Гомункул смотрел на него внимательными блестящими глазками и, судя по улыбочке, намеревался ответить иронией на иронию. Слушает. Улыбается. Подает осмысленные реплики... Вашу мать, что же вы наделали, ублюдки малолетние!..
Это хуже, много хуже, чем бессмысленная живая карикатура. Человек с вызванными отклонениями в развитии, уродец, больной...
Спокойно, спокойно. Никто не сказал, что реплики осмысленные. Ничего не стоит вдолбить в него такие ответы, которые покажутся осмысленными, более того - глубокомысленными, каким бы ни был вопрос. У любого третьеразрядного медиума таких реплик припасено на все случаи. У любого дрессированного попугая. Да и сам ты, помнится, мальчишкой развлекался, программируя виртуального собеседника, который вместо тебя вел в Сети длинные разговоры с ничего не подозревающими жертвами.
Ладно, это мы сейчас выясним, программы - вот они. Но другое дело, что эмоциональное развитие, несомненно, присутствует. А с чего бы ему отсутствовать, лимбическая система у него есть, я видел параметры... Ну, допустим, как у новорожденного. Значит, он чувствует отношение окружающих, возможно, ориентируется в интонациях. Следовательно, язык-то не надо распускать, обижать его мне никто не давал права. Он снова посмотрел на гомункула. Теперь уже как на человека - глаза в глаза.
- Прошу прощения. Я задумался, говорил вслух, но вас я не имел в виду. - Вежливый, подчеркнуто-корректный тон сам собой вызвал обращение на "вы". А не все ли равно, главное - контролировать интонацию: ни малейшего пренебрежения, ни злости, ни досады. - Теперь, если не возражаете, я хотел бы задать вам некоторые вопросы.
- Ради Бога, - сказал гомункул. (Спокойно, это только лексикон, твой же собственный лексикон...) - Однако, разрешите, сперва спрошу я.
- Да, пожалуйста.
- Что вы намереваетесь со мной делать?
- Помочь вам, - сказал Владимир Данилович как мог доверительнее. - Можете быть уверены, у меня и в мыслях нет причинить вам зло.
- Приятно слышать. И на какого рода помощь я мог бы рассчитывать?
- М-м. Если бы я знал, в чем вы нуждаетесь, я бы ответил точнее. - Вот здесь, оказывается, и пролегала грань, за которой удивление иссякает.
- Ага. Если бы я сам это знал... - Слушая этот знакомый и незнакомый голосок, трудно было отвязаться от ощущения, что где-то тут спрятан плеер, в котором крутится некая давно забытая запись, и если как следует напрячься, можно вспомнить, когда же и по какому поводу я это говорил. - В любом случае, я полагаю, ваше утверждение соответствует истине, и я очень этому рад. Я понял со слов студентов, что вы отнесетесь ко мне скорее отрицательно.
- Вот оно что... И что же они вам говорили?
- Да, собственно, мне - почти ничего. Мало существенного. После моего появления они с нетерпением ожидали вашего. Извините за каламбур.
- Ага. - Викторов мысленно чертыхнулся: "агакали" они с гомункулом ну совершенно одинаково. Хоть бы он не обиделся, как тот заика в анекдоте - на другого заику. "Почему вы ему не отвечали? - Б-б-боялся получить в м-м-морду". Тот, кто знает, что такое каламбур, чего доброго, умеет и обижаться на передразнивание... - Ну что же, могу вам сказать совершенно точно, что у этих молодых людей гораздо больше причин опасаться моего неудовольствия, чем у вас. У них неприятности будут, это непременно, а вас я постараюсь от неприятностей оградить.
- Из чего следует, что неприятности грозят и мне?
- Ну, это необязательно.
- Хорошо, допустим. Но все-таки я хотел бы уяснить, каково мое положение. Я слышал, что вы им говорили, но не все понял. Эксперимент был незаконным?
- Сейчас мы с вами вместе во всем разберемся. - Владимир Данилович успокаивающе выставил ладонь. - Разговор будет долгий, и мне надо принять меры, вы не возражаете?
Гомункул не возражал. Викторов запустил почтовую программу, вызвал стандартную форму заявления о сверхурочной работе, проставил число и часы и отправил по внутренней сети. Затем набрал домашний номер. Ура, автоответчик: Маша и внуки еще не пришли. "Милые, это я. Подвалила срочная работа, ужинайте без меня. Буду, по-видимому, очень поздно. Всех целую". Вот так. Не лежала у него душа ни с кем разговаривать. Даже не то чтобы не хотелось врать - не хотелось нарушать чувство ирреальности происходящего, которое все же давало шанс на пробуждение.
Но нет, кошмар продолжался, и предстояла кропотливая, длительная, не до конца еще спланированная работа. Он взял яблоко из корзины с крысиным провиантом (сам всегда ругал за это девчонок, но есть хотелось, а идти в другой корпус, в единственный буфет, работающий вечером, - нет), обтер платком, надкусил... и снова поймал взгляд зигонта. Ну да, скотина я, он ведь еще голоднее меня. И тоже должен любить яблоки.
- Э-э... Дать вам кусочек?
- Дайте.
Скальпель был на Валином столе в стаканчике с фломастерами. Ломтик вялого зимнего яблока гомункул взял двумя руками, как кусок арбуза, и вгрызся в середину. Яблоко ему понравилось.
К одиннадцати часам Владимир Данилович узнал даже больше, чем рассчитывал. Безумец Шуа был прав и не прав. Эмбриогенная копия профессора Викторова ни в каком случае не могла бы уподобиться оригиналу. Невообразимо сложная глыба индивидуального жизненного опыта - факты, хранящиеся в памяти, логические ходы, подсказки интуиции, сигналы органов чувств и сами ассоциативные цепочки, связывающие все это многомерной сетью... такую конструкцию нельзя воспроизвести, разве что программер сравнился бы по всеведению и могуществу сами понимаете с кем. Но если возможности ограничены, и если программер знает о своем объекте только то, что студент может знать о нелюбимом профессоре, и намеревается создать не портрет, а карикатуру, о каком тождестве можно говорить?!
Для такой цели сгодился бы и мозг поменьше. Отделы мозга в основном программировались "по умолчанию" - примерно так, как это делается для крысы, которой предстоит начать свое существование с пробежки по лабиринту. Если говорить о коре, программировался зрительный анализатор, слуховая зона, речевые центры, а также области, соответствующие конечностям. Гомункул ориентировался в окружающей среде много лучше, чем новорожденный, понимал обращенную к нему речь, умел говорить и ходить и делал некоторые характерные жесты. Рефлексы соответствовали нормам. С другой стороны, некоторые элементарные действия гомункулу не давались. Так, не мог он бегать, прыгать, садиться без поддержки. Грифелек от стеклографа был ему по руке, но писать он не умел совершенно: с трудом, как трехлетний малыш, рисовал уродливые печатные буквы. Читал, однако, свободно.
Из комментариев к программе Викторов понял, что маленький мозг обрабатывал информацию каким-то хитрым способом, похожим на тот, который присущ и нормальному мозгу, хоть человеческому, хоть крысиному: осуществлял простые логические операции и в то же время обладал способностью к многоканальной обработке данных. Сложнее было с тем, откуда бралось впечатление разумности. Речевые навыки ему пробивали графическими (буквенными) и акустическими сигналами. На взгляд Викторова, было неочевидно, что после тупой загрузки мегабайтами текстов зигонт должен получиться говорящим и воспринимающим речь, - скорее нет, чем да. Но то ли студенты имели какие-то сведения, которых не было у него, то ли втупую положились на фортуну и на Шуа. В некоторых случаях реакции зигонта были как будто бы логичны, в других - запускались ключевыми словами: так, любой вопрос экзаменационного билета вызывал соответствующий фрагмент лекции. Ничего не скажешь, колоссальную работу проделала мадемуазель Фролова. Это бы усердие да в мирных целях.
Тестировать интеллект было трудно: задачи в большинстве классических предполагают присутствие у субъекта жизненного опыта. Но кое-какие тесты, которые Викторов наскоро отыскал в Интернете, все же работали и в данном сложном случае, и результаты они давали скорее неутешительные. В том смысле, что гомункул, хоть и не дотягивал до школьника младших классов, но без труда обгонял шимпанзе и умственно отсталых малышей. Все более походило на то, что двое сопляков создали человека. Неизлечимо больного человека, если называть вещи своими именами. Впрочем, миниатюрный В.Д. на память не жаловался. Был обучаем. Оно и к худшему.
Владимир Данилович больше не чувствовал брезгливости, и это было понятно: в данный момент он работал, а "если вы пишете диплом о сифилисе, то полюбите и бледную спирохету". Однако этим дело не ограничивалось. Здесь было что-то куда более личное. Профессор сознавался сам себе, что начинает симпатизировать гомункулу. Обыкновенно, по-человечески, как собеседник собеседнику.
Откройте любую книжку по практической психологии, и прочтете там, что дорога к сердцу нового знакомого ведет через правильный выбор слов. Мы отличаем своего от чужого по словарному запасу, по оборотам речи, сленгу, профессиональной лексике, стихотворным цитатам. Всем этим Нефедов и Фролова наделили зигонта в полной мере. Каждую минуту Владимир Данилович слышал нечто знакомое, и его не покидало ощущение, будто он беседует не с экспериментальным существом, а с человеком, более того - с человеком своего круга, с приятелем, попавшим в беду.
Он понимал происхождение этого чувства, понимал его обманчивость, но поделать ничего не мог. Зигонт разговаривал как он сам, и сердце вздрагивало, когда испытуемый вздыхал: "Бой в Крыму, все в дыму, ничего не видно..." или говорил: "Нет, увольте". И когда маленький В.Д. знакомым жестом брался за подбородок и мучительно задумывался над тем, как продолжить числовой ряд "1, 2, 3, 5, 8, 13...", профессор Викторов испытывал такую жалость и такое бешенство, как будто умственная слабость несчастного создания была его личной бедой.
Может, потому это и называется преступлением - против меня, а не против зигонта? В год-другой жизни мне сие приключение обойдется, не менее того. А зигонт, в конце концов, всего лишь программируемое устройство органического происхождения. Вроде тех роботов, о которых любил писать Брэдбери, - механических копий жен, детей, бабушек. Брэдбери так и не отвечал на вопрос, испытывают ли роботы чувства или только имитируют их. Идеальная копия не должна уступать оригиналу ни в чем, включая и способность страдать, это понятно. Но моя-то копия далеко не точна...
А что нужно, чтобы имитация превратилась в подлинник? Чтобы вызвать видимую реакцию удовольствия, радости - заставить живое существо смеяться, необходимо выбросить в кровь определенные химические вещества и подать определенные нервные импульсы. Но именно эти, черт их раздери, вещества и импульсы ответственны за субъективное ощущение радости. То же с другими эмоциями.
Дьявольщина какая-то. В биологических моделях имитация априори тождественна оригиналу?
Вот этой гнилой романтической философией надо заниматься не в моем возрасте, а много-много раньше. Когда нормальные юноши задаются вопросами о смысле жизни и бытии Божьем - лет в семнадцать, двадцать... Но это нормальные. А ненормальные сразу пишут программу развития и врубают камеру. Стало быть, думать за этого сукина сына придется мне, теперь, когда уже, откровенно говоря, поздно.
Вернемся к нашим баранам. Что сукин сын делал? Карикатуру. Профессор Викторов через минуту после выхода из камеры читает студентам лекцию, завернувшись в носовой платок. Стало быть, надобно было ему прежде всего существо непугливое, невозмутимое, с психикой крепкой, как бетонная шпала… - Викторов снова открыл окно с программой. - Симпатика-парасимпатика, миндалина… Так оно и есть. Впору позавидовать: он вообще ни хрена не боится и не пугается. Если на него падает шкаф, спокойно сделает нужное число шагов в сторону. Может, конечно, не успеть, но сердечко не забьется. Физиологическая имитация МОЕЙ уверенности в себе - жизненного и преподавательского опыта, регалий и всего прочего: "Полковники не бегают: в мирное время это вызывает смех, в военное - панику". Ну, хоть за это вам спасибо, господин Нефедов, очко в вашу пользу. Как бы там ни было дальше, уравновешенность нам понадобится.
Что еще? Лексика. Юмор. Мало им было спокойствия, захотелось пририсовать ироническую улыбку. Юмор - функция логики, умение извлекать из логических нарушений удовольствие регулируется не столь уж сложной схемкой. С этим ясно. А лексика… Он раскрыл и пролистал архив текстового файла. Судя по его размерам, маленькую голову загрузили до упора. Или, по крайней мере, попытались загрузить. Все ли поместилось, и если не все, то что именно, - вопрос второй. Делали, небось, частотный анализ... цитаты вылавливали. "Бой в Крыму, все в дыму" - это я им на семинаре, про их графики... Ладно. Разберемся.
Владимир Данилович собрал накопители и диски в сумочку. Пора домой - не ночевать же здесь. И его придется взять с собой.
- Устали? - спросил он зигонта, пытаясь говорить бодро.
- Есть немного, - тот улыбнулся в ответ. - А вы?
- И я. Знаете что... Кстати, как мне вас называть?
- Вопрос. Поскольку Владимир Данилович - это вы... Они меня называли Данилычем.
- Не пойдет. - Данилычем сверстники почему-то звали Даньку-Данилу - старшего внука профессора.
- И еще Вовочкой.
- Паршивцы. - Из всех идиотских анекдотов эти - самые что ни на есть... - Нет, ни в коем случае. Погодите минутку… Как насчет Лада?
Это прозвище студент Викторов получил сразу по приезде из Гарварда в Москву. На исторической родине уменьшительное "Влад" почему-то ассоциировалось с графом Дракулой, что абсолютно не подходило к улыбчивому отличнику, самому веселому в группе и сугубо положительному во всех отношениях. Над несоответствием потешались, пока однокурсница Марго, чья мама была из Кутаиси, не окликнула Влада-Владимира: "Ладо!". Так появился грузино-славянский ник, который года через два, с повзрослением и поумнением, был вытеснен традиционным "Володя".
- Лад? Нормально. Не возражаю.
- Отлично. Так вот, Лад, нам с вами пора домой.
- Домой? Вы хотите взять меня с собой?
- Я считаю, это самое разумное, что мы можем сделать. Пока мне не хочется впутывать посторонних...
- Да, я понял вас, - маленький Лад поднял руку знакомым движением. – Я только сомневался, что это возможно.
- По закону невозможно, - Викторов усмехнулся, вспомнив забытое, еще мамино словечко, - а в принципе - возможно.
* * *
- Крыску с собой берете, Владимир Данилович? – спросила вахтерша. Профессор Викторов был ее любимцем.
- Угадали, Анна Александровна, - профессор галантно улыбнулся и приподнял над вертушкой контейнер для мелких млекопитающих. Хороший контейнер, утепленный, без окошек, с частой решеткой, - зима же на дворе. - Крыса сфинкс - знаете про них?
- Ой. Это как?
- Бесшерстная линия.
- Голая, что ли?! Фу, жуть какая, - Анна Александровна кокетливо хихикнула. – Чего вы только ни придумаете, господа ученые. Не открывайте, не хочу на это смотреть! Всего доброго!
Контейнер надежно встал на сиденье "вольво" рядом с водительским. Снег все шел и успел налипнуть на крышку, пришлось отряхивать. Когда впереди показался мост, Владимир Данилович поймал себя на мысли, что неплохо было бы въехать на пустой тротуар, поближе к перилам, выйти из машины с контейнером в руке, размахнуться - и в воду, благо Москва-река толком не замерзает... Но тут же представил, как сквозь решетку мелькнет фонарный свет, а затем потечет ледяная жижа, и Лад успеет все понять, - и крякнул от стыда.
* * *
- Бред какой-то, бред... - простонал Нефедов, он же Саргон, откидываясь в кресле и таская себя за бороду. - Шулька, но это же фейк?! Ну фейк полный, ты сама посмотри, этого же не может быть?!
- Смотрела уже, - стеклянным голосом сказала девушка. - Смотрела я все это. Чего не может быть-то?
Они сидели вдвоем за пятидесятидюймовым тач-скрином. Саргонова "студия", в девичестве однокомнатная квартира за третьим транспортным кольцом, была обставлена минималистски: двуспальный матрас, два компьютерных кресла, тумбочка, матерчатый гардероб на пластиковом каркасе, холодильник, микроволновка и стиральная машина; излишества и роскошь - в компе. Тач-скрин был сплошь завален реальными и виртуальными бумагами; на его сверхпрочной водо- и жироотталкивающей поверхности виднелись бурые кофейные круги. Перед Аней и сейчас стояла кружка кофе, а перед Саргоном - пустая грязная тарелка и стакан с пузырящейся жидкостью.
- Да вот! - палец Саргона выдернул наверх одно из окон и подтащил к соучастнице. - Не может же быть, чтобы, ну... суд и все в таком ряду...
- А Вэ-Дэ сказал, что может. И здесь написано, что может.
- Но, это... Да за что, блин?! За аватарку?!
- Это не аватарка, Гоша. Это человек.
- Я тебе не Гоша!
- Хорошо. Это человек, Саргоша. Мы сделали человека.
- Где ты раньше была, такая умная, - Нефедов сердито зыркнул подведенными глазами.
- Где-где. В Караганде.
- Что, правда? Когда ты успела...
- Нет, неправда. Забудь.
Аня сдвинула в сторону стопку реальных бумаг и принялась возить пальцем по столешнице. Нашла нужное окно, уперлась локтями в подлокотники и углубилась в чтение. Нашарила виртуальную палитру, макнула палец в зеленый маркер, обвела кусок текста...
- Шуль! Царица Суламита!.. Ну что ты все читаешь? Что делать будем, давай решать!
- Сходи посуду помой, - буркнула Аня. Саргон не тронулся с места.
- Шуль, а Шуль? А если по кризе?
- Что?..
- Ну, типа мы не понимали, что делаем. Типа мы на голову больные?
Аня подняла голову от бумаг и глянула через стол.
- Ага. Даже притворяться не придется. Саргончик, сходи помой посудку! Пожалуйста. Или помолчи хотя бы.
- Слушай, хватит уже! Я серьезно!
- А если серьезно, мне не нужен такой финал карьеры, не знаю как тебе. Думай дальше. Только молча, молча...
Молчал Саргон недолго.
- Шуль, а если... эмоциональные мотивы?
- Что еще?
- Ты не знаешь, что такое эмоциональные мотивы? Мы были вне себя, потому что он нас довел! Издевался и мучил!
- И не приходя в себя, написали программу, подобрали тучу текстов, раздобыли клетку... хе-хе-хе. И все это в состоянии аффекта. Саргоша, ты гений.
- Что ты из меня идиота делаешь? Не в состоянии аффекта, а... ну, должно быть понятие. Он над нами издевался, систематически унижал наши личности, вот мы и...
- Так и скажешь на суде?
- А что?
- Да ничего. Но я бы предпочла до суда не доводить. Хотя эмоциональные мотивы - это правильно. Эт-то оч-чень правильно, я подумаю, спасибо...
Аня взялась за сапфировый кулон на шее. Повертела, выдернула одну из флешек и вставила в разъем на краю стола. Хозяин компа немедленно встрепенулся:
- Антивирусом проверь, суют тут всякое!
Аня ничего не ответила, но что-то в осторожных движениях ее рук привлекло внимание Саргона, а может быть, он просто соскучился страдать. Он встал и попытался прочесть имена файлов вверх ногами...
- Ауч-ч! А это у нас что? - ткнул пальцем в угол документа, вычертил вопросительный знак, пытаясь повернуть окно.
- Не лезь! - Аня шлепнула его по руке.
- Да ладно, ну покажи, ну по...
- Не лезь, говорю!
- Ты царица. - Саргон снова сел, потирая бородатую щеку, изобразил почтительный поклон. - А в морду-то сразу за что?
- Чтоб не лез.