Ризенбах. Стало быть, все звезды удалены от нас на бесконечно большие расстояния. И тогда из каждой точки земной орбиты, даже с каждой планеты солнечной системы наблюдаемы одни и те же созвездья. Необъятная солнечная система сжимается в точку при сравнении со звездными расстояниями.
Факториус. Не шутите с солнечной системой! Только господь бог, благословенный Спаситель наш, властен сжать ее до размеров точки.
Ризенбах. А божественный Архимед?
Факториус. При чем тут Архимед?
Ризенбах. Шутил же он с Землей: "Дай мне место, где бы мог я опереться, и я сдвину Землю с ее основ".
Мэстлин. Не выказывайте своего невежества, бакалавр! Ведомо ли вам, сколько времени потребно для того, чтобы посредством рычага Архимед смог бы сдвинуть нашу планету хотя бы на толщину соломинки?
Ризенбах. Мне думается… представляется…
Мэстлин. Кто ответит на сей вопрос? Что же замолкли, философы академические? Стыдитесь разделить невежество с недостойным Ризенбахом! Я повторю: какой промежуток времени…
Кеплер. Несколько миллионов лет, герр профессор.
Мэстлин. Воистину так: несколько миллионов! Кто вспомнил!
Кеплер. Бакалавр Кеплер, факультет философии.
Мэстлин. А изречение Цицероново кто угадал? Факториус. Оный же бакалавр.
Мэстлин. Прошу вас, бакалавр Кеплер, нынче после вечерней трапезы посетить мой дом. (Косится в книгу.) Вникните, Ризенбах, в довод третий. Известно, что Луна представляется нашему взору то узким серпиком, то в виде серьги, то полукружьем, а то полным кругом, вроде медного зеркала. Почему она пребывает в различных состояниях такого рода? Почему показывает фазы?
Ризенбах. Всякий шар показывает фазы, ежели он расположен между Землей и Солнцем и вращается вокруг Солнца. Тогда земному наблюдателю представлены различные части освещенной его половины.
Мэстлин. Но если бы Земля обращалась вокруг Солнца, то Венера и Меркурий показывали бы фазы подобно Луне…
Ризенбах. Вы правы, герр профессор. Фазы планет Венеры и Меркурия не видны обитателям Земли. Сии фазы затруднительно различить нашим естественным зрением.
Мэстлин. Но ежели фазы не видны, стало быть, их не существует в природе.
Ризенбах. Не совсем так. Прошу вас посмотреть в окно. Заметен ли в отдаленье купол собора святого Ульриха?
Мэстлин. Заметен. Весь обращенный к нам бок светится в солнечных лучах.
Ризенбах. Отнюдь не вся обращенная к нам сторона. В эту пору, между часом и двумя пополудни, она освещена лишь на три четверти! Я вчера и позавчера выверил. Но чтобы увидеть фазу купола, пришлось бы приблизиться к собору. Отсюда, из актового зала, естественным зрением она не видна.
Мэстлин. Планеты небесные не собор святого Ульриха!! Мы не можем приблизиться к ним, дабы поверять истинность разного рода домыслов и химер.
Ризенбах. Зато мы можем увеличить остроту нашего зрения.
Мэстлин. Каким образом?
Ризенбах. Затрудняюсь сказать, каким.
Факториус. Ересь! Бред! Невозможно видеть дальше и глубже, нежели предписано Иисусом, сыном божиим.
Ризенбах. Однако дьявол видел дальше и глубже. Ибо сказано про Иисуса в евангелии: "Опять берет его дьявол на весьма высокую гору и показывает ему все царства мира и славу их". Не исключено, что и наше зрение со временем каким-либо образом увеличится. Недаром еще Роджер Бэкон утверждал, что…
Факториус. Что утверждал Роджер Бэкон?
Ризенбах. Я сделал выписку из его трудов. Позвольте зачесть.
Мэстлин. Читайте.
Ризенбах (достает из-за отворота куртки листок бумаги, разворачивает.) "Мы можем так отточить стекла и так расположить их между глазом и внешними предметами, что лучи будут преломляться и отражаться в намеченном нами направлении… Мы могли бы на невероятно далеком расстоянии читать мельчайшие буквы. Таким же образом мы заставили бы спуститься Солнце, Луну и звезды, приблизив их к Земле".
Факториус. Жалкая надежда… Приступим, профессор, к доводу четвертому и последнему.
Мэстлин. Сколь быстро, по вашим воззрениям, проносится Земля вокруг Солнца?
Ризенбах. За секунду она оставляет позади несколько миль.
Мэстлин. Соизвольте принять из моих рук некие вещественные доказательства. Затем вместе с оными доказательствами проследуйте на башню во дворе. А мы поглазеем на вас отсюда.
При этих словах профессор Мэстлин отпер ключом дверцу кафедры и достал пять черных шаров.
Иероним фон Ризенбах, бакалавр недостойный, шары принял.
Медленно, невозмутимо сложил он шары в подвернутую полу черной своей суконной куртки, повернулся, прошествовал к двери.
Вся тюбингенская академия бросилась сломя голову к окнам актовой залы. Бакалавр двор пересек, скрылся в башне.
По прошествии четырех десятилетий, за неделю до смерти, имперский астроном Иоганнес Кеплерус снова вспомнит церемонию осуждения ереси. Он вспомнит, как Иероним поднялся на башню; как профессор Мэстлин крикнул: "Протяните руку и выпустите шар"; как шары один за другим падали на пожухлую осеннюю траву, а один раскололся о булыжник; как он, первокурсник Иоганн Кеплер, никак не мог уразуметь, почему на Земле, бешено летящей вокруг Солнца, шары падают строго вертикально, а не наискось, по дуге, подобно мертвой горлинке, оброненной из когтей ястребом, которого настигает гроза.
Возвратился недостойный Ризенбах. Шары он осторожно положил на кафедру.
- Убедились, Ризенбах? Шары падают отвесно. Стало быть, неподвижна Земля? - спросил торжествующий Мэстлин.
Смутился, смутился Иероним, взор потупил, на щеках бурые выступили пятна.
- Так и есть: неподвижна! - возвысил голос профессор математики и астрономии. - Неподвижна, ибо в противном случае облака и прочие носящиеся в воздухе предметы летели бы всегда в одну сторону.
- В самом деле, при столь чудовищной быстроте земного движения все тела должны оставаться позади. Мне почти нечего возразить против сего довода, - тихо заговорил Ризенбах. - Однако возможно, что во всем повинна атмосфера. Она увлекает тела со скоростью движения Земли, тем самым мешая им оставаться позади.
Профессор Мэстлин захлопнул книгу.
- Пусть так. Предположим, все ваши измышления верны. Но ежели Земля вращается, отчего же она давным-давно не разлетелась на куски вследствие огромной скорости вращения?
- Причина неясна мне, - отвечал Ризенбах, бакалавр недостойный. - Впрочем, планета наша неизмеримо меньше всей тверди небес. По учению Клавдия Птоломея, сия твердь полностью оборачивается за те же двадцать четыре часа, причем с гораздо большей скоростью. Отчего ж небеса не разлетелись давным-давно на куски?
Слово палача - закон!
Sermo datur cuntis, animi sapientia paucis. - Слово дано всем, мудрость души - немногим.
Латинская пословица
Осудила ересь академия духовная. Позором заклеймила соучастника бесовского заблуждения, книгу же еретическую некоего Коперника конфисковала. После стольких трудов праведных вкусить яств мирских самый раз. Студенты отобедали в трапезной; профессура - по случаю некалендарного торжества - в покоях проректорских.
Покинув трапезную, Иоганн отправился на рынок. У него давно уже прохудился волосяной плащ, надобно было подыскать у старьевщика заплатку.
Кеплер спустился с каменного крыльца, обогнул башню, откуда Иероним бросал шары. Возле ворот дремал на скамеечке одноногий привратник.
- Гуляют, бражничают господа, - заговорил он и указал костылем в сторону покоев проректора. - С утра им целую подводу яств привезли. Мне дружок-ключник поштучно все доложил: языки копченые, окорока, икорочка, олень подстреленный, фазанов дюжина, бекасов девять, да серых куропаток двадцать шесть, да вина три бочонка… А у героя девяти войн ни маковой росинки в брюхе, отощал, как домовой на пожарище.
- И то, говорю, - продолжал старый солдат, - непользительно утробу насыщать до отвала. Ногу-то как я утратил? Вечор объелся жареной козлятины, а ночью тревога, ад кромешный, язычники скачут поганые. Покуда брюхо от земли отрывал, турок и оттяпал ногу, А дело было так…
Быстрота, решительность - вот что могло избавить Кеплера от одной из бесконечных историй словоохотливого привратника. Иоганн в одно мгновение извлек из кошелька пфенниг, сунул в руки герою девяти войн.
- Подбрось вверх и убедись: Земля движется вместе с атмосферой.
- Пока опешивший ветеран соображал, что к чему, пока разглядывал монетку - не фальшивая ли? - Кеплер успел дойти до здания таможни и завернул за угол.
Справедливости ради, юный мой читатель, заметам, что бедственное состояние серого волосяного плаща вовсе не та главная причина, во имя которой шлепал по непролазной грязи первокурсник Тюбингенской академии. Иная мысль зрела в его уме. Он лелеял тайное намерение отыскать странствующего монаха, который продал Ризенбаху книгу "О круговращениях небесных тел". Кто знает, не найдется ли у святого отца еще один экземпляр? Книгу надлежало проштудировать незамедлительно. Она одна перечеркивала все тринадцать томов "Альмагеста". Сегодня это неопровержимо доказал изгнанный из академии недостойный Иероним фон Ризенбах.
…Монаха с еретической книгою он, сколько ни искал, на торговище не нашел. Как сквозь землю провалился монах. Возле палатки торговца индульгенциями ему за весьма невысокую плату предложили отпущение грехов - на девяносто девять лет блаженства. Вслед за тем его затащили в лавочку реликвий и амулетов. С превеликим трудом убедил он хозяина, что стать обладателем набальзамированных пальцев, святых зубов, бород, кишок и прочих святынь ему не по карману, хотя сие было бы великим благом. Польщенный хозяин - монашек в грязной сутане и стоптанных сандалиях - достал из ларца склянку с бурой жидкостью и всучил-таки Кеплеру. "Задарма, задарма бери, - бормотал он. - Чудодейственное снадобье господина Тихо Браге, датского дворянина. Пользуйся на здоровье, чадо божие. Всякие хворости да недуги как рукой снимает".
Выскочив из лавки, Иоганн снова оказался в толпе. Толпа сдавила его, закрутила и оттеснила к помосту. Здесь, возле деревянной мадонны, размахивал распятием инквизитор.
- Благодать снизошла на вас, грешные, благодать! Вчерашнего дня поутру в Тюбинген прибыл летучий отряд комиссаров святейшей инквизиции. Всякий, кто подозревает соседа, либо сестру, либо отца в колдовстве, должен опустить листок в ящик на дверях собора святого Ульриха! Доносите, подписывать донос не обязательно! Искореним ведьм и колдунов! Пресечем злодейства вверяющих душу в лапы сатаны. Портящих посевы на полях, плоды на деревьях, а также сады, луга, пастбища и все земные произрастания! Насылающих порчу на птицу и скотину, ранний снег, холода - на виноградники! К позорному столбу ведьм! На дыбу! На костер! - Инквизитор раскатал желтый бумажный свиток с печатью и завыл вдохновенно: - "Завтра в полдень пред городскими воротами будет умертвлена осужденная к сожжению на костре Арнулетта Вейс, закоренелая ведьма. Хотя представшая пред судом обвиняемая согласно приговору присуждена за ее тяжелые преступления и прегрешения к переходу от жизни к смерти посредством огня, но наш высокочтимый милостивый герцог пожелал оказать ей свою великую милость. А именно: первоначально она будет передана от жизни к смерти посредством меча, а уже потом превращена посредством огня в пепел и в прах. Однако поначалу ведьме будет причинено прижигание посредством раскаленного железа, а потом ее правая рука, которою она ужасно и нехристиански грешила, будет отрублена и затем также предана сожжению вместе с телом. Приговор о предании ведьмы сожжению на костре вывешен на ратуше к общему сведению, с изложением подробностей выяснившегося преступления".
…На другом конце рыночной площади, у позорного столба, палач забивал в колодку трех осужденных за неуплату налогов. Двое из них - пожилые крестьяне - молчали, кривясь от боли. Светловолосая девушка в рубахе до коленей громко стонала.
- Мучайся, дева, страданье душу очищает, - философствовал палач в полном облачении - черном плаще с красной каймой и желтым поясом. - Завоешь ночью, когда ведьмы да лешие замыслят вокруг столба хоровод.
Голос палача показался Иоганну знакомым. Он пристально оглядел того, кто орудовал у позорного столба. Вот это да: пред ним рыжий сторож с виноградников собственной персоной! Тот самый верзила Якоб, что пытался оттеснить его, Иоганна, и Мартина от повозки магистровой, от Лаврентия Клаускуса, предрекавшего судьбину по взаимному расположению планетных кругов.
Иоганн подождал, когда палач покинет рыночную площадь, догнал его в тесном проулке, окликнул:
- Эй, Якоб… Якоб…
- Ну, Якоб, а тебе что до того, - пробурчал палач, даже не сочтя нужным оглянуться. Однако ответил он скоро, как будто ожидал этого оклика в тесном проулке, где и двум телегам мудрено разъехаться.
- Якоб, это я, Иоганн Кеплер. Учусь в академии здешней…
- И учись на здоровье, - сказал палач, но шаг не укоротил и не обернулся. - Я еще у столба заприметил тебя. Без наметанного глаза пропадешь, особливо в нашем ремесле. Чего тебе надобно?
- Якоб, как там житье-бытье в Леонберге?
- В нашем ремесле - при полном ежели облачении и при мече - разговоры не по делу возбраняются, - отрезал Якоб. - Следуй за мной на некотором отдаленье. Поотстань, говорю тебе! И приходи вслед за мной в харчевню "Золотой каплун". Надо бы горло прополоскать винцом.
В "Золотом каплуне" у палача был свой стол и чаша, прикованная толстой цепью к кольцу в стене. Опорожнив две чаши, Якоб подобрел. Он снял широкополую шляпу с вышитым на ее полях эшафотом. Длинный меч отстегнул от пояса, положил на лавку. И только тогда заговорил.
Пусть он, Иоганн Кеплер, не сомневается: колдун, будущность полководца ему, Иоганну, предрекший, и не колдун был вовсе, а сам дьявол в образе и плоти человека. Не зря, не зря кометой грозил, треклятое отродье сатанинское! Осень и зима после кометы были еще куда ни шло, а по весне ударили холода. Такие холода ударили, такие морозы принесло с Дуная, - все птицы померзали. Кроме ворон и воронов - уж сии твари остались целы-целехоньки, небось ворон говорящий наколдовал, рыбья кость ему в глотку! А после такое началось, уму непостижимо. Свинья у одноглазой старухи Гертруды закукарекала петухом. Старшая дочка герра судьи сбежала с заезжим комедиантом. Виноградники вымерзли вконец, подчистую. А без виноградников ему, Якобу, хоть волком вой. Нечего стало сторожить, помимо луны в небе. Вот и подался в заплечные мастера. Ремесло нехитрое, необременительное. Опять же достаток, в церкви место особое выделено, от властей уважение. Людишки, чернь, мелкота, косятся, известное дело. Пренебрегают, слова пускают вослед бранные, а то и яйцами тухлыми влепить из-за угла норовят. Да только все они, недоброжелатели, у него здесь, в кулаке; многим из этих каналий его, Якоба, меч пощекочет затылок.
- А прежний палач - куда он делся? - осведомился Иоганн.
- Прежнего мастера нашли мертвым в постели, - отвечал Якоб. - С тесаком в сердце. Будь сын у заколотого злодеями мастера, палачествовал бы заместо отца. Только не успел мастер обзавестись детишками-то.
Якоб кивнул хозяину харчевни, распорядился: чашу наполнить, принести осьмушку бумаги и чернильницу.
- Где ты, Якоб, выучился грамоте? - удивился Кеплер.
- Погоди, - отмахнулся палач. - Какая там грамота - ни аза не смыслю. Прошение помоги сочинить. Городскому совету прошение о дозволении мне, Якобу Шкляру, жениться.
Покуда Иоганн Кеплер скрипел гусиным пером, заплечный мастер одолел еще две чаши хмельного.
Кеплер написал прошение, прочел вслух.
Якоб глубоко задумался, потребовал перечитать бумагу и, видимо, остался доволен.
- Молодец, золотая голова! Ни одна собака в городишке не захотела помочь палачу. На веки вечные обязал меня услугой. Потому знай: ежели кто из родственников твоих или сам ты в руки мне попадете - избавлю от мучений. - Палач наклонился через стол и зашептал Кеплеру на ухо: - Бутылочка винца, да не простого - отравленного - за полчаса до казни, и без всяких страданий отдашь богу душу. Я слов на ветер не бросаю. Слово палача - закон…
"Длинь-длинь-бом, длинь-длинь-бом, длинь-длинь-бом!"
Зазвонили колокола по всему Тюбингену, суровыми, благостными, звонкими переборами вливаясь в души честных христиан, козни отпугивая колдовские. Положи на верстак тонкий косой нож, сапожник; прикажи шабашить голодным подмастерьям, сытый хозяин сукнодельной мастерской; закрывай лавочку, безбородый араб, пряностями заморскими торговец.
О чем, в смирении и трепете, святых заступников заклинаешь, обыватель?
Да минует сей город чума, иль турок свирепый, иль тягостный налог, иль вздорожанье товара негаданное-нежданное. Да не ворвется средь ночи, как на прошлой неделе в соседний Штутгарт, воинственный архиепископ с армадой наемников, ландскнехтов. Да не принудит горожан духовный князь, исходя словами бесчестными, бранными, выдать немедля все королевские льготные грамоты. Да не вытребует позорного обещания отказаться от всех вольностей и прав и впредь быть довольными распоряжениями, каковые его милость сочтет за нужное издать.
Вызванивали, надрывались колокола. В узкое оконце харчевни заглянули сумерки. Пора было отправляться к профессору Мэстлину.
Золотые сады вселенной
Астроном должен быть мудрейшим из людей.
Платон
Он долго колотил в окованную железом дверь. Наконец сквозь глазок в двери просочился надтреснутый, неодушевленный, какой-то фальшивый голос:
- Как доложить изволите?
Иоганн объяснил, кто он таков и откуда.
- Башмаки не худо бы почистить, - сказал неодушевленный голос. - По фунту грязи на каждом. Щетка справа, возле порога, где бочка.
Поразился Иоганн: каким зрением ладо обладать, дабы разглядеть в темноте грязь на башмаках. Нагнулся, начал шарить руками по земле, отыскивая щетку.
Целая рота солдат успела бы вычистить сапоги, прежде чем на пороге появился привратник со свечой в руке.
Они поднялись по деревянной лестнице и вступили в полутемную прихожую. Бакалавр снял плащ, стараясь, чтобы привратник не заметил предательски зиявшую дыру на локте. Перед зеркалом, пытаясь пригладить всклокоченные волосы, Кеплер услышал, как у него стучат зубы. Он часто страдал изнурительными лихорадками и подумал: ну вот, не хватало, чтобы начался очередной припадок. Но сразу же понял: лихорадка ни при чем. Просто он ужасно волновался.