Придумаем, как всегда, был с головой, руками и ногами погружен в свою работу. Он настолько усердно и настолько всерьез занимался этим строительством, что скорее можно было встретить в лесу дерево, растущее вверх корнями, чем увидеть Придумаем слоняющимся без дела, простите за грубую аллегорию. Максиму сейчас некогда было восхищаться околонебесной экзотикой, и он сразу перешел к делу:
– Послушай, дружище, ты вчера говорил… - тут он смолк, путаясь в сумбурных помыслах. И молчание длилось долго.
Великий строитель почесал мастерком у себя за ухом и недоуменно глянул на гостя.
– Надеюсь, словом "говорил" твой словарный запас не заканчивается? Чего хотел-то?
– В общем… у вас здесь живет какой-то философ, который якобы знает все и может ответить на любой вопрос.
– Есть такой.
– Я не желаю отрывать тебя от твоего занятия. Укажи только к нему дорогу. Как думаешь, он не откажется со мной поговорить?
– Ха!.. Разговор - это его любимое хобби. Он тебе еще так надоест со своими философскими теориями, что ты от него не отвяжешься! - Придумаем старательно уложил еще один кирпич, вытер руки, взял подзорную трубу и поманил к себе Максима. - Айда сюда… Вон, видишь те скалы? До них, впрочем, не так уж далеко. Сначала пойдешь по той тропинке, что мы шли вчера к замку. Не доходя реки тропинка раздваивается, там повернешь направо. Потом обогнешь маленькую лесную чащу и долину Абсурда, снова выйдешь к реке, и там в прибрежных скалах найдешь пещеру - скромное жилище нашего мудреца.
Максим, пристально вглядываясь вдаль, мысленно проследил свой предстоящий путь и, похлопав друга по плечу, сказал с некоторым нетерпением:
– Спасибо. Я все понял. Отправляюсь немедленно.
Он уже хотел сделать первый шаг, что можно было расценить как торжественное начало его пути к познанию, но голос сзади заставил слегка вздрогнуть.
– А ну, стой! Я не сказал тебе очень важного. Дело еще в том, что Философа все уважают в этой округе, потому что он очень образованный, много читает и размышляет о смысле жизни. Он мудрее всех нас, а тебя, Свалившегося с облаков, и подавно. И к нему следует обращаться не иначе, как ГОСПОДИН Философ.
– Я это запомню, - Максим вновь собрался уходить, но вдруг услышал…
– Кстати! Как там насчет загадок? Кто-то, помнится, мне говорил, что их разгадать - плевое дело!
– Ну… не до этого сейчас. Я вот что хотел сказать, как тебе идея сделать в твоей башне лифт с антигравитационным приводом? Честное слово, подниматься по лестнице несколько сот этажей, даже в условиях невесомости, удовольствие, я тебе скажу… чисто субъективное. Тебе ведь с твоим-то талантам ничего не стоит изобрести антигравитацию, допустим, намесить ее в каком-то особенном растворе… Ну, хорошая идея?
Придумаем снял колпак и вытер лоб от пота.
– Глупая идея. Залежи антигравитации находятся глубоко под землей, в вечной мерзлоте. Однажды мне случайно удалось раздобыть кусок этой породы. Увы, стоило мне разжать пальцы, как кусок улетел в небо и не вернулся. А в обыкновенном растворе из песка и цемента можно иногда выловить кварки, фотоны, нейтроны, позитроны (кстати, последние назойливые как мошкара), но только ни молекулы антигравитации.
Да, приятель… тебе действительно необходимо поговорить с господином Философом, потому что в науках ты ни черта не смыслишь!
Максим молча развернулся и ушел…
Снова башня, темнота, сырость, ощущение полета и наконец - цветущая равнина, разлившаяся перед взором в ярких красках, манящая и порой обманывающая вернула его в мир солнечного света. И он подумал, что нет ничего лучше природы в ее естественном состоянии. А эта башня, ее огромная высота, однообразие синевы и холодных облаков - словом, искусственный мир фантасмагорий способен лишь на некоторое время захватить чувства, возбуждая их преходящей новизной и головокружительной иррациональностью. Однако, уже скоро это впечатление должно остыть. А душа, в том числе и душа пытливого изобретателя, когда-нибудь очнется от гипнотического воздействия манящих идей и наверняка потянется назад, в мир привычной повседневности, то есть на свою Родину.
Башня, оставшаяся позади, уже перестала быть для Максима воплощением чьей-то мечты и чудом инженерно-технической мысли, а скорее походила на обычную темницу, не многим отличающуюся от той, где томилась принцесса Витиния. С одной разницей, что там заточение подневольное, а здесь добровольное, вполне сознательное, усугубленное изящным нонсенсом, а именно тем, что жертва собственными руками возводит себе тюрьму.
Впрочем, все это являлось лишь мимолетным блужданием мыслей, которым необходимо было постоянно работать и которым Максим не предавал большого значения.
Другое… совсем другое тревожило его чувства и сознание. Очевидные и вопиющие вопросы, которые он должен был разрешить с самого начала, сейчас воротили все внутри, как бы мстя за собственное пренебрежение. Он долго и беззаботно пировал за столом у Милеуса, строил с Придумаем эту дурацкую башню, ринулся освобождать невесть откуда взявшуюся принцессу. А стоило бы поискать ответы на самое главное.
Что это за непонятный мир вокруг?
Кто он такой, и где был раньше?
Откуда взялись эти странные существа, что здесь живут?
Кто и когда провел оси координат? И для чего?
И наконец, самое необъяснимое: почему каждый вечер с воем и грохотом мир гибнет?
А необъяснимее необъяснимого являлся тот факт, как ему удается возродиться вновь, причем, без единого шрама минувшей катастрофы?
Получалось как в кроссворде для тугодумов: сотни вопросов и ни одного ответа.
Максим двигался по указанному пути, не особо интересуясь пестрыми нарядами незнакомой местности, а более погруженный в собственные думы. Но одна долина все же привлекла его внимание - та самая долина Абсурда, на которую, как утверждал Придумаем, ни в коем случае нельзя ступать ногой. Мы порой склонны придавать заурядной местности помпезное название, которое больше отражает наши личные чаяния и иллюзии, чем реальный характер этой местности. Так выглядела и долина Абсурда. Что в ней было такого, что выделяло бы ее среди других долин? - Абсолютно ничего. Может, исключая только название. Те же самые цветы, пахнущие желтыми, голубыми, оранжевыми красками. Густая, чуть примятая ветром трава. Такой же, как и везде, едва заметный рельеф делал ее ровной, как бы укатанной. С одной стороны длинной стеной стоял сторожевой лес и очерчивал собой границу двух владений, с другой стороны этой самой границей служила уже знакомая река с противоположным течением вдоль собственных берегов. И, если прислушаться к здравому рассудку, то в этой реке было больше абсурда, чем во всей окружающей природе.
Максим пристально глядел на долину и был в этот момент почти убежден, что миф о ее таинственной страшной силе - мифом и является. Он двинулся дальше, где-то в самых потаенных помыслах души твердо решив, что когда-нибудь сделает ей вызов и исследует ее вдоль и поперек.
Вот показались прибрежные скалы. Вблизи они казались высеченными из камня барельефами каких-то математических чудовищ, головы, руки, ноги и туловища которых являлись замысловатыми многогранниками со сложной геометрической структурой. Ландшафт местности делал здесь резкий излом. Из почвы стали расти земляные бугры, слишком низкие, чтобы назвать их горами, но достаточно большие для сопок и холмов. Эти горы-недоростки тянулись на всем обозримом пространстве и со стороны реки по непонятной причине обрывались скалистой стеной с окаменелыми чудовищами. На этих скалах не было никакой растительности, даже мха и лишайников, лишь оттенки черноты и серости, двух ипостасей мрака, создаваемые изваянием каменных глыб, нагроможденных друг на друга.
Глядя на скалы, Максим почему-то вспомнил, что в мире помимо ярких солнечных лучей да радужных цветов есть еще где-то мрак и уныние, которые умеют прятаться днем, а лишь наступает ночь - вылазят из всех щелей и уголков.
Скалы способны были вызвать подобного рода ассоциации.
Десятка через два шагов тропинке суждено было кончиться. Дальше вверх по каменной стене вела небрежно высеченная лестница, направляя прямо по телам чудовищ к той загадочной пещере, где в подвигах самоотречения жил некто Мудрейший из мудрейших. Кстати, в этих скалах было огромное множество небольших гротов, снаружи вполне похожих на пещеры и, если бы не эта лестница, то искать Философа было бы обременительной проблемой.
Максим кинул взгляд назад и где-то очень далеко узрел тонкую ниточку оси Z - покинутый Центр Мироздания, а неподалеку от нее башню Придумаем, с такого большого расстояния напоминающую обыкновенный столб. Пространство, отделяющее нас от предметов, способно поедать их размеры, смирять гордое, унижать высокое, превращать в ничто все огромное и значительное. Максим не без иронии отметил для себя, что вблизи жилища Философа и в его голову стали лезть разного рода философские мысли, яркие силлогизмы, будто здесь их обиталище.
Вот он уже стоял у входа в пещеру, преодолев объем по обманчивым ступеням. Слегка кружилась голова, но это от высоты и бегущей внизу реки. Двери не было, не было и ничего, что ее заменяет - лишь свободный проход. И он робко заглянул внутрь…
Краски дня как-то резко померкли, а непривычный полумрак поначалу не позволял отчетливо разглядеть сокрытые от мира тайны этого убогого жилища. Пещера оказалась довольно объемной, но неглубокой, так как она вся насквозь просматривалась до мельчайших своих уголков. Внизу лежала солома и сухие ветки, у стены - настил из нестроганных досок, служивший ложем. Кухонный стол (вернее, его уродливое подобие) был такой же грубой столярной работы. Максим не заметил на нем ничего, кроме кусков черствого хлеба. В пещере находилось еще несколько малозначительных вещей, на которые не стоит обращать внимание. Но самое главное и самое отрадное - Философ был здесь, то есть на месте своих интеллектуальных подвигов и, выкинув из собственного сознания целый мир, наверняка размышлял над какой-нибудь научной проблемой, а все вокруг, похоже, перестало для него существовать.
"Возможно, он по-своему счастлив", - заметил Максим.
Одеяние Философа было тем, чем и ожидалось быть - грубая мешковина, залатанная в нескольких местах, истоптанные сандалии, невесть из чего сделанные. Свисающие до плеч седые волосы свидетельствовали если не о мудрости, то о старости - наверняка. Очень удачно гармонировала с обликом отшельника маленькая трость - та самая трость, которая по неписанному закону подобает всем ученым мужам. И, хотя Философ нисколько не хромал, она, в зависимости от ситуации, могла превратиться в посох или жезл.
Максиму было крайне неловко нарушать это священное уединение, и он стал искать способ, как бы тактичнее заявить о своем существовании. Может, постучать? Или учтиво кашлянуть? Был еще другой вариант - подождать, пока хозяин пещеры сам заметит его и пригласит войти. Но тот, казалось, так глубоко погрузился в самого себя, что едва ли замечал стены собственного жилища.
Вдруг Философ сел за свой маленький стол и принялся что-то писать. Ну, вот… Уж теперь-то его явно нельзя было беспокоить! Прошло еще целых пять минут, и он, не оборачивая головы, громко произнес:
– Заходи, Максим, сколько можно стоять!
Ого! Он еще и прозорливец!
Максим охотно отдался плену столь авантажной темницы. Находясь уже внутри, он еще раз бросил беглый взгляд на всю убогость и крайнюю скудность невзрачного жилища, но тут же понял, что в бедности и смирении есть некое изящество, недоступное груде драгоценных камней.
– Это верная мысль! - Философ наконец обернулся.
Его лицо было сплошь покрыто морщинами. А если бы кто внимательней вгляделся в этот лик, то обнаружил бы, что линии морщин представляют собой написанные на коже многие математические формулы. Левый глаз Философа был строгим равнобедренным треугольником, средний представлял трапецию, а правый - окружность радиусом равным высоте этой трапеции. Ртом являлась оборванная синусоида, которая сжималась и растягивалась в зависимости от частоты издаваемого звука.
Максим старательно подбирал слова, чтобы начать разговор.
– Меня к вам привело очень серьезное дело… Да, прежде хочу попросить прощения за то, что нарушил ваш покой, но я…
– Знаю, - прервал его хозяин как-то грубо и бестактно, что тот даже слегка обиделся. - Знаю, юноша, зачем ты пришел ко мне. Какое-то время ты, подобно всем жителям этого мира, вел жизнь праздную и беззаботную, видя только то, что видишь, наслаждаясь призрачными радостями и дружа с обманчивой беспечностью.
Потом Философ некоторое время молчал, глядя Максиму прямо в глаза, а может, и глубже. Его трость очертила в воздухе какие-то непонятные и совершенно невидимые символы. Худые костлявые пальцы сжимали ее так сильно, что она, казалось, давно уже вросла в ладонь.
– Все началось с конца света. Верно?
Максим вздрогнул.
– Ты увидел крушение мира, пространственно-энергетический коллапс, и на тебя эта картина произвела такое шокирующее впечатление, что пробудила в тебе наконец тягу к фундаментальным основам бытия. И ты впервые стал задавать себе вопросы. "Что это за мир, в котором я живу? По каким законам он развивается? И как объяснить то, что я объяснить не в состоянии?". Ведь верно?
Максим молча кивнул. Он вдруг понял, что в нем пробуждается вера в силу этого отшельника. Его мягкий вкрадчивый голос, его седина и искрящиеся в глазах огоньки мудрости, даже прогнившая трость - все это вместе взятое производило какое-то подсознательное внушение. Хотелось слушать и слушать, жадно поглощая каждое слово. Даже в самом звучании слов, если не вдаваться в их смысл, чувствовалась некая целительная сила, приносящая покой обескураженной душе. А что касается смысла, то он уже являлся пищей для ума, способной утолить интеллектуальный голод. Максим нуждался и в том, и в другом.
Философ принялся ходить из угла в угол. Так он делал всегда, когда был подвержен вдохновению собственных идей.
– Всякое познание начинается с поисков. И мне суждено было через это пройти: сначала любопытство, затем болезненное непонимание, потеря покоя и радости - любая истина, как известно, рождается в муках. Если бы ты знал, сколь много времени, трудов, бесчисленных бдений потребовалось мне, чтобы достичь высот мудрости! Не знаю, смогу ли я ответить на все твои вопросы, но с самыми главными за долгие годы, кажется, разобрался. Да, да… не побоюсь этой крикливой фразы: я познал мир, в котором живу!
– Ну что ж, господин Философ, тогда с этого и начнем. Не могли бы вы мне объяснить, как он возник и что он вообще из себя представляет? - Максим уже несколько осмелел и почувствовал, что его голос зазвучал увереннее.
Огромнейший мир, раскинувшийся шатром между четырьмя Бесконечностями, даже не подозревал, что его участь решается в этой маленькой каменной каморке, а его смысл заключен лишь в одной голове. И вполне возможно, что самому миру было интересно послушать - что он такое из себя представляет.
Философ почему-то попросил Максима закрыть глаза. Тот послушался.
– Ну, и что ты теперь видишь?
– Да ничего… темнота.
– Вглядись внимательней.
– Ну… какие-то неясные блики в образе мерцающих мурашек. Едва заметные линии красок, которые возникают и тут же куда-то исчезают… Но тем не менее темнота остается темнотой, а все остальное - глюки моего рассудка.
– Смотри очень внимательно, Максим. Это то, из чего возник наш мир. Для твоего слуха будет очень странно узнать, что все вокруг является творением слепого хаоса, в котором нет ни законов, ни следствий, ни причин - словом, ничего поддающегося логике.
– Хаос… - задумчиво протянул Максим.
В свою очередь, Хаос возник из Пустоты - этого идеального всеобъемлющего Нуля, где нет ни энергии, ни движения, нет полей и частиц - абсолютно ничего, даже времени.
Максим до сих пор сидел с закрытыми словами, следуя за гипнотическими словами Философа, уводящими сначала в хаос, а потом в пустоту.
– И как же все началось? - этот вопрос напрашивался сам собой.
– Пустота стала расщепляться… Внимательно следи за моей мыслью. Подобно тому как электрически нейтральный атом может быть разложен на электрон и положительный ион, так и идеальный Ноль несуществования способен расщепиться на две противоположности, в сумме образующие этот ноль. Если в пустоте вдруг возникал сгусток энергии, то лишь в паре с таким же количеством антиэнергии, возникает время, тут же появляется вектор антивремени, пространство - антипространство, частица - античастица, и так далее. Словом, Пустота стала издавать беспорядочные флуктуации энергетически-времянных параметров. И это называлось Хаосом. Тогда еще не существовало никаких законов, материя не была сформирована в том виде, как мы ее сейчас наблюдаем. В хаосе возникали многие бессмысленные и бессвязные образы и тотчас исчезали. И единственный, пожалуй, закон, властвующий в то время, был закон теории вероятностей.
Философ сделал продолжительную паузу, чтобы его юный собеседник усвоил все услышанное. Он до страсти любил разговаривать с теми, кто схватывал его мысли налету, и сильно раздражался, когда сталкивался с тугодумием и откровенной тупостью. Максим дал понять, что вник в суть проблемы и, развивая тему, спросил:
– Неужели наш мир возник лишь в результате слепой игры беспорядочных сил Хаоса? Мир, где все в гармонии, где все последовательно и закономерно, прекрасно и изящно…
Философ понимающе кивнул.
– Невероятно, да?.. Как мне самому было тяжело в это поверить! Душа упорно протестует, но холодный беспристрастный рассудок подсказывает, что все-таки это возможно. Давай рассмотрим простейший пример. Возьмем игральный кубик, типичный представитель теории вероятностей, и будем бросать его на стол. В беспорядочной последовательности станут выпадать числа от 1 до 6. Не стоит никаких трудов подсчитать вероятность того, что мы, бросая кубик три раза подряд, выбьем одно и то же число - это единица, деленная на шесть в третьей степени. Для десяти раз эта вероятность еще меньше - единица, деленная на шесть в десятой степени. А теперь давай зададимся вопросом: возможно ли, беспорядочно бросая кубик, миллиард раз подряд выбить одно и то же число?
– Исключено! - не задумываясь, отрезал Максим.
Философ выждал многозначительную паузу, в которой скрывалась какая-то тайна. Слишком очевидный ответ часто бывает поспешным. И Мудрейший из мудрейших вряд ли стал бы задавать загадки посильные школьникам младших классов. Хотя… поначалу он даже как согласился:
– Да. В жизни такого никогда на бывает из-за чудовищно малой вероятности. А теперь вообрази себе, что ты бессмертен, и у тебя впереди - вечность, которой никогда не будет конца. И всю эту вечность ты только и делаешь, что бросаешь игральный кубик…
Максим шлепнул себя ладонью по лбу.