***
В это время года в Измайловском парке еще было тихо и покойно - время летнего отдыха москвичей "на природе" (а некоторые уголки этого парка вполне можно было бы отнести к этому почетному наименованию) еще не наступило, многочисленные шашлычные и распивочные заведения еще не начали свою активную работу; по дорожкам и аллеям прогуливались лишь редкие влюбленные парочки, бродили собаководы со своими ручными живыми орудиями человекоубийства (самыми популярными породами Измайловского парка были стаффордширские терьеры и разных окрасов свиноподобные бультерьеры), да иногда пробегали трусцой любители здорового образа жизни - главным образом, поджарые старички в трусах, прельщая сидящих на лавочках редких старух клоками седых волос на костистой груди. Не видно было пока в Измайлово даже вездесущих московских бомжей - ибо ловить им тут пока было нечего, самая жатва для них начнется летом, когда многочисленные компании всерьез и надолго оккупируют все более-менее уютные уголки парка; пока же бродяги промышляют поближе к цивилизации, и своим антисоциальным обликом не уродуют зрелища просыпающейся природы.
Парк еще не зажил полнокровной жизнью - но всё же парочка мужчин возрастом около сорока, мирно прогуливавшихся по аллеям вблизи одноименной станции метро, внимания редких еще посетителей не привлекала. Мало ли о чём нужно поговорить двум взрослым мужчинам вдали от городского шума?
А разговор у мужчин (если бы кто-нибудь смог его подслушать) был и впрямь о делах серьезных и чужому уху малопонятных.
Один из них, одетый скромно, неброско - но, при внимательном рассмотрении, весьма дорого - производил впечатление средней руки банковского клерка - но банка серьезного, солидного, не какой-нибудь дешевой конторы по обналу, а как минимум - филиала "Дрезднер-банка" или "Мерил Линч". Говорил он по-русски с той степенью старательности, которая немедля выдавала в нём англосакса, долго прожившего в России, досконально выучившего язык - но так и не избавившегося от извечной британской каши во рту.
Второй гуляющий, наоборот, внешне был полной противоположностью своему собеседнику - одет броско, пожалуй, даже немного вызывающе, стильно до умопомрачения; но, вглядевшись попристальнее в его экипировку, можно было обнаружить, что его "Джованни Фаброни", "Прада" и "Артиоли" вряд ли понимают итальянскую речь; скорее уж, для них был значительно ближе и роднее кантонский диалект самого распространённого языка в мире…. Да и манера общения этого мужчины, в первые секунды вызывающая у любого случайного прохожего мгновенное подсознательное неприятие, через несколько минут рождала у этого же прохожего понимающую ухмылку - ибо безусловно относила этого денди в разряд лиц с нетрадиционной, как сейчас принято говорить, сексуальной ориентацией.
Клерк говорил тихо, неторопливо - старательно взвешивая каждое слово; денди отвечал порывисто, эмоционально; стороннему наблюдателю, который бы взялся рассматривать эту парочку на протяжении всей из беседы, единственное, что пришло бы на ум - это вопрос: "Что может быть общего у таких внешне абсолютно несхожих людей?"
Тем не менее - общий интерес у них был, и весьма серьезный - причём для обеих сторон.
- Вот что, любезный Вениамин Аркадьевич, я вам хочу сказать. Я не намерен оплачивать ваши кутежи и оргии весьма… хм… - Клерк поморщился: - сомнительного свойства. Я готов выплатить вам авансом определенную сумму - но для этого вы должны проделать для меня определенную работу.
Денди, названный клерком "Вениамином Аркадьевичем", немедля вспыхнул:
- Кутежи?! Вы эти жалкие посиделки называете кутежами? Да видели ли вы вообще кутежи! Вот, помниться, когда я работал с Михалковым в Италии…
Но насупившийся клерк перебил своего собеседника:
- Вы прекрасно знаете, что я знаю, что ни в какой Италии вы ни с каким Михалковым не работали. Вы намерены выслушать мои предложения?
Денди увял и даже как-то стал ниже ростом.
- Да, извольте…. Впрочем, Спиро, я лично не вижу ничего плохого в блестящих экспромтах. В конце концов, я ведь мог работать у Михалкова? Впрочем, извините…. Так что у вас за дело?
- Вы знаете что-нибудь о проблемах экосистемы Каспийского моря?
Денди изумлённо воззрился на своего собеседника.
- Спиро, дружище, вы о чём? Да я даже на карте это море не сразу найду!
Клерк удовлетворенно кивнул.
- Я так и думал. Но это не имеет значения. С двадцать четвертого по двадцать шестое апреля в Баку пройдет семинар, посвященный проблеме внедрения в Каспий гребневика - мнемиопсиса.
- Кого? Гребневика? Вы шутите, милейший Спиро?
- Именно гребневика. И я не шучу. Жаль, что вы не в курсе, но широкомасштабное развитие этого ужасного мнемиопсиса в Каспийском море может оказать катастрофическое воздействие на всю биосферу этого моря. В первую очередь, биологическая вспышка нового вселенца может решительно изменить видовой состав и биомассу мезопланктона. А затем может последовать катастрофическое уменьшение численности кильки, главного промыслового вида Каспия. Учтите, в Каспии - большой процент эндемиков, то есть видов, живущих там и нигде больше. Посему последствия вселения мнемиопсиса могут быть таковы, что биологическому разнообразию Каспия придётся столкнуться с серьезной опасностью.
Денди покачал головой.
- Спиро, к чему вы всё это мне говорите? Что за научный бред? Какое отношение моя газета может иметь к этим делам? Вы же знаете, наше дело - жизнь звезд, скандалы, разводы… Какое дело нашим читателям до какого-то гребня?
- Гребневика. - Невозмутимо поправил своего собеседника клерк. - Ваше дело, уважаемый Вениамин Аркадьевич, сделать проблему гребневика на Каспии такой же злободневной, как и проблему пренебрежения нижним бельем ваших эстрадных звёзд. И в Баку я вам настоятельно рекомендую отправиться завтра же. Далее, - невозмутимо продолжил клерк, сделав вид, что не заметил, что его партнер готов вот-вот разразиться возмущенными тирадами. - Вы заинтересуете этой проблемой еще шесть-семь газет, создадите общественный интерес к проблемам экологии Каспия. Деньги на это я выдам, не тревожьтесь. Причём нам интересен район северного побережья Азербайджана, у посёлков Ялама и Хачмаз. Если вы не в курсе - это в четырех и десяти километрах от российской границы, рядом с переходом Тагиркент-Казмаляр - Ханоба.
Денди в отчаянии стал заламывать руки.
- Боже, Спиро, но зачем всё это? Азербайджанцы, море, переходы… Какие-то жуткие названия… Азиатчина! Вы же знаете, что я без московской атмосферы мгновенно зачахну!
Клерк, казалось, не обращал никакого внимания на стенания своего собеседника.
- Далее. Приблизительно к началу июля вы должны будете обеспечить появление в районе станции Ялама съемочной группы любого федерального телеканала - лучше, конечно, из числа более-менее уважаемых и смотрибельных. Деньги на это я тоже выделю, отдельно. И прекратите ваши идиотские стенания! Вы на меня работаете, и я плачу вам немаленькую зарплату, милейший Вениамин Аркадьевич! - И клерк с нешуточным раздражением взглянул на денди. Тот мгновенно изобразил на лице покаянное внимание.
- Так-то лучше. - Проворчал клерк. А затем продолжил: - Так вот, нам надо, чтобы десятого - одиннадцатого июля в районе погранперехода Тагиркент-Казмаляр - Ханоба находилось как минимум трое, не считая вас, представителей периодической печати - разумеется, центральной - и хотя бы одна съемочная группа телевидения. А лучше две. Вам задача ясна?
Денди кивнул головой, а затем, виновато улыбнувшись, спросил:
- А сколько денег вы намерены вложить в этот проект?
Клерк впервые за время беседы едва заметно улыбнулся.
- Достаточно. За каждого корреспондента, в указанное время предоставленного вами в указанном месте - я заплачу лично вам десять тысяч долларов, плюс десять тысяч - этому корреспонденту. За съемочную группу телевидения я выдам вам пятьдесят тысяч - из которых не смейте брать более десяти! О готовности сообщите из Яламы или Дербента восьмого. И вот еще…
Денди опять изобразил почтительное внимание.
- У вас есть выход… посредством вашей сексуальной … хм… странности - на некоторых влиятельных людей из "Лукойла". Так?
Вениамин Аркадьевич надменно взглянул на своего собеседника.
- Положим, это вас не касается!
- Ещё как касается, милейший Вениамин Аркадьевич! Нам бы хотелось, чтобы ваш друг - один из руководителей известного вам телеканала, имеющего прямое отношение к медиа-империи уважаемого господина Алекперова - в это же время находился бы в Азербайджане, вместе с вами. Например, ему могли бы быть интересны планы азербайджанской государственной компании и компании АМОКО относительно использования месторождения "Шахдениз" - там в это время как раз будет решаться вопрос о транспортировке газа с этого месторождения в Турцию. Так вот, если известный вам деятель с известного вам канала вдруг в указанный срок тоже окажется вместе с вами на погранпереходе Ханоба - вы получите премию в размере двадцати тысяч долларов. Вам всё ясно?
Денди склонил голову.
Клерк похлопал его по плечу.
- Любезнейший Вениамин Аркадьевич, вы даже не представляете, какую звезду медиа-рынка я из вас сделаю утром двенадцатого июля! Вы дадите такой репортаж, который вам никогда и не снился! Это будет такая информационная бомба, по сравнению с которой убийство Кеннеди - лишь жалкий спектакль школьников младших классов! Я вам по-хорошему завидую - ваше имя в этот день узнает весь мир, вы сообщите человечеству новость, которая изменит весь миропорядок на ближайшие двадцать лет - как минимум! Не надо, не благодарите меня - это всего лишь моя работа…. Пойдемте, я во-о-он на той лавочке выдам вам аванс…
***
События последних двух суток изрядно озадачили Одиссея. Хотя бы кто-нибудь что-нибудь ему объяснил! Нет, как назло, адвокат строил из себя Джеймса Бонда - недомолвки, многозначительные умолчания… Блин, этого Лайоша Домбаи самого бы загнать за краты и посмотреть, что бы он стал делать в такой ситуации!
Сначала этот бывший офицер связи, придя на внеплановое свидание (под предлогом подачи очередной аппеляции; вообще-то обычно Лаци просто передавал ему через канцелярию очередную передачку вкупе с разными полезными мелочами типа мыла или бритвенных лезвий - а тут такой коленкор!), незаметно сунул ему в руку какой-то пакетик, и, сделав страшно таинственное лицо, сказал:
- Принимай эти капсулы каждые три часа. Перед выходом из адвокатской комнаты проглоти первую, и в течение получаса пожалуйся на острые боли в желудке. Ты сможешь сымитировать жуткую резь в животе, со слезами на глазах?
Блин, Лаци его что, за Майкла Дугласа держит? Хотя…
- Попробую.
- Отлично. Я позвоню заместителю начальника тюрьмы, сообщу, что ты на свидании жаловался на проблемы с желудком - и спрошу, как твоё здоровье. Я адвокат - то бишь, ссориться со мной не в их интересах. Тебя отправят в санитарный блок, там на все вопросы врача - или фельдшера, кто там окажется - ты будешь отвечать, что у тебя бешеная боль в животе. Слёзы обязательны! Тебя отправят на обследование, которое покажет потемнение в области желудка; по внешним признакам оно будет сходно с прободной язвой. Тебя попросят поднатужиться и выдать для анализа немного того субстрата, что именуется калом. Постарайся выполнить эту просьбу, но в полученный анализ в туалете выдави пару капелек крови - для чего проколи палец. Сможешь?
Одиссей молча кивнул согласно.
Лайош удовлетворенно качнул головой:
- Специального доктора здесь нет, вызовут из города. Это займет часа три-четыре. Изыщи за время ожидания момент, чтобы проглотить очередную капсулу! Городской врач определит примерно то же, что и местный - но, ввиду того, что пятно, скорее всего, сместиться - ведь шарик будет новым - они проведут консилиум и придут к выводу, что случай сложный и что тебя надо отправить в Будапешт. Скорее всего, завтра к вечеру ты окажешься в тюремной больнице на улице Йожеф Атилла.
Одиссей опять кивнул. Хотя, что он в этой больнице не видел? Ладно, господину Домбаи виднее…
Лайош продолжил:
- Завтра же вечером или послезавтра утром тебя навестит Янош Фекете. Ты поступаешь под его руководство, и что делать дальше - он тебе расскажет. Ну, все, глотай капсулу…. Да не бойся, это просто желатин со специальным наполнителем! Абсолютно безопасен!
Одиссей, достав из пакетика круглый шарик, не без труда (воды великий конспиратор и почётный Джеймс Бонд венгерского королевства, блин, не догадался принести с собой!) проглотил его.
Лайош удовлетворенно кивнул, а затем, похлопав его по плечу, сказал со странным выражением лица:
- Удачной охоты!
Одиссей вопросительно глянул на своего адвоката. О чём это он? Или…
- Я что ж, сюда уже больше не вернусь?
Лайош таинственно улыбнулся, но ничего не ответил - лишь на прощание крепко пожал ему руку.
В общем, дальше всё произошло почти так, как расписал бывший офицер связи - за исключением маленького нюанса: в Будапешт его было решено отправить в этот же день - гастроэнтеролог, вызванный из города, авторитетно заявил, что данная прободная язва - результат коварной венгерской острой пиши, и у арестанта есть шанс не выйти живым из-за решетки, если тюремное начальство будет медлить. Или он впрямь был такой немыслимый гуманист и мать Тереза в штанах, или тут сыграли роль пиастры Лайоша Домбаи - сие осталось для Одиссея покрытым мраком неизвестности.
В Будапешт он был отправлен на тюремном микроавтобусе в компании двух добродушных охранников, не считая шофёра; надо сказать, сторожа ему попались заботливые. Ребята время от времени интересовались его самочувствием, на заправках покупали запотевшую, прямо из холодильника, минеральную воду без газа и старательно ею его поили - в общем, всячески демонстрировали заботу о тяжело больном преступнике. Правда, иногда Одиссей улавливал во взглядах, которыми между собой обменивались вертухаи, неявно выраженное сочувствие к человеку, очень скоро предстанущему перед апостолом Петром, и пару раз поймал явно соболезнующее выражение лица шофёра - но это говорило лишь о мастерстве тюремного врача в области рекламы.
Когда охранники сдали его в Будапеште коллегам - в их прощальных взглядах Одиссей явно увидел неверие в то, что когда-нибудь они еще встретят его в мире живых. Ну что ж, как говорится, дай-то Бог!
Корпус, куда поместили Одиссея, приготовил ему сюрприз - и ещё какой сюрприз! Окна третьего этажа, в каком располагалось желудочно-кишечное отделение, бесконечно радовали глаз отсутствием решеток. Вот в этот момент Одиссей задумался основательно. Хм…. А, пожалуй, похоже, эти ребятки что-то приготовили всерьез! Ладно, подождём Яноша - может, он все разложит по полочкам.
Лайош не объяснил, как ему себя вести в столичном тюремном госпитале - посему Одиссей решил продолжать корчить из себя смертельно больного: стонал, хватался за живот, в общем - старательно демонстрировал полное отсутствие шансов на поправку.
Впрочем, ни на кого из здешнего персонала он впечатления этими своими вздохами и ужимками не произвел - его разместили в угловой комнатушке на четыре персоны (заняты были только две кровати, причем их хозяев в обозримой перспективе не наблюдалось; скорее всего, болящие его сокамерники были на процедурах), вкололи успокаивающее - и оставили наедине со своими мыслями. Столичных медиков мудрено было удивить видом умирающего от язвы - тут, по ходу, и не такое видывали.
Хм, однако… Решеток на окнах его палаты, опять-таки, не было, и за стеклом можно было совершенно беспрепятственно видеть тихую будапештскую улочку, засаженную столетними каштанами, которую от Одиссея ограждали лишь два стекла оконного переплёта. Хотя откуда столетними? Им тут от силы лет пятьдесят-шестьдесят, не больше; зимой сорок пятого здесь такие бои шли - о-го-го! Тогда ни русским, штурмующим Будапешт, ни немцам и мадьярам, его защищавшим - было не до сохранения экологии венгерской столицы; тем более не до сбереженья деревьев было миллионному мирному населению, попавшему под раздачу с обеих сторон, как кур в ощип, и три месяца не имевшему ни еды, ни топлива для обогрева своих жилищ. Так что вряд ли эти каштаны тут с довоенных времен. Что, впрочем, нисколько не умаляло тихой красоты этой улочки, - которая ему понравилась сразу и без остатка. Эх, погулять бы под этими каштанами с Герди!
В этот момент Одиссей почувствовал тупую ноющую боль в груди; пожалуй, зря он так усердствовал со стонами и хрипами, забыл, что у него три хотя и заживших, но всё ж таки пулевых…. Пожалуй, стоит позвать медсестру.
Но вместо медсестры на его хриплый зов явился охранник - который, скорее всего, тут, возле торцевого окошка коридора, и устроил себе временное место дислокации. Вступать с ним в медицинские разговоры Одиссей не стал, решив, что боль помалу и сама уляжется - и здорово ошибся; ночь ему пришлось проваляться без сна, слушая жизнерадостный храп вернувшихся с процедур сокамерников, и постоянно прислушиваясь к неприятным хрипам в лёгких. Вот чёрт! Говорила ж ему бабушка - не гневи Бога! Никогда не прикидывайся больным - потому как тогда боль, настоящая, подлинная - тебя сама найдёт. Жаль, что бабушка господина адвоката Домбаи такого ему в детстве не рассказывала…
В общем, к утру, когда за ним прибыла парочка дюжих санитаров, чтобы вести на обследование - вид у него и впрямь был, как у умирающего; можно было специально и не стараться. Едва-едва успел он перед отправкой на свою персональную Голгофу проглотить магическую капсулу Лайоша Домбаи - как тут же его под руки поволокли в смотровую; причем здешние санитары того местечкового пиетета к безнадежно больному, стоящему на краю разверстой могилы, каковой продемонстрировали провинциальные сегедские полицаи - отнюдь не испытывали; Одиссей решил, что нравы и обычаи здесь, скорее, напоминали тюремную больницу Австро-Венгерской империи, в каковой бравого солдата Швейка излечивали от ревматизма - то бишь, каждый больной априори считался симулянтом, и дело чести врачей было - его в этом постыдном симулировании уличить.
Последующие три часа запомнились Одиссею как непрерывная череда просвечиваний, прослушиваний, глубокомысленных замечаний по-латыни, по-венгерски и по-русски (когда больного спрашивали о симптоматике), выпиской целой груды каких-то бумажек - и, в заключение, разговором тет-а-тет с желудочным обер-профессором, который был тут за главного, и замечания которого все остальные люди в белых халатах (хотя вернее было бы сказать "в салатовых" - но из песни, как говорится, слова не выкинешь; раз положено в каноническом творении советских композиторов врачам быть в белом - стало быть, в белом) воспринимали примерно как первые христиане - откровения Иоанна Богослова.
Обер-профессор был краток - или из-за нехватки времени, или из-за нежелания демонстрировать свою слабость в русском языке; но в целом Одиссей остался речью эскулапа доволен (хотя и несколько озадачен; это что ж, и здесь имеет место быть работа шелестящих бумажек - или герр Обер-профессор до такой степени слеп и бездарен? Дилемма, однако…). Ибо сказал тот дословно следующее: