"1849 год, 14 августа – остров Скай, Шотландия – с неба упала ледяная глыба весом около полутонны".
Я невольно перевела взгляд с монитора на Лешку. Конечно, я не взялась бы объяснить, откуда свалилась ледяная глыба, но предполагать, что ее приволокло откуда-то время, точно не стала бы.
Как выяснилось, команда энтузиастов подгребла под гипотезу Жерара Депардье вообще все непонятки мировой истории. Особенно забавно было, когда дошло до селедочного дождя. Тут уже я стала спорить. Живую рыбу приносят смерчи – это и козе понятно. Фоменко повернулся и начал обращать меня в свою хронопрокольную веру, Лешка ко всякому его слову искал аргумент в ноутбуке, и даже бывший бармен, забывая про руль, то и дело пытался заглянуть то в монитор, то даже мне в глаза.
То, что в марте 1918 года на пути из Буэнос-Айреса в Нью-Йорк пропал при полном штиле военный корабль США "Циклоп" водоизмещением в 20 000 тонн и с тремя сотнями экипажа, они тоже списали на прокол. По их мнению, кораблю больше просто некуда было деться – ведь военных действий в тех краях не велось. Вторым аргументом было: в январе 1968 года в Средиземное море буквально на ровном месте пропали израильская подводная лодка "Даккар" и французская подводная лодка "Минерва". Уж эти наверняка утащены потоком времени, потому что их тщательно искали и не нашли никаких следов. А если время уволокло субмарины – значит, оно же польстилось и на "Циклоп"!
Поняв, что это – мужская логика, против которой доводы рассудка бессильны, я попыталась вежливо перевести разговор на другую тему, и на меня посмотрели с сожалением. Леша вздохнул и опять с головой ушел в ноутбук, Фоменко же с риском повредить межпозвоночные диски продолжал меня обрабатывать.
– Да, мы сгребли все в одну кучу, – согласился он, – и дождь из рыбы тоже мог быть следствием смерча. Но у нас есть и документированные факты входа-выхода! Если в развертке четырехмерного пространства мы можем соединить попарно более восьми точек, то для любой другой точки входа можно хотя бы приблизительно посчитать точку выхода, а для точки выхода – точку входа.
– Ты про Терехова расскажи! – потребовал Жерар Депардье.
– Вот представьте – июль сорок первого, леса под Оршей, и рядовой Терехов совершенно случайно захватил в плен троих немцев. Их накрыло взрывной волной, но он очухался первым. Ну, поднял на ноги этих трех и повел, и повел по тропочке. Вел, вел и набрел на старика. Спрашивает – дед, кому я могу пленных сдать? Где тут наши? А дед в полном изумлении. Какие, спрашивает, наши, ты вообще откуда взялся? Тот ему про Оршу, а дед – парень, тут вообще-то Дальний Восток и одна тысяча девятьсот сорок восьмой год. В общем, забрали всех четверых в НКВД. Там не поленились, подняли все документы – точно! И Терехов с сорок первого числится без вести пропавшим, и немцы по немецким данным – тоже. Почесали в затылках и взяли с рядового подписку о неразглашении. Вот вам и две точки, вход и выход!
– Пятна, – подсказал Лешка.
– Ну, пятна – это уже твоя гипотеза, сам излагай.
– Ну… Давай лучше ты.
В конце концов, они заговорили хором. Смысл гипотезы был примерно таков. Требовалось для начала представить себе двухмерный мир и двухмерные же разумные существа в нем. Фоменко предложил вообразить муравьев на листе бумаги, Лешка тут же поправил – пренебречь их объемом и считать каждого муравья точкой. Если я коснусь пятью пальцами одной руки этого листа, то для двухмерных муравьев это будет появлением пяти овальных пятен на бумаге, пальцев они не то чтобы не увидят – а просто не в состоянии воспринять. Из чего следовало – плывущее по небу пятно вполне может оказаться проекцией на нашем убогом мире какой-то недоступной нашим чувствам четырехмерной штуки. Отсюда Лешка с Фоменко сразу протянули ниточку к летающим тарелкам и вообще висящим в воздухе круглым объектам.
– А между прочим летом сорок первого в районе Шклова, Толочина, Орши отмечались передвижения по небу огромного серого диска с ободками по краям. Во время полета тело светилось и свистело, – заметил Фоменко. – И Терехов тоже вспоминал какой-то подозрительный для взрывной волны свист! Так что же это было? Вернее, поставим вопрос так: мог ли это быть прокол?…
Честно говоря, мне надоели и их восторг, и их и их самодельные маразматические гипотезы, и занудные перечисления годов, месяцев, фамилий, городов и стран. Все это подтверждало мою собственную гипотезу: мужчины и женщины – звери разной породы и говорят на разных языках. Ни одна женщина никогда не поймет прелести мужского разговора о хоккее. Мы находим удовольствие в разных темах. Если сравнить мужской и женский словарь – то совпадет слов двести, самых бытовых, общеупотребительных: деньги, транспорт, одежда и еда – не полностью, культура и искусство – процентов на пятьдесят.
И я притворилась, будто меня потянуло в сон. Я положила голову на плечо Витьке и закрыла глаза. А они продолжали переговариваться вполголоса. Лешка вытащил на монитор следующий рулон из зеленой сетки, и они обсуждали вход и выход в городе Марсель, в каких-то особенно гнусных трущобах, на самой границе с заброшенным кладбищем. Я дала себе слово никогда в жизни не ездить в Марсель и действительно задремала.
"Газик" между тем, проделав по меньшей мере километров триста, свернул с шоссе, снизил скорость и покатил по большаку. Я сквозь дрему слышала голоса, иногда приподнимала ресницы и видела пейзажи. Потом оказалось, что мы едем лесом. Но это еще не были Семеновские болота, они начались только через два часа. Жерар Депардье остановил машину и разбудил нас с Витькой.
Первым делом мы устроили пикник. Время было обеденное, мужчины развели костер, пожарили колбаски, нарезали хлеб и вскипятили котелок воды. Никогда я не пила чай из котелка. Один раз в жизни попробовать, конечно, стоило, как нужно один раз в жизни попробовать какой-нибудь китайский суп из змей или японскую рыбу фугу.
Потом Жерар Депардье загнал "газик" в кусты, чтобы его не могли разглядеть с дороги. Это был уже даже не большак, а именно лесная дорога, убитая до каменной твердости. Фоменко пообещал, что через полтора километра будет настоящее болото. Мы взяли с собой две большие спортивные сумки, видеокамеру, фотоаппараты, еще Лешкин рюкзак с припасами и какой-то техникой, туда же он сунул ноутбук. Я повязала платок, и экспедиция началась.
Сперва мы шли как попало, потом Фоменко выстроил всех гуськом, меня он поставил в середину. И несколько километров я молчала. Вся эта затея нравилась мне меньше и меньше. В голову полезла чушь. Как я ни старалась отключиться от псевдонаучного бормотания, но что-то в голове застряло. Я вспомнила стада кенгуру, объявившиеся в сороковом году в Англии, чуть ли не в Шервудском лесу. Эти звери не примерещились – их ловили и сдавали в зоопарки. Вдруг я поняла, что вполне может существовать дырка между Семеновскими болотами и африканскими джунглями, что сейчас из трясины вылезет маленькая и безмозглая зубастая головка на длинной лоснящейся шее. Прокол между Англией и Австралией стал для меня таким же очевидным, как для Лешки, Фоменко и Жерара Депардье, и точно так же я задумалась – из которого же века эти кенгуру, из минувшего или из будущего?
Потом силуэт кенгуру показался мне подходящим для длинных диванных подушек. Я видела в итальянском журнале такие подушки с силуэтом пумы в прыжке – но несколько кенгурушек разного размера, желтых на черном фоне, были бы интереснее, и я тут же поняла, для чего они мне еще пригодятся…
Кто мог предположить, что ходьба в полном молчании, почти след в след, сперва так отупляет, потом вызывает совершенно неожиданные мысли и образы? Это можно было бы использовать – получив заказ, не пачкать бумагу и не воевать с компьютерной рисовалкой, а выехать за город и пойти по болотам. Наверняка что-то оригинальное образуется в голове, хотя бы потому, что видишь безымянные растения и слышишь безымянных птиц. Опять же – только в лесу можешь внимательно разглядеть и лист, и птичье перо, и кусок сухой коры с прозрачными краями. Менять обстановку – тупое и пошлое выражение, надо менять мир на такой, в котором ничего не знаешь, не понимаешь и рискуешь увязнуть в трясине…
Я ушла в самокопание, самосозерцание и самоанализ, а Фоменко привел нас на свою драгоценную поляну и схватил меня за руку, когда я сделала несколько лишних шагов.
Тропа уходила в белый туман.
Это действительно было овальное пятно, вроде колумбова яйца, только в два человеческих роста, оно стояло и слегка колебалось. И мне даже показалось, что туманно оно лишь по краям, за тонким слоем белой раздерганной ваты есть что-то плотное, пористое и без блеска, словно гигантская яичная скорлупа. Тут и фантазии не требовалось – рисуй что есть и посылай в журнал "Наука и жизнь".
– Точно!… – воскликнул Витька. – Не глюк…
Мы стояли и смотрели на это подвешенное в воздухе яйцо, и мне все меньше хотелось с ним связываться. Но я имела право на трусость, а мужчины – нет, и мой Витька первым начал хохмить, восторгаться, валять дурака. Наверно, еще и потому, что я смотрела на него. Он действительно смелый, и я рада лишний раз в этом убедиться, но тут мне сперва было не по себе.
Фоменко, никого не предупредив, метнул шишкой в яйцо – и она словно в молоко канула, не пустив расходящихся кругов.
– Теперь давай сам, – Фоменко подал Витьке другую шишку, прихваченную, наверно, в начале пути, потому что здесь ни елей, ни сосен я не заметила.
Витька метнул шишку в пятно, и она точно так же исчезла, беззвучно и бесследно.
У Фоменко было еще несколько шишек, но я кидать отказалась, я так далеко не доброшу, а близко подходить Жерар Депардье не советовал. Он сам однажды сдуру сунулся – чуть не рухнул и полдня потом башка трещала.
Консервную банку мы, оказывается, принесли с собой. И даже не веревку, а красную атласную ленту привязал к ней Лешка перед тем, как запустить.
Банка пропала не сразу – у самого пятна она словно задумалась, лететь ли дальше, и ленточный хвост замен в воздухе параллельно земле. Но все это втянулось в туман и сгинуло.
– А если обойти с той стороны? Вдруг они пролетели насквозь? – спросил Витька.
– Да обходили! Оно со всех сторон такое же, и ни шишки, ни банки насквозь не пролетали. Конечно, слишком быстро мы не подходили…
– А оно пахнет? – с подозрением осведомился Витька. Исследователи хронодырок переглянулись.
– Вроде нет… А что?
– А то – вдруг оно какой-нибудь галлюциноген выделяет?
– Так это забор проб делать нужно, – заметил Лешка. – А у нас оборудования нет.
"Забор" меня насмешил – у этих технарей вечно какие-то корявые словечки.
– И подойти поближе, посмотреть, куда банка улетает, тоже не пробовали? – продолжал Витька. – Может там, в каком-нибудь параллельном пространстве, уже лежит куча ржавых банок с хвостами, а аборигены молятся им насчет хорошей погоды?
– Подходить опасно – голова закружится, чего доброго, свалишься прямо туда – и прокол засосет, – хмуро сказал Фоменко.
– Вот сегодня и попробуем, – пообещал Жерар Депардье. – Мы сюда раньше втроем приходили, а с тросом пробовать надо вчетвером, и еще чтобы кто-нибудь снимал.
Оказалось, в одной спортивной сумке был свернутый в кольцо металлический трос. Его прикрепили к дереву, но не просто привязали одним концом к стволу, а нагнули дерево, повиснув втроем на длинной ветке, и смастерили сложную конструкцию. Фоменко объяснил мне – если что-то случится и люди выпустят трос из рук, дерево выпрямится и оттащит экспериментатора от опасного места.
Первым пошел сам Фоменко. Он придерживал трос на уровне пояса и осторожно передвигал его вдоль себя. Один конец, пропущенный сквозь ветки, прочно держало дерево, другой – Жерар Депардье, Лешка и Витька, понемногу отпуская. Фоменко продвигался очень медленно, миновал середину поляны, повернулся, показал рукой, что все в порядке, и пошел дальше. Контуры его фигуры вдруг поплыли, я вскрикнула. Мужчинам было даже не до того, чтобы меня обругать. Они внимательно следили за Фоменко. Темное пятно, наполовину съеденное белым туманом, вдруг странно задвигалось, подалось вправо.
– Тяни, – негромко приказал Жерар Депардье, и мужчины стали выбирать трос, извлекать Фоменко из тумана. Скоро пятно сделалось опять похоже на человека, а человек оторвался от троса и решительно пошел к нам, покачиваясь и ругаясь довольно свирепо.
– Я, мать вашу, и кричу, и рукой показываю – назад, назад, а вы что – оглохли?!
– Ни хрена не слышали! – воскликнул Жерар Депардье, а Лешка выронил трос.
– Значит, ты был уже ТАМ?…
Еще звучали какие-то слова – и вдруг перестали. Мужчины ощутили, что произошло.
– Откуда я знаю, где я был? – неуверенно произнес Фоменко. – Я кричал – вы не слышали…
– Ты прошел насквозь? – спросил Лешка.
– Похоже на то… не знаю… там было какое-то другое освещение…
Он явственно растерялся.
– А что ты видел?
– Да лес я видел!
Витька подошел ко мне и обнял покрепче.
– Если бы там были динозавры, они бы его сожрали, – шепнул он прямо в ухо.
– Ребята, начинаем действовать! – заорал вдруг Жерар Депардье. – Вы с камерой – бегите туда, снимайте! Но сбоку! Мы будем отпускать трос, а пойдет Лешка – он самый легкий! Аркан, ты сядь, посиди, башка пройдет!
Имелось в виду – эксперимент повторяем немедленно, только нас с Витькой посылают по ту сторону поляны, проверить, не вылезет ли Лешка просто-напросто из пятна, и заснять то, что увидим.
– Ну, Машка, если эти сумасшедшие морочат нам бошки – я их в распыл пущу, – сказал Витька, ведя меня за руку вдоль края поляны. – Но если это действительно прокол – твоя батя нам должен виллу на Канарах купить. Ты представь – что, если мы прямо сейчас оттуда что-нибудь этакое притащим? Значит, он уже завтра может рапортовать о подготовке к пробному пуску!
Я одной половинкой души возликовала, а другой – затосковала. Витька не был в бункере, где уже полагалось стоять смонтированному агрегату, а я была, я увязалась за папой и висела на нем, как клещ. как пиявка, и он просто был вынужден взять меня с собой, когда ездил туда разбираться со стройматериалами. Легко сказать – рапортовать о пробном пуске! А если кто-то захочет посмотреть на ту установку, которую запустили? Как мне сказали, там есть только верхний кожух. Если эта дырявая железная сфера называется "кожух" – то да, я его своими глазами видела. Изнутри. Когда сильно задрала голову – нашла самую верхнюю дырку, на уровне примерно седьмого этажа…
Но будем переживать неприятности по мере их поступления, сказала я себе, и полгода передышки, которую мог бы сейчас получить папа, много значат. А заниматься дизайном и иметь свою студию лучше в Латинской Америке, чем в России. Конечно, если папа не захочет взять с собой Витьку, я останусь в России…
– Эй, вы меня слышите? – завопил Жерар Депардье.
– Слышим, слышим! – отозвался Витька.
– Тогда – пошел! Снимайте!
Снимала я куда лучше, чем он, и поэтому взялась за камеру. На экране было все то же стоящее торчком белое яйцо, дымчатое по краям, только в профиль. Витька с фотоаппаратом отошел в сторону. Я думала, что он хочет заснять, как вход в пятно выглядит под другим градусом, но ему взбрело в голову сфотографировать меня за работой. Пройдя шагов десять, он неожиданно обернулся – и кинулся ко мне. В тот же миг меня сзади кто-то схватил в охапку. Я выронила камеру.
Болото наполнилось голосами, воплями, треском, хрипом. Я брыкалась как могла, мотала головой, стараясь попасть затылком в лицо тому, кто волок меня прочь. Увидела здоровенного мужика в камуфле, прыжками пролетевшего к пятну, услышала длинный предсмертный крик, наконец раздались и выстрелы. Меня бросили наземь, на влажный мох, я увидела у своего лица черный высокий ботинок и вцепилась в него. Кто-то полетел через меня… я перекатилась… раздался звон и гул, словно отпустили огромную и длинную струну… это трос, подумала я, это всего-навсего трос, но почему?…
Ничто не держало меня, я собралась с силами, скрутилась клубком, мгновенно оказалась на корточках и услышала из-за пятна Витькин голос. Он звал Лешку, звал Фоменко! Я поняла, что его схватили, подобрала камеру и, сразу занеся ее над головой для удара, кинулась на помощь…
По краю поляны несся Лешка. Левой рукой он держал за лямки рюкзак. Ему наперерез кинулся высокий парень в камуфле, растопырив руки, чтобы поймать его в охапку. Лешка метнулся влево, его словно потащило – и он, не разбирая дороги, влетел в самую сердцевину яйца. Я шарахнулась – яйцо, словно его разбудили, колыхалось и подскакивало. Вслед за Лешкой кинулся тот самый парень в камуфле.
Я споткнулась и, отчаянно брыкнув воздух, перескочила через лежащее тело. Это был кто-то совсем незнакомый – не наш, но и не камуфлированный, а просто мужик в распахнутой куртке.
– Витька!… – заорала я. – Витька!!!
Но он не ответил. Если бы он был на поляне – ответил бы!
Тут меня схватили за руку так, что не вывернуться. И тут же вырвали камеру. Это были два дядьки в камуфле с совершенно безумными рылами.
– Витька!!! – в третий раз заорала я.
Вдруг они дернулись – что-то затрещало в кустах, в еловом сухостое за ними!
– Витька, беги!… – вопила я, вцепившись в обоих сволочей мертвой хваткой. – Беги, слышишь?!. Беги!…
Яйцо меж тем распухло в два раза и раскачивалось, будто собиралось сняться с места и покатиться на нас троих. От него по воздуху пошла ледяная волна, первым под нее попал мужик, на чьей шее я повисла. Он покачнулся, зарычал и рухнул вместе со мной.
Мне повезло – я отгородилась им от этой волны. И тут же ощутила жар.
– Откатывайся, дура! – с этим воплем второй выпустил меня и помчался прочь. Я откатилась и поняла, что он спас меня от смерти. От лежащего в полутора метрах от меня человека шел дым – шел из ворота камуфляжного комбинезона, из рукавов, из щели между штанинами и башмаками. Я поняла, что человек там, внутри, горит!…
Дико вскрикивая, я отступала на четвереньках. Ужас, неописуемый ужас окружил меня со всех сторон, и дымчато-белое яйцо вдруг показалось единственным прибежищем. Там была прохлада! Я поднялась на ноги и, обойдя плоско лежащий на траве пятнистый комбинезон, пошла к яйцу…
– Назад! Кому говорю! Назад!
Я уже не знала, кто это зовет. Возможно, даже Витька. Потом я оторвалась от земли и поплыла по воздуху. Голова болела так, что уж лучше помереть…
– Ничего, ничего, выплывем… – слышала я чужой голос. – Погоди помирать, выплывем, выплывем…