История пятьдесят вторая (Холод)
1
Город вымирал, деградировал. Город детства, воспоминаний…
Молли снизила скорость, свернула с разбитой дороги к обочине, остановилась возле магазина с разбитыми витринами, по пустым, пыльным прилавкам которого бродил ветер.
– Все, дальше не поеду, – сказала она, откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза.
– Да, – протянул Тед, – не очень хорошее возвращение получилось.
Молли не ответила, вышла из машины. Ветер подхватил подол ее свадебного платья. Перед глазами все еще мелькали обугленные останки дома, из которого отец увез ее еще ребенком после смерти матери. После смерти женщины, лица которой Молли уже не помнила. Нет, были, конечно, фотографии, но Молли казалось, что запоминать мать по фотографиям неправильно. "Вот если бы, хоть одно живое воспоминание".
– На, вот, – Тед вышел из машины следом за женой, протянул ей открытую бутылку джина. – Поможет успокоиться.
– Не хочу, – отмахнулась Молли, пересекла пустынную дорогу, по которой ветер гонял белые полиэтиленовые пакеты, остановилась на другой стороне у высокого железного забора, протянувшегося вдаль до поворота сплошной стеной. – Когда я была маленькой, то мальчишки говорили, что за этим забором стоит настоящий замок, – сказала Молли, когда Тед подошел к ней.
– А ты видела? – спросил он, потягивая из бутылки чистый джин.
– Нужно было перебраться через забор, а я тогда еще была слишком маленькой.
– Ну, так сейчас уже большая, – Тед подпрыгнул, убедился, что поверх забора нет колючей проволоки, огляделся, сложил руки ступенькой.
– Ты серьезно?! – опешила Молли.
– Почему бы и нет?! – Тед еще раз огляделся по сторонам. – Здесь все равно все дома пустые. Сомневаюсь, что нас кто-то остановит.
– Ну, ладно, – Молли отодрала надоевший подол фаты и начала забираться по рукам Теда на забор.
2
Зеленый газон был коротко пострижен. Высокие деревья тянулись в небо.
– Может, здесь и правда есть где-то замок? – согласился Тед, растерянно оглядываясь по сторонам.
Забор уходил вдаль ровной линей, терялся где-то в зелени.
– Думаю, идти надо вперед, – сказала Молли.
Ветер сорвал с ее головы белую кружевную розу, но она даже не заметила этого. Детский интерес ожил, отбросив все остальное на второй план.
– Какого же размера этот участок? – пробормотал Тед, поднимаясь на зеленый пригорок, на вершине которого стоял старый вяз.
– Словно город внутри города, – сказала Молли, оглядываясь с вершины.
– Словно сон, – сказал Тед, недоверчиво вглядываясь в серебряные воды бегущей с горы реки и пытаясь вспомнить, видел ли эту реку в городе. "Кажется, нет". Далекие шпили многочисленных церквей слепили глаза золотом крестов. Вдоль реки выстроились старые, но крепкие и ухоженные дома. За ними ютились более новые. По улицам ходили люди, лаяли собаки, звенели детские голоса и смех…
3
– Пойдем, посмотрим? – предложила Молли, не дождалась ответа и начала спускаться с холма. Сердце билось в груди в ожидании чего-то дивного, божественного и…
Молли резко остановилась, огляделась. Тед шел следом. На холме стоял старый вяз. Забора не видно. Река журчит. Вот только…
– Мне кажется или трава начала желтеть? – спросил Тед.
– Желтеть? – Молли опустила глаза. – Не знаю, – она тряхнула головой, прогоняя сомнения. – Не важно, мы только осмотримся и сразу уйдем.
– Не заблудиться бы.
– Не заблудимся, – Молли ускорила шаг, увидев мужчину на крыше ближайшего к реке дома.
Стучал молоток, гремело кровельное железо.
– Эй, мистер! – позвала его Молли.
Он отвлекся от работы, прищурился, назвал ее по имени.
– Вы меня знаете?! – опешила она.
– Ты тогда была еще совсем маленькой, – сказал мужчина, спускаясь по лестнице на землю. – Твой отец увез тебя отсюда, верно?
– Верно, – Молли пожала ему руку. – Мама умерла и мы…
– Умерла? – растерялся мужчина. Его кустистые брови сдвинулись к переносице, взгляд стал колким. – Она не умерла. Она здесь, по ту сторону реки.
4
Чистые узкие улицы извивались, словно змеи в клубке.
– Ты уверена, что знаешь куда идти? – спросил Тед, оглядываясь по сторонам.
Листья ухоженных садов пожелтели, начали опадать.
– Не знаю, что это за место, но мне оно не нравится, – признался он.
– Да все нормально! – отмахнулась от него Молли, – до ночи еще долго!
– До ночи? – Тед вздрогнул, увидел, что Молли тоже вздрогнула, но тут же заставила себя улыбнуться. – Еще один час, – решился Тед. – Не больше.
– Еще один час, – согласилась она, наблюдая, как желтые листья начинают опадать с тянущихся к дороге ветвей яблонь.
5
Холод. Когда они добрались до моста через реку, вода уже начала покрываться тонкой коркой льда.
– Забавно, правда? – нервно хихикнула Молли.
Они перебрались на другой берег. Дома стали более массивными, церкви старыми. Из труб шел белый дым. Запорошенная снегом дорога лениво потянулась вверх, к заброшенным монастырям.
– Думаю, пора поворачивать назад, – сказал Тед.
– Еще немного, – попросила Молли.
Мороз усилился, пробрался под летнюю одежду. Стены монастыря тихо потрескивали, словно ежились от холода. Молли перешла на другую сторону улицы, увидела спрятавшиеся за поворотом кладбищенские ворота.
– Никогда прежде не была здесь, – сказала она Теду, но его уже не было рядом. Лишь мороз, старый монастырь и кладбище впереди.
Где-то впереди зашумели подростки. В теплых куртках, они ковырялись под капотом черного мустанга восьмидесятых годов. Молли прошла мимом них. Они проводили ее внимательным взглядом, но так ничего и не сказали. Молли остановилась перед кладбищенскими воротами, обернулась. В сумерках уже едва можно было различить лица подростков. Мороз сковал тело. Молли попыталась сделать шаг вперед, но не смогла. Иней намерз на ресницах. На небо медленно выполз тонкий месяц.
– Хотя бы одно живое воспоминание, – прошептала Молли, вспоминая фотографии матери. – Хотя бы одно живое воспоминание…
Мир стал до слез неприветливым, враждебным. До слез, которые тут же застыли на щеках Молли. Большой, необъятный мир.
Молли закрыла глаза.
Ветра не было. Лишь тихо трещал мороз, сковывая все вокруг…
История пятьдесят третья (Мудрые стены)
1
Распад, тлен, старение – Эрик видел это повсюду, всегда. Иногда ему даже начинало казаться, что так было с самого рождения, с первого осознанного дня, который он смог запомнить. Все умирает. Все превращается в прах. Родители стареют и умирают. Игрушки ломаются, покрываются плесенью. Женщины, которых любишь, стареют. По их лицам бегут россыпи морщин. Их тело становится дряблым, не желанным. Искусство – лишь вспышки, блики обмана зрения и чувств. Сердце не вздрагивает. Сердце мертво. В каждой картине, в каждой скульптуре, в каждой книге. Особенно в книге. С первых страниц. С первых строк. И даже критики молчат. Эти голодные стервятники. А что может быть хуже тишины? Где найти от нее спасение? В объятиях жены? В бутылке? В кровати случайной женщины? Эрик даже не знал, сколько их было всего: объятий, бутылок, чужих кроватей. Особенно после того, как, не добившись внимания критиков, он сам стал критиком. Стал сгустком пустоты, иконой тлена, никчемности. Стал инструментом распада, материалом безнадежности. Своей безнадежности. Той самой безнадежности, которая клокотала в нем с детства. Безнадежности в мире общения и улыбок. Безнадежности в мире высокого уровня самосознания и само ответственности. В мире, который хохотал до слез, оборачивался, чтобы убедиться, что за ним никто не наблюдает, падал на колени и умолял рассказать о безнадежности, жаловался на одиночество, жадно проглатывал желчь ненависти и закрашивал, закрашивал, закрашивал радужные цвета своей жизни чем-то более темным, чтобы не рябило в глазах. Эрик видел этих людей повсюду. Людей-распада. Ему не нужно было даже разговаривать с ними – лишь заглянуть в глаза, в эти горящие отчаянным весельем глаза. Глаза, которые только и ждут момента, когда можно будет остаться наедине с собой, наедине с опустошенностью…. Но не все. И не всегда. Но вороны слетаются на падаль. Поэтому всегда можно узнать, где искать. Распахнуть объятия и щедро раздавать свою безнадежность, свой латентный гнев, а после, если повезет, заглядывать под одеяло и выискивать там новые рецепты словесных зловоний и печатных ядов. Ведь бумага никогда не краснеет, как бы сильно она не врала – так, кажется, говорил Джеймс Джойс?
– Ты знала его?
– Нет, расскажешь?
Девушку звали Одри, и Эрику казалось, что она блондинка – от выпитого цвета как-то стали преломляться, предательски ускользать.
– Расскажу в своем номере, – пообещал ей Эрик, в тайне надеясь, что она даст ему пощечину, оскорбится, уйдет. В тайне надеясь, что еще одна тень не рассыплется от его прикосновения… Но она не ушла.
2
Слова. Эрик лежал на кровати, слушая Одри. Она говорила, говорила, говорила… Эрик налил два стакана виски. Одри отказалась. Эрик выпил за себя и за нее. Алкоголь не пьянил. Дьявольский мир вращался и вращался, отказываясь разваливаться на части, распадаться. Ветер налетал на истлевшие трупы воспоминаний, разносил их прах. "Унеси и меня", – думал Эрик. Но Одри держала его здесь. Держала рядом. Он даже не мог подняться с кровати. Лишь с трудом подносил ко рту дымящуюся сигарету, которая то ли никогда не кончалась, то ли он не замечал, как закуривает новую.
– Ты ангел, да? – растерянно спросил Эрик девушку, которая, как ему уже начинало казаться, парит в воздухе.
– Ангел? – Одри рассмеялась, – мне нравятся твои комплименты.
– А мне нравится твой смех, – сказал Эрик. – Хотя обычно я говорю всякие гадости, но сегодня… – он взмахнул рукой, пытаясь подобрать слова, – сегодня как-то не получается.
Ему снова начало казаться, что с этой девушкой что-то не так.
– Сколько тебе лет? – прищурился он.
– Достаточно, – она прищурилась в ответ.
– Достаточно для кого?
– Достаточно для тебя.
Она снова воспарила над полом, над кроватью. Ее голос лился, ласкал. Ласкал так, как не ласкала прежде ни одна женщина. И в этих словах был смысл. Простой, наивный, но стойкий к распаду и тлену.
– Нет, ты все-таки ангел, – пробормотал Эрик. – Настоящий ангел. Здесь. Со мной. Но зачем? Чего ты хочешь? Свести меня с ума? Наказать? Исправить? – он фальшиво рассмеялся. – Боюсь, ничего у тебя не выйдет.
Ангел замолчал, смерил его внимательным взглядом. У него было красивое лицо. Такое же красивое, как и голос.
– Да ты даже не женщина! – разочарованно вздохнул Эрик.
Он попытался выругаться, чтобы хоть как-то опорочить повисшую паузу, но не смог. В голову пришла лишь оставшаяся где-то жена – женщина, которую он никогда не любил, и которая никогда не любила его. Их дети, которые могли бы появиться на свет, но каждый раз находились веские причины, чтобы отложить это до лучших времен. Аборты любовниц. Слезы, крики. Мать. Отец. Ни одного слова любви. Ни одного искреннего слова. От них. Тогда. Ему. И после – от него. Для них. Для всех.
– Убей меня, – попросил Эрик Ангела. – Пожалуйста, убей, иначе я убью тебя.
Он снова попытался поднять руку, но не смог – не было сил, не было слов, только слезы…
3
Утро. День. Неделя. Эрик не знал куда едет. Он просто хотел сбежать. Воспоминаний не было. Лишь девушка, которая, как ему казалось, была блондинкой. "Наверное, ей было лет шестнадцать", – убедил себя Эрик, покидая город. "Нужно переждать, сунуть голову в песок, притвориться, что тебя нет… Да она, может, и не вспомнит меня!".
Эрик гнал свой Бентли, пока не наступила ночь. Отель, в котором он остановился, был большим и старым. Кровать скрипела, мешая спать, а под свежей краской на стенах, можно было найти десятки предыдущих слоев и надписей. Странных надписей, непонятных. Таких же, как и мысли. Мысли в голове.
Эрик спустился в бар, напился, наутро сначала долго пытался вспомнить, где находится, затем, почему сбежал из города, увидел надписи на стенах, снова спустился в бар и снова напился…
4
Ко второй неделе запоя он полностью очистил от краски стену напротив окна. Старый номер говорил с ним, открывался ему, доверял мысли сотен людей, которые останавливались здесь прежде.
– Мы все потерялись, – шептали ему стены.
– Я сам потерялся, – шептал он им в ответ, прислушивался, ждал новых откровений, что-то записывал в свой блокнот, чтобы не забыть важных имен, когда они снова вернутся, вернутся в его тленный мир, в его жизнь праха и пепла… вернутся, чтобы спасти его… чтобы открыть истину… истину, которую не знает никто… никто из живых… только стены… эти старые, мудрые стены…
История пятьдесят четвертая (Народ и цезарь)
1
В ее глазах горел огонь, в ее сердце томилась сила, которой не смогла бы противостоять ни одна армия мира… Но все это было внутри, скрыто. На вид она была просто девушкой – хрупкой, молодой, беззащитной…
2
Старик услышал скрип кровати, поднял голову, увидел, как одевается дочь.
– Франческа! – негромко позвал он, чтобы не разбудить жену и остальных детей.
Девушка улыбнулась, опустила глаза, на щеках появился румянец – по крайней мере, старику показалось, что появился.
– Ну, хоть так! – беспомощно заворчал он, повернулся на бок, спиной к дочери, дождался, когда хлопнет входная дверь и закрыл глаза.
3
Улицы. Франческа скользила вдоль старых стен, сливаясь с тенью. Из таверн доносились пьяные голоса, кто-то затеял драку, прокатила карета, цокот копыт еще долго раздавался в ночи. Несколько раз Франческе приходилось останавливаться, выжидать. Кто-то вылил со второго этажа ночную вазу. Кто-то вскрикнул, заплакал. Где-то зазвенел женский смех. Снова застучали копыта лошадей. Факелов стало больше. Черная копоть, исходившая от них, извиваясь, поднималась в черное небо. Франческа остановилась возле массивной кованой двери и осторожно постучала.
4
Охранник открыл крохотное окошко, выглянул на улицу, смерил Франческу внимательным взглядом.
– Чего тебе? – спросил он.
Она назвала ему свое имя. Охранник фыркнул, поджал губы. Заскрежетали железные задвижки. Франческа опустила глаза, чтобы не встречаться взглядом с охранником.
– Так-то лучше! – проворчал он себе в усы, закрыл дверь, лениво, растягивая слова, объяснил, как пройти на кухню.
Франческа поблагодарила его, но глаз так и не подняла. Горящих дьявольским огнем глаз.
5
На кухне было жарко, бурлили котлы, пахло капустой, жареным мясом, кровью, свежими яблоками, выпечкой. Франческа долго стояла в дверях. Мимо нее сновали слуги. В банкетных залах все еще продолжались гулянья. Слышалась далекая музыка, голоса знати.
– Так это ты Франческа? – спросила ее молодая некрасивая служанка, которая прежде несколько раз проходила мимо нее, не обращая внимания.
Франческа кивнула.
– Следуй за мной, – велела служанка, стараясь придать своему голосу те же интонации, что слышала у господ.
6
Советник молчал, смотрел на Франческу и ждал, когда уйдет служанка. Молчала и Франческа. Огонь в глазах разгорался все сильнее. Огонь, который не видела служанка, но чувствовал советник. Холодный огонь, гневный. Огонь, который лучше держать внутри этих глаз.
– Пошла прочь! – отослал служанку советник, отчаявшись ждать, когда она уйдет сама.
Служанка спешно выскользнула в приоткрытую дверь, словно мышь из амбара. Советник кашлянул, поднялся из-за стола, велел Франческе закрыть дверь и только после этого провел ее в темный, узкий тоннель.
7
Каменные стены нависли по бокам. Свеча в руках советника дрожала. Франческа слышала его тяжелое дыхание, слышала мягкие, шуршащие шаги, обутых в кожаные сандалии ног.
– Как будешь возвращаться, не забудь взять свечу, – сказал Советник, когда впереди появился бледный прямоугольник двери.
Франческа кивнула, осталась одна, выждала несколько минут и неспешно открыла дверь.
8
Цезарь был нежен и опытен. Его любовь то затихала, то вспыхивала с новой силой. В промежутках он пил густое и красное, словно кровь вино и кормил Франческу виноградом, вглядывался в ее глаза, в пылающий в них огонь.
– Ты ведь знаешь, что я люблю тебя? – спрашивал он.
Франческа кивала. Живущий в ней демон кивал.
– И ты должна любить меня, – шептал цезарь, лаская губами ее шею. – Иначе вино станет кровью. Нашей кровью.
И они снова отдавались друг другу. И огонь в глазах демона угасал. Угасал до следующей встречи…
История пятьдесят пятая (Маленькие ценности)
1
Невада. Карсон-Сити. Бар в казино-отеле Бест Вестерн.
– Нет. Все. Хватит с тебя! – отказался наливать очередную стопку в долг бармен.
Хэнк крякнул, скривился, посмотрел, куда бы сплюнуть.
– Иди лучше проспись, пока есть где, – посоветовал ему бармен.
Хэнк снова крякнул, поманил его к себе.
– Думаешь, я не могу заработать себе на выпивку? – спросил он свистящим шепотом заядлого курильщика. – Смотри, – он бросил на стол старый, протертый чемодан, достал из него железную коробку, открыл скрипучую крышку, поманил к себе бармена.
– Ну, что у тебя тут? – бармен нахмурился, решив, что старик собирается ему что-то продать, заглянул в коробку, увидел серую тощую крысу и толстую жабу, выругался.
– Да ты совсем спятил?! – заорал он на Хэнка. – Убери сейчас же отсюда эту мерзость!
– Это не простая мерзость.
– Я сказал…
– Крыса играет на пианино, – просипел старик.
– На каком еще… – бармен снова заглянул в коробку, увидел игрушечное пианино.
– Нальешь мне выпить, если крысы начнет на нем играть? – спросил Хэнк.
– Да ты спятил!
– Нальешь или нет?
– Буду наливать до утра, если услышу, хотя бы один звук, а если нет…
Бармен не успел договорить. Старик щелкнул кривыми пальцами с желтыми ногтями. Тощая крыса подбежала к пианино, положила передние лапы на клавиши.
– Вранье! – выпучил глаза бармен, слыша простую мелодию тридцатых годов прошлого века, уставился в коробку. – Это что? Какой-то розыгрыш?
– Никаких розыгрышей! – старик постучал стопкой по столу, дождался, когда бармен нальет ему выпить. – Видит Бог, мы с этой крысой повидали мир!
– Не верю… – бармен запустил в коробку руку, прикоснулся к крысе. Музыка стихла, острые зубы впились в палец. – Твою мать!