Непривычно длинная шерсть покрывала все тело. Вместо глаз зияли дыры, из которых сочилась того же цвета жидкость. Из полуоткрытого рта, больше напоминающего пасть, торчали большие острые клыки - раньше их не было, это точно! Максим стоял не двигаясь, одурманенный чувством какого-то безумия.
– Что здесь творится?! Милеус! Неужели это ты?!
То страшилище, что висело между деревьями, слегка наклонило голову и произнесло:
– Да, Максим, это я…
Его голос подвергся сильным метаморфозам. Вместо привычного писклявого и мягкого фальцета теперь звучал глухой скрипучий бас.
– Кто над тобой так поиздевался?!
– Успокойся, Максим. Никто. Я сам прибил себя к дереву, потому что… не хочу видеть кончину мира. Я должен умереть раньше.
– Нет, Милеус! Нет!! Я склеил пластинку! Все должно наладиться! Дай я сниму тебя!
Оба дерева пронзительно скрипнули. Умирающее существо слегка покачалось, будто занимая более удобное положение для собственной смерти.
– Не надо!.. Не трогай меня!
Но Максим его не слушал. Он быстро забрался по веткам к вершине, понадежней там зацепился и протянул руку к своему другу гладя его взъерошенную шерсть.
– Успокойся, Милеус! Все будет хорошо! Успоко… - он вдруг вскрикнул от боли.
Клыки вцепились ему прямо в ладонь, и озлобленное рычание прорезало тишину вымершей поляны. Резким рывком Максим был сброшен на землю. Он сразу глянул на свою руку, из которой сочилась кровь. И вот что странно - у него самого она была красного цвета.
Вы когда-нибудь видели красную кровь?
– Уходи! Максим! Дай! Мне! Умереть! Уходи!
Каждое слово било как устрашающий набат, и тот стал медленно пятиться назад, потом пошел быстрее, а после сорвался с места, окунаясь во тьму леса и убегая от собственного отчаяния. Сердце бешено колотилось, перед глазами плыли круги, мертвые ветки хлестали его лицо, но он ничего не чувствовал, направляясь в неведомую сторону. И лишь когда странные, невесть откуда взявшиеся звуки достигли его слуха, он остановился…
Кажется, это был чей-то голос. Причем, не воющий, не истерический, а довольно спокойный, похожий на разговор. По мере того, как Максим приближался, слова становились более громкими и внятными. В один момент показалось, что в этом голосе проскальзывает знакомый тембр, похожий… похожий…
Неужели господин Философ?
Черно-серый негатив Мироздания открыл взору некую равнину, и Максим стал невольным свидетелем любопытной сцены. Неподалеку столпилось множество жителей этого царства, ранее не видимых и совершенно невнятных по своей внешности. Все они были одеты в черные траурные одеяния и внимательно слушали своего оратора. А посреди толпы на каменном возвышении стоял сам Философ и, жестикулируя руками, громко проповедовал:
– Наконец-то!.. Наконец-то настал тот день, в который мы не верили, но о котором так много говорили наши пророки! Поглядите!
Он указал своей тростью в сторону серого отмирающего неба, бросавшего на его лицо бледную тень смерти. Там, среди чередующихся тонов небытия и мрачной нереальности, были хорошо видимы очертания шестиконечной дыры.
– Глядите!! - его голос уподобился разразившемуся грому. - Это же черное солнце! Многие мои научные труды и математические уравнения доказывали, что этот день когда-то наступит… Но, друзья мои! Это не повод для безнадежного отчаяния! Мы должны принять смерть достойную разумных существ. Прежде, чем все поглотит черный огонь, прежде, чем мир обратится в Хаос - тот самый, из которого он возник, покаемся в своих грехах! Очистим себя, свои чувства, мысли и душу!
По толпе слушающих пробежал взволнованный шумок. Все принялись переговариваться, сначала тихо, потом все громче. И после этого стали доноситься выкрики:
– А что для этого надо?
– Как именно мы должны каяться?
– Мироздание гибнет! И мы хотим уйти из него с чистой совестью!
Философ обвел публику долгим испытывающим взглядом. Все его три глаза - окружность, трапеция и равнобедренный треугольник - были широко открыты, а в зрачках еще тлели маленькие искорки гаснущей жизни.
– Для того, чтобы очиститься, необходимо есть прах умирающего мира! - он нагнулся, зачерпнул горсть каменной пыли и жадно схватил ее ртом.
– Будем есть прах! - повторили слушающие, и каждый стал наклоняться к земле, чтобы достать свою часть для очищения.
Максим не в силах был дольше на это смотреть.
– Безумие какое-то…
Он пошел прочь, вновь растворившись в объятиях леса, хотя и скрывающего этот полумертвый и наверняка последний свет, льющийся с неба, но заодно скрывающего то сумасшествие, которое творится вокруг. Сам не понимая, как он блудил-бродил, но почему-то вновь оказался на поляне Милеуса. Та же покосившаяся хижина… черные призраки деревьев… удручающий вой ветра над самой головой. Он боялся поднять глаза повыше, а когда все же осмелился, то вздрогнул.
Милеуса не было.
То есть - вообще. Те два дерева, на которых он был распят, стояли болезненно изогнутые. Даже просматривались дырки от недавно вбитых кольев. К счастью, не было видать и трупа поблизости… Максим снова кинулся к хижине, открыл ее… Пусто. Посмотрел по разным концам поляны. И вот тут он увидел то, что ему лучше было вообще никогда не видеть.
Примерно шагах в двадцати лежало брюхом на земле огромное страшное чудовище. Его длинная шерсть свисала до самой травы, в передних и задних лапах все еще торчали колья. Чудовище медленно шевелилось, стонало… А из пасти у него торчали такие здоровенные клыки, что никакой крупный зверь не осмелился бы выйти с ним на поединок. От своей тяжести оно повалило уже десяток деревьев. Когда оно скалило пасть и рычало, по коже бежала дрожь. Максим еле удержал равновесие, чтобы не шлепнуться наземь.
– Миле… ус?
Чудовище резко повернуло голову и громко заревело в поднебесье. Да так, что заложило в ушах.
…не помня себя, Максим несся прочь от этого места, прочь от всех кошмаров и, пожалуй, прочь от самого себя. После ему пришлось потратить много времени, чтобы найти в сумраке свою тропинку, и он, скорее всего - просто от безысходности, решил направиться к башне Придумаем, заведомо зная, что встретит там картину такую же безнадежную.
Еще издали Максим понял, что никакой башни нет… уже нет. Это гордое, возносящееся над всем миром сооружение обычно бывало видно еще задолго до того, как к нему приближались. Он пристально вглядывался в неясную контрастность неба - безрезультатно. Башня явно отсутствовала. Покидая лес и выходя на равнину, Максим даже зажмурил глаза. Боялся снова их открыть. Боялся вообще смотреть на происходящее вокруг. Но увы, очередной удар был неотвратим.
На том месте, где некогда находилась эта великолепная стройка, сейчас громоздились груды беспорядочных кирпичных глыб, разбросанных далеко по долине. Непонятно: то ли она рухнула от наклона, то ли была повержена землетрясением. Однако факт от этого не менялся: на фоне потемневшего облика Мироздания выделялись еще более темные очертания больших осколков прежнего великолепия, смешанных, разбросанных, раскиданных по сторонам силой первичного хаоса и уныло застывших в своей неподвижности.
Максим робко приблизился. К месту иль не к месту, скорее всего - не к месту, но ему вдруг припомнилась одна фраза из очень-очень древней книги, где говорится, что "Вавилон великий воспомянут перед Богом". Фраза возникла и тотчас исчезла, опускаясь на дно забвения. Что от нее толку?
На одном из осколков сидело печальное многоногое существо, оно обхватило голову руками и совершенно не двигалось. Черный хитон, черный остроконечный колпак, черные невнятные контуры тела…
– Придумаем!
Ответа не последовало. Максим подошел ближе, и с каждым шагом какое-то недоброе, муторное предчувствие поднималось из глубин души. Он слегка потормошил своего друга за плечо, если еще и живого, то наверняка убитого горем.
– Придумаем, очнись!
Тот зашевелился, опустил руки и приподнял голову. Во всех его глазах блеснули искры - маленькие огоньки злобы и ненависти. Он резко вскочил и отбежал в сторону. Затем схватил комок глины и бросил в Максима.
– Уходи!! Уходи, убийца!
Отчаянная фантазия рисовала все, что угодно, только не это… не это!
– Придумаем, да ты что?!
– Убийца! Враг!
Его друг, скорее - уже бывший, тяжело сопел, извергая хриплый свист и негодование. Потом принялся нервно ходить взад-вперед, колокольчики при этом издавали такой унылый звон, что самому хотелось завыть от тоски.
– С тех пор, как ты появился в этом мире, у нас начались несчастья! А до тебя все было хорошо и спокойно! Уходи или я сам убью тебя!
Вновь, разрезая густой сумрак, засвистели комки полужидкой глины. Максим схватился за разболевшееся сердце. Такая степень отчаяния, такая тяжесть душевных мук была ему раньше неведома.
– Придумаем, о чем ты говоришь?! Вас же… вас же нет! Вы не существуете!
Вместо ответа один из комков угодил прямо Максиму в лицо. Он шел и долго выплевывал горькую глину изо рта, не ощущая при этом ни собственных ног, ни земли, ни омертвелого запаха всеобщего разложения. Самое страшное в услышанных словах было то, что они являлись правдой. Печальной убивающей правдой. Сердце ныло, и изумленный рассудок вертел как ребус одну единственную фразу: "кочка… всего лишь неудачно подвернувшаяся кочка… безумнейшая случайность, глупейшая нелепость… одна кочка…".
Он долго брел, ослепший и оглохший, сознание почти отключилось, все мысли замерли, лишь необъяснимое и еще никем не высказанное отчаяние наполнило его существо, как смердящий и медленно действующий яд. Это отчаяние вырывалось наружу в виде продолжительных стонов, каких-то нечеловеческих завываний, отравляя своим трауром и без того погибающий мир.
Наступил момент некоторого прояснения - не на небе, конечно, там по-прежнему мрак в обнимку с чернотой - прояснение произошло у него в душе, боль притупилась, и Максим, обретя способность слышать, вдруг понял, что совсем рядом плещется вода: похоже, берег реки… Да так оно и было. Черные волны, поблескивая серостью, шумели пуще обычного. Они безнадежно пытались вырваться за пределы собственного берега, вечными пленниками которого являлись. Но непреодолимая преграда, воздвигнутая природой, отталкивала их назад, в бурлящую бездну, где они набирались новых сил и опять шли атакой на берег.
Река, напоминающая поток дегтя или мазута, несла в неведомом направлении обломки деревьев, ветки, даже камни. В ней плавало много отрубленных голов каких-то чудовищ, кисти рук, изрезанные на куски тела. По всей вселенной, эхом отражаясь от горизонтов, несся протяжный стон, пригоняемый ветром. Кричало ли некое существо или это выла сама земля - не понять. Вдруг Максим различил недалеко от берега в бурлящем круговороте знакомую бочку. На ней, съежившись, сидел Диоген и громко говорил:
– Слушайте все! Слушайте! Это моя последняя Умная Мысль!
Его слова с трудом вплетались в шумную симфонию всеобщего хаоса. Он пытался перекричать все звуки сущие в поднебесье и терзающие его своими агонизирующими тонами. Бочка порой уходила под воду, но тут же всплывала, и Диоген, едва удерживаясь за нее своей единственной рукой, настойчиво продолжал свою проповедь:
– Я пришел к выводу… - вот снова его голос на некоторые мгновения исчез, заглушаемый грохотом волн, и появился где-то уже далеко-далеко: - …не существует ничего, кроме глупости и обреченности! Это моя последняя…
Речь угасла, как угасает догоревшая искорка пламени, и бочка скрылась в леденящей темноте. Максим сочувственно вздохнул, побрел вдоль берега и мимоходом заметил, что суша и вода из-за крайнего сумрака мало чем отличаются друг от друга. Только с одной стороны этот сумрак был бушующий, неспокойный, а с другой - застывший и неподвижный. Откуда-то сбоку донесся шорох: похоже, что-то шевелилось в траве. Он подошел и пригляделся…
Стало немного страшно. Это была левая часть Лодочника. Она судорожно сжималась, цепляясь за омертвелые стебли, то скручиваясь в комок, то вновь растягиваясь и все еще проявляя признаки угасающей жизни.
А где же остальные части?
Максим посмотрел в сторону, где раньше находилась электростанция, но там почти ничего невозможно было разобрать. Из полуразвалившегося сооружения что-то искрилось, в небо летели молнии, а подойти ближе и посмотреть просто боязно. Потом он перевел взгляд на бурлящие перекаты черной воды - они ревели как изголодавшиеся чудовища… Но нечто более конкретное и более реальное, чем эти волны, периодически стучало о берег. Паром вел собственное сражение с обезумевшей стихией, его мотало в стороны словно связку простых щепок. Лишь благодаря канату, что связывал его с берегом, он еще не был окончательно поглощен озлобившейся пучиной. И тут снова возникла мысль о принцессе: как же она?!
Ни о чем больше не думая, он спешно отвязал канат, вскочил на паром, нашел там длинное весло и, сопротивляясь строптивому течению, поплыл в сторону противоположного берега. Путешествие заняло минут двадцать, в бесконечной длительности которых все вокруг шумело и ревело. Казалось, Мироздание ходит ходуном, шатаясь от собственной зыбкости. Несколько раз плот едва не перевернулся. Но Максим, переживший уже несколько концов света, довольно стойко все это воспринимал. Лишь одна мысль по-настоящему терзала его - принцесса!
Он выбрался наконец на сушу и, убежденный, что где-то неподалеку находятся развалины замка, почти наощупь двинулся к нему. Черное солнце уже почти достигло своего зенита и висело над головой в самом центре неба. Его мертвые и беспощадные лучи убивали последние признаки жизни. Мироздание явно шло к собственной гибели, и это, увы, абсолютно необратимо.
Только бы перед смертью повидаться с принцессой!
Чего-то большего Максим сейчас не способен был желать. Он отчаянно пробирался сквозь неразборчивые заросли каких-то насаждений, ломая ветки и раздраженно топча их ногами. Мрак ослеплял глаза, сдавливал голову, проникал в легкие, делая дыхание тяжелым и сбивчивым.
Да где же этот проклятый замок?!
Нога окунулась в какую-то яму, не ощутив под собой опоры. И он загремел в небольшой овраг, где благополучно погрузился в липкую холодную жижу. Одно к одному, как говорится. Небо сразу поменялось с землей, и ему почему-то в голову пришла дикая мысль, что споткнулся не он, а мир под ним… Впрочем, пустяки - выкарабкался. И тут только, возможно, несколько отрезвленный прохладой ямы, Максим заметил, что оказался на большой равнине. Бывал он здесь когда-нибудь раньше или нет - неизвестно. Вокруг сложно что-либо разобрать. В голове уже все спуталось: пространство, направления, всякая ориентация. Пытаясь разрезать удушающий сумрак, его взор скользил по миражу местности в надежде отыскать признаки жизни или движения.
И это, как ни странно, случилось.
Показалось, что в глубине темноты кто-то шевелится. Так как делать все равно ничего больше не оставалось, он осторожно, почти крадучись направился в ту сторону. Трава трескалась под ногами и буквально на глазах превращалась в простую пыль. То зловоние от цветов, что еще началось в Центре Мироздания, здесь только усиливалось. А ночь кошмаров, оказывается, еще не закончилась.
Подойдя ближе, он увидел стихотворца Алана. Но было бы лучше, если б этой встречи вообще не происходило. Онемевшее от ужаса сознание еще долго хранило в памяти жуткую, удручающую картину: и этот длинный, торчащий из земли кол, на который был нанизан поэт, и эти руки-щупальца, что судорожно подергивались. А черные капли крови, отсчитывая секунды, беззвучно падали на траву… Деревянный кол безжалостно проходил сквозь его туловище и зловещей зазубриной выглядывал из-за спины. В руках Алан держал собственную голову. Гримаса предсмертной агонии сделала ее страшной как сама смерть.
– Алан! Что случилось?!
Ответа не последовало. Запекшиеся в крови губы конвульсивно подергивались, но еще способны были издавать звуки, в чем Максим убедился, когда его слуха достигли последние слова незабвенного стихотворца:
– О Смерть! Ты ныне актуальна,
Ведь ты одна теперь реальна.
Все остальное - лишь мираж,
Угасших чувств крутой вираж…
О Ночь! Ты смотришь с высоты
На мрачный факт своей мечты:
Как все переполняет тьма,
Как сходят медленно с ума…
О Тьма! Явившись издали,
Ты скрыла облик всей земли.
Я восторгаюсь лишь одной
Тобой - желанной и родной…
Уста замолкли. Руки разжались. И омертвелая голова покатилась по поляне, теряясь в зарослях черной травы. Максим толком не осознавал, что происходило дальше: он куда-то брел, не имея при этом ни определенной цели, ни направления, ни здравого рассудка. Крики и стоны умирающего Мироздания сливались в единый вселенский погребальный вой, разносимый ветром по поверхности земли. Мир оплакивал самого себя. Ноги утопали в трясине жидкой, аморфной почвы, тело натыкалось на иссохшие ветви и кусты, которые ломались при малейшем к ним прикосновении. Он шел, не ведая куда и зачем. Мозг уже отказывался что-либо соображать. Внешняя тьма проникла внутрь сознания, окутав его ядовитым туманом наступившей ночи.
Так, находясь в непонятном состоянии полубреда и полусна, Максим вдруг столкнулся с кем-то еще живым. Он потряс головой, желая вернуть себе восприятие происходящего, и увидел в угасающем сумраке какую-то старуху. Все ее тело было покрыто, как воспалением, гниющими язвами. От глубоких морщин кожа стала походить на ветхую мешковину, безжизненно обволакивающую умирающую плоть. Седые растрепанные волосы прилипли к лицу, одеяние вообще невозможно было разобрать. Тьма скрывала излишнее уродство этой женщины. Губы ее дрожали, и резкий неприятный запах, исходящий от тела, отталкивал от нее всех посторонних. Максим решил пройти мимо и лишь совершенно случайно, на незначительный вздорный миг встретился с ее глазами.
О, если б не было этого единственного взгляда! Если б не произошло этой встречи, несущей очередной и окончательно сокрушающий удар…
Те же глаза! И тот же блеск! И то же выражение взора!
– Максим! Это ты! Я так ждала тебя!
Странно, но похоже ее голос тоже не изменился: такой же нежный, ласкающий, лишь слегка отдающий хрипотой. Старуха подошла ближе и, болезненно распрямив свой горб, положила ему на плечи свои иссохшие руки. Они были мертвецки бледные, лишенные крови и с черными загнутыми ногтями. Его чуть не стошнило. Обезображенное до крайнего уродства, иссеченное морщинами лицо сохранило лишь призрачное очертание того шедевра, которым он так восхищался. Теперь оно было почти вплотную с его лицом. Столь желанная близость! Столь ожидаемое касание тел! Максим чувствовал закипающий в душе ужас… А она продолжала, и вместе с ее голосом холодная, просто леденящая змея вползала в сознание:
– Мой добрый рыцарь! С того самого дня, как ты освободил меня… нет, даже раньше. С того дня, как я впервые тебя увидела, я хотела тебе сказать, но никак не решалась… - ее потрескавшиеся и обвисшие губы медленно шевелились, а гнилые зубы, что скрывались за ними казались наваждением из чужого кошмара. Это был голос самой смерти: - Я хотела сказать, Максим, что… я люблю тебя!