- Бросьте это дело, - тихо ответил Моллюсков. - Бегите куда-нибудь в Сибирь, пока вас не зацепили. Вы еще молодой человек, это мне всё равно. В Москве вас быстро вычислят, если уже не вычислили.
- К сожалению - это моя работа, - сказал Новиков. - Больше я вас не побеспокою.
Он ушел со смешанным чувством удовлетворения и горечи. Пожалуй, эти странные, метафизические "они" как нельзя более полно объясняли всё, что происходило по делу Лопатина. Это вызывало удовлетворение, хотя никаким образом не укладывалось в рамки стандартного рапорта. Горечь же возникала оттого, что "они", кто бы это ни был, сломали пусть незнакомого, но вызывающего сострадание Моллюскова. У него был такой затравленный, такой беспомощный взгляд. Нет, этого человека трогать нельзя, это не свидетель, хотя знает он побольше сотни других свидетелей.
Итак, что мы предположительно имеем?
Существует некая международная организация, которую активно подпитывают уворованными у русского народа миллиардами отечественные подлецы. Организация эта закрытая по типу масонской ложи и снабжена мощными защитными структурами, которые неусыпно следят за её неприкосновенностью и неприступностью. Горе тому, кто узнал хотя бы миллиграмм тайны. Приходят "они", ну и так далее. В таком, примерно, аспекте.
Загрицын бы сказал: "Тут нам делать нечего, пусть этим занимается Явкин". Для сведения: Явкин - известный пензенский нарколог, кандидат медицинских наук, большой спец по сумеречным зонам сознания. Короче, врач, всю жизнь посвятивший алкоголикам и психам.
"Вот так полегоньку, понемножку топаем фиг знает куда, - сказал себе Новиков, испытывая некоторое смущение и неуверенность от того, что взялся за непосильную ношу. - Пожалуй, еще недельку повожусь, а там придется признаться - извините, мол, господин хороший Уханов, но дело абсолютно безнадежное. Против танка с кулаками не попрёшь. Чувствуется, там такая махина, такой слоняра, что стопчет в труху и даже не заметит"…
"Ну, хорошо, - подумал он чуть позже, погрузившись в набитый автобус. - Ну, скажу я это Уханову, а что дальше? В Пензу дорога заказана, к Кузнецову на работу не попадешь - московской прописки нет. В дворники? В охранники? В гас-тарбайтеры? Не=ет, парень, не гони лошадей. Что-нибудь да всплывет, не может быть, чтобы не всплыло. Там, где вода мутная, где нечисто, много всякой дряни водится. Подождем пока"…
Поэтому вечером Уханову он ничего не сказал, тем более, что тот пришел не один.
Глава 23. Вечер четверга
Ровно в шесть, едва закончился рабочий день, ливанул дождь. Именно на этот случай, хотя до дома была пара шагов, в шкафу хранился старенький замызганный зонт, с которым еще старший Кислов ходил на работу.
С зонтом под мышкой Игорь вышел на крыльцо. Под козырьком, засунув руки в брюки и съежившись, стоял какой-то приблатненный пацан. Всех их, которые с понтом, видно за версту. Актеры аховые, не игра, а сплошные ужимки, зато гонору-гонору.
Парень перегораживал дорогу.
- Извини, - сказал Кислов.
Обернувшись, тот расплылся в широченной улыбке и объявил:
- Привет. Провожу до дома.
- Ты кто? - строго спросил Кислов.
- Твоя охрана.
- Я ж тебя одним мизинцем, - сказал Кислов.
Парень был не Геракл. Жилист, конечно, но легковат, такие далеко-о летят, когда их зашвырнешь хорошим приемом.
- Обделаешься, - миролюбиво ответил паренек. - И потом, меня все блатные знают, со мной тебя никто не тронет.
- Хм, - сказал Кислов. - Охрана. А где спать будешь - на половичке? Чуть что - тяв, тяв, тяв.
- Не гони пургу, начальник, - процедил паренек и презрительно сплюнул. - Давай, топай, а то мне некогда. Я присмотрю.
- Обиделся, - примирительно сказал Кислов, раскрывая зонт. - Я, может, специально, чтобы тебя узнать. Иди под зонт, охрана. Тебя Гордеич, что ли, прислал?
- Ага, - ответил паренек, пристроившись рядом и стараясь идти в ногу.
- Сколько тебе?
- Скоро двадцать.
- Лет этак через пять, - съязвил Кислов.
- Ладно пургу-то. Через два.
- Как звать?
- Романом. Так себе имечко, графом попахивает.
- Каким графом?
- Естественно, Толстым. Он же у нас романы кропал, как помешанный.
Вот тебе и уличный урка, Льва Николаевича знает.
- Читал? - спросил Кислов, чувствуя себя этаким папашей, который экзаменует сына-недоросля.
- Читал, - ответил Роман и снова сплюнул. - Длинно, скучно. Мне у него "Севастопольские рассказы" нравятся. Тут я согласен с Хемингуэем.
Ёксель-моксель, ну надо же.
- Всё, - сказал Кислов. - Пришли. Дальше можешь не провожать, я сам поднимусь по лестнице. Там пусто, как видишь - кодовый замок. Держи зонт, пригодится.
Действительно, дождь припустил еще пуще.
- Я на помойке лучше найду, - пробормотал Роман, но зонт взял. - Стало быть, если куда вечером намылишься, звони Гордеичу, он пришлет охрану. А я завтра с утречка буду ждать. Ко скольки приходить?
Ага, спохватился, вновь перешел на простонародную речь. Занятный парень.
- Если дома делать нечего, приходи без десяти девять, - ответил Кислов. - Ну чего, Рома, давай пять, рад был познакомиться.
- Дык и я, - расплылся Роман, пожимая ему руку…
Из дома уже, чтобы не откладывать дело в долгий ящик, Кислов позвонил Фадееву. Сказал:
- Это Кислов. Готов подписать договор.
- Какой Кислов? - не понял поначалу Фадеев, но тут же поправился: - А-а, Игорек. Извини, друг. В Пензе Кисловых развелось, как блох на собаке. Гы-гы, это тебя не касается. Созрел, значит?
- Да, - твердо ответил Кислов. - Зачем, думаю, неделю ждать?
- Это верно. Андрюху отозвал?
- Не могу найти, - соврал Кислов.
- А чего искать-то? - лениво произнес Фадеев. - Попроси Уханова, и всего делов.
Всё, сволочь, знает.
- Ладно, - сказал Кислов. - Что за паренек этот Роман?
- Сын полка, - ответил Фадеев. - Так, стало быть, договор. Ага. Завтра в полдень жди…
Уханов приволокся в начале девятого с каким-то невзрачным серенько одетым типом лет сорока. Поставил в кухне на просушку мокрый зонт, принялся хозяйничать с продовольственными припасами, перенося салаты, грибы, мясную и рыбные нарезки в столовую. Деловой такой, даже не познакомил типа с Новиковым. А тот, в смысле тип, молчун такой, и рад, сел себе в кресло, врубил торшер и принялся листать прошлогодний "Плэйбой". Пяток этих журналов валялись на журнальном столике как раз для таких вот молчунов.
Новиков в свою очередь расставил тарелки, стопочки, фужеры, разложил ножи, вилки, нарезал хлеба - всё, вроде бы, при деле. В один из моментов поймал вдруг на себе взгляд незнакомого гостя - тот его, похоже, изучал.
Выйдя на кухню, Новиков сказал хлопочущему со съестным Уханову:
- Это что, нынче так модно - не знакомить?
- Как, вы его не знаете? - удивился Уханов. - Это же Редутов, известный астролог. Я намеренно не познакомил, пусть вас исследует своими хитрыми методами.
- Что меня исследовать? - проворчал Новиков. - Я же не лошадь Пржевальского. Лошади, может, и всё равно, а мне неприятно. Могу в рыло дать, хоть он и Редутов.
- Ишь, распетушился, - усмехнулся Уханов. - Пойдемте, познакомлю, коль вам неприятно.
Редутов оказался славным малым, больше не пялился, видать - нужную информацию набрал, помалкивал, улыбался. Но когда, после того, как все насытились, Уханов попросил его поделиться соображениями по поводу будущего Андрея, он напустил на себя туману и принялся говорить медленно, нараспев, глядя прямо перед собой, точно читал невидимую книгу.
- Очень скоро смените обстановку, - сказал Редутов. - Упадете на дно, будете убивать. У вас будет много денег, не транжирьте их, положите на вклад. Придется постараться, чтобы вас не узнали знакомые, но при неудачном раскладе эта смена обстановки может означать печальное - вы погибнете. Нужно быть осторожным при обращении с автотранспортом. Вас может покусать собака и сбить лошадь.
- Пржевальского? - уточнил Новиков.
- Серьезнее, Андрей Петрович, - сказал Уханов. - Мотайте на ус, может пригодиться.
- У вас будут враги, - продолжал Редутов. - Но главный ваш враг в инвалидной коляске. Поскольку он инвалид, он очень злобен.
Редутов замолчал, вчитываясь в невидимую книгу, и буднично сказал:
- Одним словом, Андрей Петрович, при разумной осторожности ничего плохого с вами не случится.
"Это я и без тебя знаю, умник", - подумал Новиков, вслух же произнес:
- А поконкретнее нельзя? Моим племяшкам ваши коллеги нагадали, что одна замуж выйдет в 23, а другая в 27, но может и в 32. Одна должна родить великана в полпуда весом, другая уехать за границу и встретить там принца. Так вот, первая в 23 уехала за границу и вышла замуж за великана, но не родила, а сбежала назад. У второй с заграницей напряженка и с принцем полный отлуп. Я в том смысле, что нельзя ли поконкретнее: в каком году и желательно месяце я сменю обстановку, когда точно меня собьет лошадь и по какой улице Москвы мне не ходить, чтобы меня не переехал на коляске злобный инвалид?
- Вы непременно хотите, чтобы я вас напугал? - участливо спросил Редутов. - Извольте.
Вынул из нагрудного кармашка лист бумаги, развернул, положил на свободное место поближе к Новикову.
- Гороскоп, что ли? - спросил Новиков.
- Именно, - ответил Редутов. - Ваш гороскоп по вашим паспортным данным. Поскольку точное время рождения мне неизвестно, пришлось это время экстраполировать с помощью таблицы эфемерид. Вы родились в полчетвертого ночи. Верно?
- Верно, - отозвался Новиков, чувствуя, что сейчас его будут околпачивать, так как в этих натальных гороскопах он, спец по горно-водолазному делу, ни тпру, ни ну, ни кукареку.
Редутов же, водя чайной ложечкой по зодиакальному кругу, по расположенным на нем планетам, по пронумерованным римскими цифрами секторам домов, объяснял что-то про гармоничные и дисгармоничные аспекты, про программы присущих Андрею домов, про какие-то попятные планеты, лунные узлы, узлы в домах, - и всё это с пунктуальной дотошностью, которая наводила тоску. Тоску же это наводило оттого, что хорошего было мало. Проектировали Андрюху по отечественным лекалам, которые изначально были с брачком-с.
- Вот ваша смерть, - показал ложечкой Редутов. - Вот транспорт, вот собака, вот лошадь. Вот, кстати, женщина. Возможно, покончите с холостяцкой жизнью.
- После лошади-то? - вздохнул Новиков. - После инвалида?
- Предупрежден - значит, вооружен, - улыбнувшись, сказал Редутов. - Зная точку возврата, вы не будете её проходить, так что ничего страшного.
- Кстати, - вспомнил Новиков и повернулся к Уханову: - У вас есть такой депутат Завьялов…
Глава 24. Пятница. Рубинов
Пятница для Новикова началась с проливного дождя. Проснулся он без пятнадцати десять и сразу услышал за окном монотонный шум. Прошлепав босиком к окну, открыл жалюзи. На улице серо, мокро, а дождь ходит какими-то волнами - от ветра, что ли?
В одиннадцать надо быть в Лялином переулке у Рубинова. Это на метро до Курской, потом перебираешься на другую сторону Земляного Вала и по Яковоапостольскому либо Казенному переулку выходишь к искомому объекту. От гостиницы, как объяснил вчера Уханов, минут тридцать-сорок, поэтому Новиков не особенно торопился. Принял душ, побрился, тяпнул томатного сока, глядь, а уже 25 минут одиннадцатого. Быстренько побросал в пакет рыбы, колбасы, несколько баночек с салатами, мясной нарезки, маринованных грибочков, огурцов, помидоров. Пакет оттянулся, оттопырился, того и гляди порвутся ручки, поэтому часть закусона Новиков переложил во второй пакет и туда же поставил две бутылки "Посольской" водки. Подумав, добавил третью бутылку и вышел.
В начале двенадцатого он уже звонил в обшитую коричневым кожзамом металлическую дверь. Открыл ему не человек человечище: два метра росту, пузатый, усатый, плохо выбритый, к тому же в полосатых трусах до колен. Шевелюра и усы пышные, черные с проседью, а шерсть на груди без проседи, но не шибко густая. Где-то Новиков читал, что если у мужчины с шерстью на груди богато, то это к деньгам. Увы, здесь было не так. Квартира здоровенная, но какая-то неухоженная, замусоленная.
- А-а, - плотоядно вскричал человечище. - Малосольная рыбка.
И, деловито добавив: "Давай помогу", - выдрал пакеты из рук Новикова и отнес по скрипучим полам на кухню. Мокрый зонт не взял, упятился ему этот мокрый зонт, с которого капало.
- Чего стоишь? Проходи, - пробасил он из кухни. - Это всё мне? Царский подарок.
Да, вот это напор. Где-то этого великана Новиков видел, но не мог вспомнить - где?
- Зонт поставь на просушку, - посоветовал Рубинов. - Топай в правую комнату, это гостевая. Кстати, под вешалкой запасные тапки, не побрезгуй.
Чем-то похож на актера Диму Назарова, такой же колоритный, с первого взгляда внушающий доверие.
Кто? Вот в чем вопрос.
В гостевой пахло пылью. Мебель старинная, антикварная, такую уже нигде не сыщешь, разве что в музее. Гнутые высокие спинки, деревянные подлокотники, пузатый комод, огромный круглый стол посредине комнаты, абажур с кистями, полный анахронизм - зеркало в золоченой оправе на массивной тумбочке, и прочее, и прочее. На всём вековой слой пыли, хорошо еще паутины нет.
- Один живете? - проорал Новиков.
- Ась? - гаркнул из кухни Рубинов. - Ну да, один. Скукотища. Даже тараканы - и те не держатся.
Слышно было его так, будто он не в десяти метрах, а здесь, в комнате. Богатый голос. Голос!
Новиков прошел на кухню, где его, естественно, не ждали, и спросил:
- Вы не певец такой-то?
Он, разумеется, назвал сценический псевдоним, под которым певец был широко известен, но мы его в гуманных целях раскрывать не будем. Не изверги же мы, чтобы изгаляться над сказочно одаренным человеком, которому, увы, не повезло в жизни. Сейчас ведь таких большинство в немногочисленной армии истинно талантливых людей - сказочно одаренных, которым не повезло. Везет сейчас бездарным. Как говаривали раньше: "Талантам надо помогать, бездарности пробьются сами". Вот, пробились, заняли посты и перекрыли одаренным кислород. Но это так, к слову.
- Да, я певец такой-то, - ответил человечище. - Зови меня просто Антон, а то мы как-то не удосужились.
- Владимир, - соврал Новиков, поскольку сейчас он был следователем Сергеевым. - А почему же вы один? Такой прекрасный человек.
- Человек-то я прекрасный, - сказал певец, - но пью. Поэтому разведен. Слушай, давай на "ты", а то мне как-то неловко. И за обстановку неловко.
Он, между прочим, выставил всю принесенную Новиковым снедь на кухонный стол и наполнял ею тарелочки и вазочки, так что был при деле. Ну, никакой практичности у мужчины, ибо сразу всё не сьешь, в холодильнике провоняет, а ежели останется на столе, что вернее всего, то скиснет.
Тут надо объяснить, почему хозяину было неловко и почему Новикова здесь не ждали. Да потому, что это была не кухня, а чёрт-те что: склад рухляди и пустых бутылок. Всё было обшмыганное, занюханное, один только почерневший, залапанный, бывший когда-то импортным, но теперь свой в доску рассейский холодильник чего стоил.
- А ежели прибраться? - сказал Новиков.
- Не сто?ит, - отозвался Рубинов. - Через неделю субботник, тогда и наведем марафет.
- Зачем ждать неделю?
- Ты не понял, Вован, - сказал певец. - Придут ребята из "Большого" и "Малого", все дружбаны, сообща наведут марафет, потом мы это дело хорошенечко спрыснем, и здесь снова станет точно такой же свинюшник. Так что не сто?ит и пытаться. Я думаю, что Господь изначально замыслил, чтобы здесь в итоге образовался хлев.
- Дайте хоть бутылку открою, - пробормотал Новиков, чтобы не стоять столбом. Открыл, вслед за чем с уважением произнес: - Здесь всё такое старинное, специально покупали?
- Ну, коль открыл, наливай, - сказал Рубинов. - Нет, Вовчик, ничего я кроме холодильника и телевизора не покупал. Всё это в который уж раз перешло по наследству. Выбрасывать жалко, потому что добротное, нынче так не делают. Вот уж после меня, похоже, повыбрасывают. Один я, Вовчик, как перст, ни детей, ни родственников. Прикалываются тут какие-то шустряки, обещают поить и кормить от пуза, чтобы бумаги подписал, но я-то знаю - подпишешь, а через месяц тебя вперед тапками в крематорий отнесут. Завещаю эти хоромы "Большому", пусть кому-то из наших повезет. Ну, давай, друг, пока мухи водку не выдули.
Действительно, мух здесь было в изобилии. То сидели по углам, а тут вдруг устроили хоровод…
Короче, слово за слово, уже незаметно как и в гостевую перебрались, и полторы бутылки "Посольской" уговорили, а между тем третий час пополудни пошел, и разговоры всё ширились и ширились, и тем было видимо-невидимо, одна плавно перетекала в другую, третья же в уме держалась, но до Лопатина очередь никак не доходила, напрочь забыли про Лопатина.
- Бабками богат? - внезапно спросил Рубинов, которого осенила гениальная идея. - Пошли зеркала бить, тут в округе их полно.
- Это как? - не понял Новиков.
- Как раньше. Купец в ресторане глаза зальет, орет "Скольки?" Ему человек: "Пятьдесят рублёв". Он в зеркало бутылку ша-рах и тут же расплачивается.
- Кстати, - сказал Новиков, вспомнив вдруг про Лопатина. - Совсем из головы. Я чего пришел-то: вы же с Лопатиным были знакомы.
Рубинов откинулся на спинку стула, тот жалобно скрипнул, но и только. Новый стул, которыми нынче торгуют, от такой туши тут же бы и развалился.
Скрестив руки на груди, певец внушительно сказал:
- Понимаешь, Вовчик. Он взял надо мной, дураком, шефство. Пенсия у меня с гулькин нос, не заработал я, видишь ли, большую, да и раньше срока вышел, так вот он, добрая душа, деньжат подкидывал. Ты, случаем, не спонсор?
- Не-е, - заверил Новиков. - Он вам доверял?
- Как себе самому, даже больше.
- Не говорил, что его кто-то преследует?
- Э-э, - Рубинов призадумался. - Вроде нет. Хотя, постой-ка, говорил. И еще говорил, что скоро всех нас, олухов небесных, пронумеруют и прошнуруют, как документы в канцелярии. У каждого олуха на ясном челе будет стоять штамп. Никуда не скроешься.
- А кто его преследовал? - мягко напомнил Новиков. - Это важно, потому что умер он как-то внезапно. Неестественно, что помер, потому что был здоров, как бык.
- Да черт его знает, - искренне ответил Рубинов. - Разве ж сейчас вспомнишь? Стоп, стоп, вспомнил. Говорил про какую-то чертовщину, что все мы у этих чертяк под колпаком. Когда, мол, им надо, они тебя в любой дыре найдут. Тогда помрешь в муках и судорогах, а следов на тебе никаких не будет, только кровь из ушей. Либо вообще без следов. Слушай, Вовчик, так выходит - и до него добрались?
"Моллюсков, - подумал Новиков. - Слово в слово. Вот тебе и бред".
- У меня просьба, - сказал он. - Больше об этом никому. Не хочу, чтобы и к вам пришли.
- Не к вам, а к тебе, - поправил его Рубинов.
- Ко мне-то вряд ли, а к вам могут, - ответил Новиков.
Поржали, потому что это было из разряда: "Тэбэ пакет. Не тэбэ, а вам. Нам он нафиг не нужен, а тэбэ пакет".
- Ладно, дружище, - сказал Новиков, вставая. - Если что вспомните касательно Лопатина, зафиксируйте на бумаге, я завтра-послезавтра звякну.
Положив на стол три тысячи рублей, добавил: