обещал ведь, нехорошо детей обманывать…
Коротышка поморщился.
– Не хватало наших детей всякой отравой кормить! Небось, все твои конфеты отравлены, а в печенье вместо изюма подсыпаны дохлые тараканы. Когда тебя, гада, кончу, то погляжу, что из твоего барахла надо на свалку выбросить, а что на месте сжечь. Может, ты чуму какую нам привез, или рейк? От вас, сволоты иудейской, чего хочешь можно ждать. Иисуса Христа предали!
Мойша вздохнул.
– Э-эх, и дурак ты, Иван. Тараканы – они не в печенье, а в голове твоей. А Иуды… они во всех народах встречаются. Скажешь, среди русичей таких Иуд не было? Да ты лучше погляди вокруг, чем про древние легенды вспоминать!.. К тому же, главный грех все-таки лежит на римских легионерах, которые казнили Христа, но почему-то история с них все списала. Разве кто-то напоминает нынешним итальянцам о великом грехе их предков? Никто не напоминает. Напротив, именно в Риме находится вот уже многие века резиденция Папы. Мойша не понимает этого!.. Ладно, куда мне идти-то?
На лице коротышки появилось нечто вроде недоумения. Он явно не ожидал такой покорности от жертвы.
– Хм-м… даже не знаю, где кончить такого почетного гостя, – задумчиво процедил он. – Давно к нам в глухомань иудеи не заезжали – да и что с нас взять-то?.. Может, отвести тебя в Попов овраг? Здесь близко, и земля внизу хорошая, мягкая – легко тебя закапывать будет. Но там осталась старая часовенка, крест еще стоит… Нет, для смертоубийства место не подходящее.
– Верно, не подходящее, – согласился Мойша. – Нехорошо, если Бог увидит, как ты кончаешь меня возле святого места.
– Давай, возле кладбища? – предложил Иван. – Может, как кончу тебя, подобрею малость и похороню по-человечески, возле других покойников. Чего тебе на земле-то валяться и смердеть?
Мойша покачал головой.
– Кладбище-то ваше, небось, православное? А я – иудей. Ваши покойники будут недовольны. Они-то небось тоже думали, что это евреи землю российскую погубили. Зачем смущать их вечный покой? Не дело это, по-моему.
На лице Ивана появилось выражение глубокой задумчивости. Он озадаченно поскреб щетину на подбородке.