– Как я сказал, я был не очень хорошим бегуном.
– Похоже, ты как раз из разряда тех лошадей, на которых я всегда ставил, – холодно заметил детектив.
– Мой владелец и тренер делали все от них зависящее, чтобы помочь мне добиться успеха.
– Например?
– Первым делом они выхолостили меня.
– И это придало тебе прыти? – с сомнением поинтересовался Мэллори.
– Это придает мне прыти, когда я вижу приближающегося ветеринара, вот что я вам скажу, – с горечью молвил Эогиппус и заржал; эхо его ржания долетело из сумрачных глубин конюшни, словно вздох. – Едва я оправился, меня вернули на ипподром.
– Может, им следовало испробовать шоры, – предположил Мэллори.
– Пробовали.
– Помогло?
– Шоры помогают лошадям, которые озираются по сторонам и отвлекаются от дела. Я был не таков. Я вкладывал душу в каждый свой шаг. А шоры лишь заслоняли от меня две трети мира, и только. – Он помедлил. – Потом в ход пошли медикаменты.
– Запрещенные законом?
– Совершенно законные, – покачал головой Эогиппус. – Мой тренер считал, что у меня болят мышцы, а лекарства должны были заглушить боль. – Он снова заржал. – Они искалечили мою сестру, которая и помыслить не могла, что у нее воспалена лодыжка, пока не порвала связки. Но я-то был совершенно здоровым!
– Просто медленным, – подсказал Мэллори. Конек печально покивал головой и несчастным голосом подтвердил:
– Просто медленным.
– Что ж, не каждому коню дано быть Сиэттл-Виражом.
– Он был моим дядей, – сообщил Эогиппус.
– Правда? Я едва не разорился, пытаясь найти лошадь, способную обставить его.
– Когда он бежал по дальней прямой, деревья клонились к земле. – При этом воспоминании в голосе Эогиппуса зазвучало благоговение. – А я так отчаянно хотел быть похожим на него! Для того я и родился на свет – бегать настолько быстро, чтобы мои ноги едва касались земли, чтобы опережать ветер. Ах, как я старался! Я бегал до потери пульса, – он выдержал трагическую паузу, – но у меня просто не было способностей.
– И что же случилось?
– Однажды я бежал на третьеразрядном ипподроме в Нью-Мексико и уже отстал от лидера больше чем на корпус, как всегда со мной бывало через полмили или около того, и жокей начал нахлестывать меня, но вдруг седло соскользнуло и он свалился.
– Твой тренер плохо затянул подпругу.
– Точно так же подумал и я, но в тот же вечер заметил, что ясли с овсом будто бы стали чуточку выше. А когда помощница тренера пнула меня во время разминки на следующий день, седло опять съехало. Тогда-то я и понял, что уменьшаюсь. Всякий раз, когда меня били, я становился чуточку меньше. – Он помолчал. – В конце концов я стал слишком мелким для бегов, и меня списали, но я все равно продолжал уменьшаться. И тут наконец я понял всю правду: всякий раз, когда любую из лошадей хлещут плетью или дурно с ней обращаются, я становлюсь мельче. Вот тогда-то я и сменил свое прежнее имя на Эогиппус – первая лошадь. Во всех беговых лошадях есть что-то от меня, а во мне – что-то от них.
– И давно это продолжается?
– Уже лет десять.
– Да ты вроде бы не уменьшился за время нашей беседы, а ведь где-то на планете в это самое время непременно проводятся бега, где хлещут беговых лошадей.
– Так и есть, – подтвердил Эогиппус, – но теперь я крайне мал, и перемены во мне так же пропорционально малы и от недели к неделе едва заметны.
– А как тебя занесло в Центральный парк?
– Это конюшня для списанных беговых лошадей, избежавших мыловарни, – пояснил Эогиппус. – Большинство таскает тележки, а пара-тройка возит жирных мальцов по ездовым дорожкам.
– Только не говори, что ты возишь тележку!
– Нет, но здесь я живу в полном довольстве. Тут Мэллори услышал за спиной вполне отчетливый лошадиный смех. Обернувшись, он узрел вороного коня, вперившего в него взгляд.
– О каком довольстве тут может быть речь?! – изрек вороной. – Мы всего лишь сборище надломленных духом и телом кляч, дотягивающих свой срок по пути к могиле или фабрике собачьих консервов.
– Твои слова полны горечи, – заметил Мэллори.
– А как же может быть иначе? Не все же мы похожи на Эогиппуса, а уж тем паче на Меновара или Секретариата.
– Очень немногие лошади похожи на Меновара или Секретариата, – указал детектив.
– Это потому, что очень немногие так же здоровы! – огрызнулся конь. – Я был бегуном целых шесть лет и ни разу не сделал твердого шага, не провел ни дня без боли. Я привык чувствовать, как кнут жокея впивается в меня, в то время как я выкладываюсь, хотя ноги у меня сводит, а бабки прямо пылают огнем, и все ломал голову, чем же эдаким заслужил, чтобы Бог так люто ненавидел меня.
– Прискорбно слышать.
– Тебе не было так прискорбно в тот день, когда ты швырнул мне билеты в лицо, а тренеру велел порубить меня на корм рыбам.
– Я?! – удивился Мэллори.
– Я запомнил твое лицо на всю жизнь.
– Тогда прими мои извинения.
– Вот уж порадовал, – с упреком буркнул конь.
– На ипподроме я теряю контроль над собой, – смутился Мэллори.
– Только люди теряют контроль над собой на ипподроме.
Лошади – никогда.
– Это не совсем так, – мягко вклинился в разговор Эогиппус. – Бывают исключения.
– Назови хоть одно, – с вызовом потребовал вороной.
– Мне вспоминается Бандитка. – Крохотная морда Эогиппуса озарилась при этом воспоминании внутренним светом. – Она была без ума от ипподрома.
– Он обернулся к Мэллори. – Вы хоть раз видели ее?
– Нет, но слыхал, что она представляла собой нечто особенное.
– Лучшая кобылка всех времен без исключения, – непререкаемым тоном заявил Эогиппус. – Она была впереди с первого шага до последнего.
– И была мертва шесть часов спустя, – добавил вороной. – Последний шаг сломал ей ногу.
– Верно, – уныло согласился Эогиппус. – В ту ночь я потерял целый дюйм. – Он тряхнул гривой. – Можно подумать, что против нее сделал ставку сам Гранд и.
– Гранди? – оживился Мэллори. – Что вам о нем известно?
– Это самый могущественный демон в Нью-Йорке, – объявил Эогиппус.
– А зачем ему понадобилось красть единорога? – продолжал Мэллори допрос.
– Кроме обычных резонов?
– Не знаю. А каковы обычные резоны?
– Ну, к примеру, хотя бы выкуп.
– Нет, – отрицательно повертел головой Мэллори, – он не предъявлял никаких требований.
– Что ж, всегда остается рог. На черном рынке он стоит целое состояние.
– А Гранди нужно состояние?
– Нет.
– А для чего еще годится единорог?
– Да почти ни для чего, – презрительно изрек вороной.
– При каких обстоятельствах он был похищен? – поинтересовался Эогиппус.
– Он был передан под опеку эльфа по имени Мюргенштюрм и похищен часов десять назад Гранди и лепрехуном по имени Липучка Гиллеспи.
– Я слыхал о нем, – задумчиво проронил Эогиппус. – Он и сам по себе устрашающий субъект.
– А ты хотя бы примерно не знаешь, где я смогу его отыскать? – спросил детектив.
– Нет. Но мне не по нутру мысль, что хоть какое-нибудь животное подвергается дурному обращению. Если вы подождете до завтрашнего утра, когда снегопад прекратится, я с удовольствием составлю вам компанию.
– Я не могу ждать, – возразил Мэллори. – Фактически говоря, я и так тут задержался дольше, чем следует. Отведенный мне срок истекает.
– И какой же это срок? – заинтересовался Эогиппус.
– Гильдия Мюргенштюрма прикончит его, если я не найду Лютика к рассвету.
– Лютика?! – заржал пораженный Эогиппус. Это имя прокатилось вдоль конюшни эхом – все лошади повторяли его тоном величайшего благоговения.
– А он отличается чем-нибудь особенным? – справился Мэллори.
– Еще бы, раз Гранди его заграбастал! – ответил Эогиппус.
– Что-то я не понял.
– Раз в тысячелетие на свет рождается единорог с почти безупречным рубином во лбу, в точности под рогом, – поведал Эогиппус. – Это своеобразное родимое пятно.
– Из чего я заключаю, что у Лютика таковой имеется.
– Имеется, – подтвердил крохотный конек.
– И это так поднимает его в цене, что может заинтересовать даже Гранди?
– Деньги здесь ни при чем. Рубин открывает дверь между мирами, да и сам по себе является источником невероятного могущества. У Гранди уже есть два таких камня, потому-то он и Гранди. Кто знает, кем он станет, если заполучит еще и третий?
– Все только и твердят мне о том, что никакого волшебства не существует, – пожаловался Мэллори, – и тем не менее смахивает на то, что это единственная сила, правящая тут бал.
– Камни вовсе не волшебные, – не согласился Эогиппус. – Они обладают определенными свойствами, находящимися в полнейшем соответствии с законами, управляющими физической Вселенной, создавая проницаемую мембрану между вселенными и позволяя своему владельцу канализовать электромагнитные излучения мозга куда более эффективно, чем всякому другому.
– А что бы камни делали, будь они волшебными? – недоумевал Мэллори.
– То же самое.
– Тогда разница лишь в названии.
– Разница в научном содержании, – поправил его конек.
– Но результат-то один.
– По сути.
– Как по-твоему, что Гранди собирается делать с этим могуществом?
– От этого мира он уже получил все, что хотел. Я склонен предположить, что дальше он намеревается распространить свое влияние и на ваш мир. Простите меня за столь поспешные выводы, но ведь вы из того, другого Манхэттена, не так ли?
– Да.
– Вот я и думал, что вы бывали там не только для того, чтобы играть на бегах.
– Почему?
– Потому что вы тут только и разглагольствуете, что о волшебстве, как будто средства важнее, чем результат. На самом деле существенно только, что Гранди сделает с камнем Лютика, а не как он это сделает.
– Поддерживаю, – согласился Мэллори, направляясь к двери. – Я лучше пойду.
– Куда же вы пойдете? – спросил Эогиппус. – Даже если единорог, которого вы преследовали, и в самом деле Лютик, вы все равно не сможете отыскать его след в такую пургу.
– Знаю. Думаю, мне остался лишь один возможный способ действий – найти телефонную книгу.
– Зачем?
– Мне надо разыскать полковника Каррутерса, если он живет в Манхэттене.
– А какое отношение Каррутерс имеет к Лютику? – осведомился Эогиппус.
– Ни малейшего. Но поблизости он вроде бы единственный эксперт по единорогам – во всяком случае, единственный из тех, о ком я знаю. – Мэллори на миг задумался. – Если объявится Мюргенштюрм, скажите ему, пусть выяснит адрес Каррутерса и нагонит меня там.
– Я с вами, – решительно заявил Эогиппус. – Вы тут чужак, вы рискуете потерять не один час на одни лишь поиски телефонной книги, не говоря уж о том, чтобы отыскать этого полковника Каррутерса.
– Мне придется тебя понести, – сказал Мэллори, наклоняясь, чтобы взять крохотное животное на руки. – Снег тебе выше головы.
– Но мне-то он не выше головы! – возразила рослая гнедая лошадь в дальнем конце конюшни. – Я могу везти вас обоих.
– Нет, – возразил сивый мерин. – Их повезу я.
– Тихо! – гаркнул вороной, наклоняя голову, чтобы зубами открыть щеколду двери своего стойла. – Их повезу я.
– Я думал, ты меня ненавидишь, – заметил Мэллори, когда конь приблизился к ним.
– Так и есть, – холодно откликнулся тот.
– Тогда почему?..
– Чтобы распалить свой гнев. Кроме ненависти, у меня ничего не осталось, а ненависть, как и любовь, нуждается в постоянном подкреплении.
– Что ж, если начнешь скользить и спотыкаться, неустанно тверди себе, что ненавидишь Гранди еще больше.
Мэллори открыл дверь, поставил Эогиппуса на возвышение, вскарабкался туда сам и осторожно уселся на вороного.
– Что ж, на радость или на беду, пора в дорогу, – молвил Мэллори, и вороной вышел на улицу, где хлесткий ветер и вихрящийся снег мгновенно ослепили их.
– Держись за мою гриву, – сказал вороной, переступая порог.
– Но ты ведь не собираешься бежать в этом месиве, а? – с опаской поинтересовался Мэллори.
– Тебе ведь важно выиграть время, разве не так?
– Добраться до места целым и невредимым не менее важно, а я еще ни разу не ездил на неоседланной лошади.
– Тогда тебе придется научиться, не так ли? – с нотками удовлетворения в голосе заявил вороной.
– Земля совсем обледенела. Ты опять повредишь себе ноги.
– Я буду лелеять свою боль. Она будет напоминать мне о тебе.
– А твое имя, часом, не Пролет? – саркастически полюбопытствовал Мэллори.
– Имя мне, – отрезал вороной, – легион. И сорвался на бег. Мэллори, держа Эогиппуса под мышкой, отчаянно вцепился закоченевшими пальцами в заснеженную вороную гриву, а его черный плащ развевался на ветру, как громадная крылатая тварь.
Глава 6
Полночь – 00.27
Дрожащий Эогиппус стоял в снегу, пока Мэллори, привалившись к стенке будки, поспешно перелистывал телефонную книгу.
– Ну как, есть Каррутерс в списке? – поинтересовался конек.
– Полковник В. Каррутерс, – зачитал Мэллори. – Вряд ли их может быть двое.
Выудив из кармана монету, детектив опустил ее в щель автомата и набрал номер, но через несколько секунд объявил:
– Не отвечает.
– Наверное, празднует Новый год, – предположил Эогиппус. – Как там насчет адреса?
Мэллори снова заглянул в книгу.
– Улица Уныния, 124, – сообщил он, нахмурившись. – Что-то я о такой не слыхал.
– Это между Леностью и Отчаянием, – сказал вороной.
– Это такие улицы? – уточнил Мэллори.
– Да, в этом Манхэттене.
– А ты бывал на улице Уныния?
– Я таскал похоронные дроги, – кивнул вороной, – после одной из устроенных Гранди эпидемий чумы.
– Похоронные дроги?
– Гранди ставит на большие числа, – угрюмо бросил Эогиппус.
– Да уж, пожалуй, – согласился Мэллори, положил Эогиппуса на холку вороного и неуклюже вскарабкался следом, затем прижал Эогиппуса к груди и обвил черную гриву вокруг пальцев правой руки. – Ладно, поехали.
Вороной затрусил через бескрайнее белое поле, в которое превратился Центральный парк, словно светившееся во мраке мерцающим, переливчатым светом. Проехав четверть мили, Мэллори обратил внимание, что по белому полю там и тут расставлены странные фигуры.
– Это что еще за черт? – спросил он, указывая на самую крупную.
– Это не черт, а снежная баба, – ответил Эогиппус.
– Ни разу в жизни не видел ничего подобного!
– Вернее, на самом-то деле это снежная горгона.
– У какого-то ребенка чертовски буйное воображение, – прокомментировал детектив.
– Да, – согласился миниатюрный конь. – Ступни должны быть гораздо крупнее.
– Ты хочешь сказать, что в этом мире действительно существует нечто подобное?
– Разумеется, – подтвердил Эогиппус.
Снежные творения становились все более и более замысловатыми, достигнув кульминации в снежной крепости, которая вполне могла бы приютить целый батальон.
– Чудесная работа, – отметил Эогиппус. – Обратите внимание, что все кирпичи сделаны изо льда. Держу пари, что подъемный мост работает по-настоящему.
– А кто мог их построить? – полюбопытствовал Мэллори, озираясь в поисках хоть одного живого существа. – Снег-то идет всего минут двадцать – тридцать.
– Кто знает? – тряхнул гривой конек. – Не лучше ли наслаждаться их красотой, пока они не растаяли?
– Пребывание в неизвестности для меня мучительно, – признался Мэллори. – Наверно, потому-то я и стал детективом.
– Они не станут менее прекрасными оттого, что вы не знаете, кто их сотворил.
– Нет, для меня станут, – заупрямился Мэллори.
– Филистер! – проворчал вороной.
Мэллори решил больше не углубляться в тему и вновь сосредоточил внимание на снежных скульптурах – частью изящных и кристально-ясных, частью явившихся прямиком из его ужаснейших кошмаров. Тут и там предприимчивые работники рекламы бросались в снег, чтобы потешить свои творческие инстинкты: детальнейшим образом сработанные снежные мужчины и женщины демонстрировали тщательно скроенные смокинги, халаты, бюстгальтеры и туфли, причем каждый предмет одежды был снабжен выставленным на первый план ярлыком с указанием цены и адресом магазина, а торговец антикварными автомобилями даже воспроизвел "Дюзенберг" и "Такер" во всех деталях, вплоть до водителей, облаченных в костюмы соответствующих периодов.
– Ну, каково ваше мнение? – спросил Эогиппус, когда они миновали еще один замок.
– Пока не решил. Никак не разберусь в себе. Половина моего рассудка твердит, что это обворожительно. – Мэллори выдержал паузу. – А вторая, принадлежащая детективу, твердит, что эти штуки обеспечивают грабителям ужасно много укрытий.
– У нас в Центральном парке нет ни одного грабителя.
– А вот на это не рассчитывайте. Я только что видел движение вон за тем снежным сфинксом.
Эогиппус посмотрел в указанном направлении и почти тотчас же сообщил:
– Это всего лишь кукольный театр.
– Под открытым небом, в полночь, в метель? – не поверил Мэллори.
– А разве найдешь более подходящее время или место? – парировал Эогиппус. – В эту ночь множеству детей разрешают засиживаться допоздна ради встречи Нового года, а благодаря кукольному театру они не надоедают родителям.
Подъехав поближе, Мэллори увидел толпу детишек, одетых в такие же накидки, как он, сидевших на земле скрестив ноги по-турецки и радостно смеявшихся над накатанным представлением о Панче и Джуди, разыгрываемых мужчиной и женщиной, покрытых снегом от макушек до пят. Приглядевшись к детям попристальнее, Мэллори обнаружил, что из-под половины накидок торчат мохнатые или покрытые чешуей хвосты. По разные стороны от группы с безмерно скучающим видом стояла пара девушек-старшеклассниц, явно приставленных присматривать за детьми, – одна вполне нормальная, а вторая с парой огромных кожистых крыльев.
– А они не замерзнут? – поинтересовался Мэллори.
– Они одеты в защитные плащи и накидки, – ответил Эогиппус.
– Я об актерах.
– А с какой стати им мерзнуть?
– Но ведь они покрыты снегом, – указал Мэллори.
– Естественно. У них снег не только снаружи, но и внутри.
– Ты что, хочешь мне сказать, что под снегом людей и вовсе нет?
– Совершенно верно, – подтвердил Эогиппус.
– Не верю!
– Но это правда. Всякий раз, когда выпадает достаточно солидный слой снега, дети бегут сюда, чтобы посмотреть представление о Панче и Джуди. Не представляю, каким образом, но снеговики ухитряются помнить свои роли от зимы до зимы.
Как раз тут Джуди ударила Панча по голове сделанной из снега скалкой, и Панч, вопя и рыдая, повалился на землю под смех и радостные возгласы детей.
– Вот видите? – указал Эогиппус. – Настоящего человека такой удар прикончил бы.
– Согласен. – Мэллори сделал паузу. – Пожалуй, я просто привык к своему Центральному парку.
– Отсюда не следует, что в этом Манхэттене нет своих опасностей, – продолжал крохотный конек. – Но исходят они из иных источников.
– Таких, как Гранди?
Эогиппус кивнул.