Шкипер "Рейнджера", Нильс Киви, был для командующего как дыхание родного дома: маленький бойкий финн сопровождал Коффина и в первом полете к Эридану. Они не были друзьями, ибо адмиралу положено держать дистанцию, но их молодость прошла в одном и том же десятилетии. Вообще-то, подумал Коффин, большинство астронавтов - ходячие анахронизмы. Я мог бы поговорить разве что с Гольдбергом, или Ямато, или Перейрой, не рискуя встретить недоуменный взгляд, если случайно упомяну фамилию умершего актера или спою пару тактов забытой песенки. Но они сейчас в анабиозе. Каждый из нас по очереди выстоит годовую вахту, а затем отправится в морозильник, так что до конца путешествия поболтать нам не придется.
- А это было бы занятно, - задумчиво протянул Киви.
- Что? - спросил Коффин.
- Еще раз пройтись по Верхней Америке, половить рыбку в Императорской речке, раскопать нашу старую стоянку, - пояснил Киви. - Были на Рустаме и славные денечки, не одна только работа да опасность.
Коффин подивился тому, как близко, почти в одном русле, текли их мысли.
- Да, - сказал он, вспоминая странные и дикие. закаты над Расщелиной. - Хорошие пять лет мы провели.
- На сей раз все иначе, - вздохнул Киви. - Мне не очень-то хочется туда возвращаться. Мы были первооткрывателями, мы ходили там, где не ступала нога человека. Теперь пионерами будут колонисты, а мы всего лишь извозчики.
Коффин пожал плечами. Он наслушался подобных жалоб еще до старта, и во время полета тоже. Что ж, люди, запертые в замкнутом пространстве, должны научиться терпеливо сносить ограниченность друг друга.
- Надо с благодарностью принимать то, что тебе дано, - сказал он.
- Я вот о чем беспокоюсь, - сказал Киви. - Вдруг мы вернемся домой, а нашу службу уже ликвидировали? Никаких больше космических экспедиций. Если такое случится, я отказываюсь принимать это с благодарностью.
Прости его, воззвал Коффин к своему Богу, не очень-то щедрому на прощения. Страшно, когда рассыпается в прах весь фундамент твоей жизни.
В глазах у Киви вспыхнули искорки.
- Конечно, - сказал он, - если мы прервем полет и сразу повернем обратно, мы еще можем успеть. Не исключено, что там сейчас снаряжают какие-нибудь экспедиции к звездам и включат нас в списки.
Коффин усмехнулся. И снова он не совсем понимал причину своих эмоций - на сей раз гнева и злости
- Я никому не позволю подвергать сомнению целесообразность нашего полета, - отрезал он.
- Ах, оставьте, - сказал Киви. - Будьте же благоразумны. Я не знаю, какие побуждения подвигли вас на этот несчастный круиз. Ваш ранг позволял вам отказаться - только вам из всего экипажа, Вы ведь не меньше меня хотите отправиться в разведывательную экспедицию. Если бы Земле было на нас наплевать, она не стала бы звать нас обратно. Зачем же упускать такой шанс? - Он прервался и взглянул на стенные часы. - Пора начинать совещание! - И включил межкорабельную связь.
Видеопанель ожила четырнадцатью экранами сразу, по экрану на каждое судно. На Коффина уставились встревоженные лица. Корабли, перевозившие только груз да команду в анабиозе, были представлены своими капитанами. На экранах же судов, груженных спящими колонистами, виднелись, кроме шкиперов, еще и штатские представители.
Коффин внимательно осмотрел всех по очереди. Космолетчиков он знал. Они все входили в Сообщество, и даже родившиеся гораздо позже Коффина были чем-то на него похожи. На всех лежал отпечаток дисциплины ума и тела, а глубоко в душе - мечта, подчинившая себе всю жизнь: новые горизонты под новыми солнцами. Хотя подобного рода поэзией никто из них не увлекался, слишком много было повседневных забот.
Колонисты - дело другое. Хотя что-то общее было у Коффина и с ними. Почти все они выходцы из Северной Америки, у них научный склад ума, и они питают глубокое недоверие к правительству. Но верующих среди конституционалистов немного, да и те в основном или католики, или иудеи, или буддисты - в общем, иноверцы. И все без исключения погрязли в характерном для новой эпохи грехе потворства своим желаниям: у всех у них на скрижалях написано, что ни один закон не властен над личной моралью и что свобода слова может быть ограничена лишь там, где она переходит в клевету. Коффин порой ловил себя на мысли, что с радостью распрощается с ними навеки.
- Все готовы? - начал он. - Прекрасно, приступим к делу. Наш офицер-радист, к несчастью, оказался чересчур болтливым. Он разг> ворошил осиное гнездо... - Коффин увидел, что идиома осталась для многих непонятной. - Он возбудил недовольство, угрожающее всему проекту. Мы должны как-то решить этот вопрос.
Конрад де Смет, колонист со "Скаута", ехидно усмехнулся.
- Вы предпочли бы просто умолчать о сообщении, верно? - спросил он.
- Это упростило бы нам жизнь, - натянуто отозвался Коффин.
- Другими словами, - сказал де Смет, - вы лучше нас знаете, чего мы хотим. От подобного высокомерия, сэр, мы как раз и надеялись избавиться. Никто не имеет права утаивать информацию, важную для общества.
Тихий насмешливый голос проговорил из-под маски:
- И вы еще обвиняли Коффина в склонности к чтению проповедей!
Глаза командующего устремились к экрану с изображением женщинй. Он не мог разглядеть ее под бесформенным балахоном и маской, но он встречался с Терезой Зелены на Земле, во время подготовки к полету. Ее голос вдруг вызвал у него в памяти бабье лето на лесном косогоре столетие назад. Уголки 1уб непроизвольно поползли кверху.
- Благодарю вас, - сказал он. - Вы полагаете, мистер де Смет, что вы знаете, чего хотят спящие колонисты? Что вы вправе за них решать? К сожалению, мы не можем разбудить их для голосования, даже если будить только взрослых. У нас попросту нет места. И регенераторы воздуха не в состоянии обеспечить столько кислоррда. Вот почему я не хотел ничего сообщать до прибытия на Рустам. А оттуда желающие могли бы вернуться на Землю вместе с флотилией.
- Мы можем будить их по нескольку человек и после голосования сразу погружать в анабиоз, - предложила Тереза Зелены.
- Это займет не одну неделю, - сказал Коффин. - Вам известно лучше, чем мне, что метаболизм трудно остановить и так же трудно опять привести в норму.
- Если бы вы могли увидеть сейчас мое лицо, - сказала она, опять со смешком в голосе, - я изобразила бы на нем "аминь!". Мне так надоело возиться с безжизненной человеческой плотью, что... В общем, я рада, что все они женщины и девушки. Заставь меня кто-нибудь делать массаж и уколы мужчинам, я дала бы обет безбрачия.
Коффин покраснел и выругал себя за это. Оставалось надеяться, что на ее экране ничего не будет заметно. Он увидал, как ухмыльнулся Киви. Чтоб он провалился!
Молодой колонист подхватил шутку и добавил, что его занятие - прекрасное лекарство от гомосексуальных наклонностей. Коффин отчаянно пытался найти слова, чтобы укротить насмешников. Ни стыда, ни совести не осталось у людей! Здесь, перед лицом вечной тьмы Господней, они говорят такие вещи, за которые их следовало бы покарать ударом молнии, а он, Коффин, вынужден все это выслушивать.
К счастью, Киви переменил тему:
- Будить колонистов по группам бессмысленно. За несколько недель мы уже минуем критическую точку.
- Какую точку? - спросил девичий голос.
- Вы не знаете? - изумился Коффин.
- Вы ей потом объясните, - вмешалась Тереза. И снова, как и раньше, Коффин подивился ее решительности. Она отсекала все несущественное с мужской прямотой и женской практичностью. - Просто поверь нам на слово, Джун, что, если мы не повернем назад в течение ближайших двух месяцев, нам придется продолжить полет к Рустаму. Значит, голосование отпадает. Мы могли бы разбудить несколько человек, но для статистики с таким же успехом сгодятся и те, что бодрствуют.
Коффин кивнул. Она говорила о пяти женщинах на своем корабле, стоявших годовую вахту и заботившихся о 295 спящих колонистках. За время перелета только 120 из них не будут разбужены для несения вахты - 120 детей. Пропорция на остальных девяти кораблях с колонистами была приблизительно такая же, в то время как экипаж всех судов насчитывал 1620 человек, 45 из которых бодрствовали одновременно. Будет ли жребий брошен двумя процентами человек или четырьмя-пятью - большой разницы нет.
- Давайте вспомним точно, что говорилось в сообщении, - сказал Коффин. - Декрет об образовании, непосредственно угрожавший вашему конституционалистскому образу жизни, отменен. Вы теперь не в худшем положении, чем до старта, но и не в лучшем, хотя в послании есть намеки на будущие уступки. Вас приглашают вернуться домой. Вот и все. Больше передач нам поймать не удалось. Согласитесь, для принятия такого ответственного решения, как возвращение, данных маловато.
- Решение о продолжении полета еще более ответственно, - возразил де Смет. Большой, нескладный, он склонился вперед, пока не занял весь экран. В голосе его зазвенел металл. - Мы люди способные, материально обеспеченные. Смею надеяться, Земле уже недостает наших услуг, особенно в области техники. Судя по вашему собственному отчету, Рустам - суровое место. Многие из нас там погибнут. Почему бы не повернуть домой, если есть такая возможность?
- Домой, - прошептал кто-то.
Слово наполнило внезапную тишину, как вода наполняет чашку, пока тишина не выплеснулась через край. Коффин сидел, прислушиваясь к голосу корабля - его генераторов, вентиляторов, регуляторов, - и вдруг уловил в их шуме новую частоту: домой, домой, домой.
Только у него нет дома. Отцовская церковь разрушена, да ее месте восточный храм; леса, где горел октябрь, расчищены под новые отростки города, а залив огорожен и превращен в планктонную ферму. Все, что у него осталось, - это корабль и несколько отвлеченная надежда на небеса.
Совсем молоденький юноша сказал, скорее сам себе, чем окружающим:
- У меня там осталась подружка.
- А у меня - подлодка, - откликнулся другой. - Я ходил на ней вокруг Большого Барьерного рифа, нырял с аквалангом из люка и всплывал на поверхность. Вы не поверите, какими голубыми бывают волны! На Рустаме, говорят, невозможно спуститься с горных вершин.
- Зато у нас будет целая планета, - сказала Тереза Зелены.
Человек с тонким лицом ученого ответил ей:
- В том-то вся и проблема, дорогая моя. Три тысячи колонистов, включая детей, абсолютно изолированные от магистральной линии развития человечества. Можем мы надеяться создать свою цивилизацию? Или хотя бы не деградировать?
- Вся ваша проблема, папаша, - сухо заметил стоявший рядом с ним офицер, - заключается в том, что на Рустаме нет средневековых манускриптов.
- Не стану спорить, - сказал филолог. - Больше всего я хочу, чтобы мои дети выросли мыслящими людьми. Однако, похоже, теперь они могут сделать это и на Земле... А будет ли у первых поколений на Рустаме возможность спокойно посидеть и подумать?
- Будут ли на Рустаме следующие поколения вообще?
- Сила тяжести на целую четверть больше земной. Господи! Я уже сейчас ее чувствую!
- И синтетика, год за годом синтетика и гидропоника, пока мы не установим экологическое равновесие. На Земле хоть иногда удавалось полакомиться бифштексом.
- А моя мама не смогла лететь, она у меня слишком слабенькая. Но она заплатила за сто лет анабиоза, все свои сбережения отдала... Просто на случай, если я все же вернусь.
- Я проектировал супернебоскребы. На Рустаме мне светят разве что бревенчатые срубы.
- А помните лунный свет над Гранд-Каньоном?
- А помните, как исполняли Девятую симфонию Бетховена в Федеральном концертном зале?
- А помните тот потешный кабачок на Среднем уровне, где мы пили пиво и распевали старинные романсы?
- А помните?
- А помните?
Тереза Зелены закричала, перекрывая их голоса:
- Во имя Анкера! О чем вы говорите? Если вам так неохота лететь, зачем вы вообще садились на корабль?
Они угомонились - не сразу, постепенно, пока Коффину не удалось наконец стукнуть по столу и призвать всех к порядку. Он поглядел Терезе прямо в глаза и сказал:
- Спасибо, мисс Зелены. Я боялся, что с минуты на минуту слезы хлынут потоком.
Одна из девушек всхлипнула под маской.
Чарльз Локабер, представитель колонистов "Курьера", кивнул:
- Конечно, это удар по нашей решимости. Я и сам, быть может, не стал бы голосовать за продолжение полета... Да только сомневаюсь я, стоит ли доверять сообщению на все сто.
- Что? - Квадратная голова де Смета, втянутая в плечи, подскочила вверх.
Локабер безрадостно усмехнулся.
- Правители с каждым годом становятся все деспотичнее, - сказал он. - Они отпустили нас, что верно, то верно. Но теперь, возможно, пожалели - не потому, что мы представляем собой непосредственную для них угрозу, а потому, что мы будем примером неблагонадежности для других. Или просто потому, что мы будем. Заметьте, я вовсе не уверен. Но они вполне могли решить, что мертвые мы будем надежнее, и хотят хитростью заманить нас обратно. Для диктаторов такое поведение вполне характерно.
- Самый фантастический бред, который я* когда-либо... - возмущенно воскликнул женский голос.
- Не такой уж фантастический, как вам кажется, дорогая, - сказала Тереза. - Я немного изучала историю - настоящую, а не ту цензурованную кашку, что нынче подают под видом истории... Для нас тут есть еще одна опасность. Сообщение может быть совершенно правдивым. Но останется ли оно в силе, когда мы вернемся? Не забывайте, сколько времени пройдет. И даже если бы мы могли вернуться завтра и Земля встретила бы нас с распростертыми объятиями, кто из вас поручится, что наши дети и внуки не столкнутся с теми же проблемами, не имея, подобно нам, возможности вырваться на волю?
- Значит, вы голосуете за Рустам? - спросил Локабер.
-Да.
- Благослови нас Господь! Я с вами.
Киви поднял руку. Коффин заметил его жест и произнес:
- Думаю, экипаж тоже нельзя лишать права голоса в этом вопросе.
- Что?! - Де Смет побагровел. Подавился словами, клокоча от возмущения, и наконец выплюнул: - Вы всерьез считаете, что имеете право проголосовать за то, чтобы оставить нас в этой пристройке к аду, а потом благополучно смотаться на Землю?
- Вообще-то, - улыбнулся Киви, - экипаж, по-моему, предпочел бы вернуться сразу. Я лично...
- Я объяснил вам, как недальновиден ваш подход, - вмешался Коффин. - Космические полеты никогда не приносили барышей. Они были научными авантюрами, исследованиями в чистом виде, если хотите. И они скоро заглохнут, если люди не будут в них заинтересованы. Успешное основание колонии на Рустаме вдохновит Землю на снаряжение новых разведывательных экспедиций.
- Это вы так думаете, - парировал Киви.
- Надеюсь, вы осознаете, - с неприкрытым сарказмом проговорил совсем молоденький юноша, - что с каждой секундой наших дебатов мы удаляемся от дома на 150 тысяч километров.
- Не берите в голову, - посоветовал ему Локабер. - Что бы мы ни делали, ваша подружка превратится в старую грымзу раньше, чем мы доберемся до Земли.
Де Смет все еще шипел на Киви:
- Ты, извозчик паршивый, ты считаешь себя вправе играть нами, как пешками...
- А ты выбирай выражения, пень неотесанный! - окрысился Киви. - Не то я вобью их тебе обратно в глотку!
- Молчать! - крикнул Коффин. - Молчать!
- Пожалуйста! - эхом подхватила Тереза. - Во имя наших собственных жизней... Вы что, забыли, где мы находимся? Между нами и вечностью всего лишь несколько сантиметров! Пожалуйста, здесь не место для драк, иначе мы вообще не увидим ни одной планеты!
Ее слова не звучали ни мольбой, ни плачем. Они были скорее материнским увещеванием (неожиданным для незамужней женщины) и успокоили разъяренных мужчин быстрее, чем окрики Коффина.
Командующий флотилией подвел черту:
- Все, хватит. Мы чересчур возбуждены и не способны мыслить здраво. Продолжим совещание через четыре вахты, то есть через шестнадцать часов. Обсудите вопрос со своими попутчиками, поспите немного, а на следующем собрании изложите общую точку зрения.
- Шестнадцать часов! - ахнул кто-то. - Вы представляете, сколько времени обратного пути они нам прибавят?
- Вы слышали, что я сказал, - отрезал Коффин. - Желающие поспорить могут заняться этим на гауптвахте. Все свободны.
Он выключил видеопанель.
Киви, уже успокоившись, улыбнулся ему исподтишка:
- Суровый отеческий нагоняй не дает осечки, верно?
Коффин встал из-за стола.
- Я ухожу, - сказал он, и собственный голос показался ему хриплым и незнакомым. - Продолжайте полет.
Никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким,- даже в ту ночь, когда умер отец. О Господи, Ты, что говорил с Моисеем в пустыне, яви ныне волю Твою! Но Господь молчал, и Коффин почти бессознательно отправился туда, где надеялся найти поддержку.
Глава 3
Одевшись в скафандр, Коффин помедлил немного в воздушном шлюзе перед выходом. Двадцать пять лет он уже был астронавтом - сто лет, если прибавить время, проведенное в анабиозе, - но до сих пор не мог без трепета предстать лицом к лицу перед творением Господним.
Бескрайняя тьма мерцала звездами, уводя взгляд все дальше и дальше, вплоть до яркого потока Млечного Пути, и еще дальше, простираясь вглубь другими галактиками и скоплениями галактик, свет от которых, пойманный телескопом сегодня, родился раньше Земли. Глядя из пещеры воздушного шлюза за локаторы и вереницу кораблей, Коффин почувствовал себя растворенным в ледяной беспредельности и абсолютном безмолвии. Но он знал, что эта пустота пылает и гудит смертоносной энергией, играет потоками пыли и газа, более массивными, чем планеты, и в муках рожает новые солнца; и он произнес вслух самое страшное имя: "Я есмь Сущий", и капли холодного пота выступили под мышками.
Все это мог увидеть человек в пределах Солнечной системы. Полет же с полусветовой скоростью уносил сознание в такие дали, что порой оно не выдерживало нагрузки, и тогда еще одного лунатика погружали в анабиоз. Ибо движение искажало всю картину космоса, сгоняя толпы звезд прямо к носу, так что корабли рассекали пылающее звездное облако адской допплеровской синевы. Созвездия тоненькой полоской лежали на траверзе, а в боковых иллюминаторах был кромешный мрак. За кормой по-прежнему ярко сияло Солнце, но с каким-то зловещим красноватым оттенком, точно оно уже состарилось и скитальца по возвращении домой ожидала заледеневшая планета.
"Что значит человек, что Ты помнишь его?" Строка принесла привычное успокоение; ведь и его, Коффина, бренную плоть, создавал Творец солнц атом за атомом, и меньше всего желал Он, чтобы душа человеческая была обречена на вечные муки. Коффин никогда не понимал, как его коллеги-атеисты выносят открытый космос.
Что ж, пора...
Он нацелился на ближайший корпус и выстрелил из маленького пружинного арбалета. Легкий линь размотался вслед за магнитной стрелой. Коффин машинально проверил прочность каната, подтянулся к соседнему кораблю, отцепил стрелу и выстрелил снова - и так от одного судна к другому, пока не добрался до "Пионера".