Доктор коротко материться - про себя. Господи, зачем ты придумал… Впрочем, это уже было. Каменный век какой-то!
Мальчик просовывает голову в дверь.
- А я еще стих придумал! - говорит он, улыбаясь. Улыбка у мальчика хорошая, с ямочками на щеках.
Мать охает. Доктор улыбается в ответ.
- И какой же?
Мальчик важно входит в кабинет, выставляет вперед ногу и громко, "с выражением", произносит:
Он был высоким, этот дом,
В нем было десять этажей.
И люди мирно жили в нем.
И вот теперь там нет людей.
- Саша! - кричит мать.
- Ничего, ничего, - успокаивает ее доктор и тихо добавляет: - Вы ему книги подсуньте, поэзию. Что-нибудь не откровенно детское, но и не слишком сложное. И вот вам моя визитка. Если что - звоните…
* * *
Телефонный звонок рвет сонную ткань ночи. Доктор ощупью находит трубку на тумбочке, недовольно рычит:
- Да! Кто это?
- Здравствуйте… - дребезжит в ухе рыдающий женский голос. - Это мама Саши Караева… Вы просили звонить, если что-то…
- Сейчас четыре часа! - раздраженно говорит доктор.
- Простите, но тут… тут такое!.. - женщина откровенно плачет.
- Да что случилось-то? - полностью проснувшись, доктор садится на кровати.
- До-ом о-обрушился-а! - воет трубка.
- Чей дом? Ваш?
- Соседни-и-и-й…
- Как обрушился? Взрыв?
- Не зна-а-а-ю-ю… Ночью вдруг все зашаталось, а потом пожарные, милиция, "Скорые"… Доктор, это Саша, да?!
- Успокойтесь, - доктор проводит рукой по лицу, вздыхает. - Успокойтесь, я вам говорю! Примите успокоительное. И ложитесь спать. Завтра приведете мальчика ко мне. Всего доброго.
* * *
Мальчик смотрит на календарь. Там шустроглазый розовый кролик жонглирует разноцветными витаминками "Чудо-юдо". Доктору календарь не нравится, но фирма, производящая витамины, говорят, спонсирует главврача. По крайней мере, та приказала развесить рекламу во всех кабинетах и настоятельно рекомендовала выписывать пациентам именно эти витамины.
- Скажи мне, почему ты придумал это стихотворение про дом, - просит доктор, внутренне содрогаясь от непрофессиональности вопроса.
Он уже видел сюжет о разрушившемся здании на улице Самсонова в утренних новостях, как раз между сообщением о сгоревшем в аэропорту Анкары Боинге-737 и "новостью часа" из США - отец пятерых детей перестрелял всю семью, потом ворвался в супермаркет, открыл беспорядочную пальбу и в итоге застрелился сам.
О доме на улице Самсонова сообщили следующее: произошла просадка грунта и конструкции десятиэтажного здания, построенного в середине 70-х годов прошлого века, не выдержали. Дом сложился как карточный. Из двух сотен человек выжило семеро.
"И вот теперь там нет людей…"
- Не знаю, - пожимает плечами мальчик. - Захотелось.
- А сейчас ты можешь придумать какой-нибудь стишок?
- Не-а…
- Почему?
- Не хочется.
Доктор настойчив. Он злится. После разговора с мальчиком предстоит беседа с перманентно рыдающей мамашей. Ей необходимы ответы и результат. Доктору тоже хочется понять, с чем он столкнулся.
- А что нужно, чтобы захотелось?
- Не знаю.
"Круг замкнулся, - думает доктор. - С "незная" начали, "незнаем" и закончили".
- Давай договоримся - как только тебе захочется придумать новое стихотворение, ты скажи об этом маме или мне, ладно?
- Ладно, - легко соглашается мальчик. - Маму позвать?
- Да, позови.
К удивлению доктора, мать не плачет. Она спокойна и даже где-то замкнута.
- Теперь вы верите? - спрашивает она, глядя в угол.
- Во что? - удивляется доктор. - В то, что ваш сын может убивать словом? Нет, конечно.
- Тогда посмотрите, что я нашла у него под подушкой…
Доктор вертит в руках уже знакомый розовый стикер. На листке всего четыре строчки:
Турецкий самолет
Отправился в полет.
Люди в нем летели,
А потом сгорели.
Доктор молчит. Перед глазами встает мальчишеское улыбчивое лицо с ямочками на щеках.
- А потом сгорели, - бормочет он, сминая стикер.
- Что вы говорите? - не понимает женщина.
- Я напишу одному своему знакомому, - отвечает доктор после паузы. - Он очень хороший специалист по детской психологии. Пусть приедет, посмотрит. А пока… не давайте Саше ручку и бумагу. Впрочем, это бессмысленно.
- Может быть, в церковь? Мы все крещеные, но ходим не часто… - с надеждой спрашивает мать.
- Что? А, в церковь. Да, да, конечно, сходите. И постарайтесь его чем-то увлечь. Читайте с ним, занимайтесь, играйте. У него есть отец?
- Конечно, только он все время на работе.
- Пусть возьмет отпуск и займется сыном, - не терпящим возражений голосом говорит доктор. - А я пока подключу вот коллег… будем думать. Случай уникальный. И звоните, звоните, если что-то… Ну, вы меня понимаете.
* * *
"Что-то" происходит следующим днем. Мать рассказывает, что они недоглядели, и Саша старым фломастером написал по краю газеты: "Рыба не любит воду - хочет она на свободу". Доктор, едва мать мальчика читает ему это, бросается к компьютеру - и холодеет.
Ленты информагентств передают о выбросе фенола на химическом заводе в Чебоксарах. Волга отравлена, массовый замор рыбы, ею усеяны все берега реки.
В самом конце рабочего дня мать мальчика звонит вновь.
- Теперь он написал вот это… - голос женщины плавает, то отдалясь, то приближаясь: - "Доктор нас лечить устал, под машину он попал". Не выходите из поликлиники, слышите?!
- Слышу, - зачем-то кивает доктор. - Не выходить. А если он завтра напишет, что у меня голова раскололась от мыслей, прикажете перестать думать? Нет, уважаемая, я выйду. Это и будет окончательной проверкой. А уж потом мы посмотрим, совпадение это или нет. В любом случае я отправил письмо своему товарищу в питерскую клинику, без помощи вы не останетесь. Всего доброго!
Положив трубку, доктор некоторое время смотрит на кролика, жонглирующего "Чудом-юдом", потом решительно берет ручку и лист бумаги…
* * *
Путь домой доктор преодолевает без приключений. Он, находясь в странно приподнятом настроении, злой и веселый, специально выходит на остановку метро раньше и идет пешком через оживленные улицы и перекрестки.
Войдя в квартиру, доктор первым делом берется за телефон, набирает номер матери мальчика.
- Что и требовалось доказать, - радостно кричит он в трубку. - Я - дома. Ничего не произошло…
- Извините, - устало отвечает мать. - Сашу увезли на "Скорой". Мы ужинали, и он вдруг захрипел и упал. Асфиксия. Сейчас он под аппаратом искусственной вентиляции легких. Отец там с ним, а я приехала за вещами. Врачи говорят - прогноз серьезный. Извините…
Доктор несколько секунд смотрит на тревожно пикающую трубку телефона, зажатую в руке, потом бросает ее и кидается к входной двери. Он выбегает на перекресток, едва дождавшись зеленого сигнала светофора. "Скорая" появляется внезапно, словно материализуется из серого вечернего городского воздуха, прошитого моросью. Доктор успевает вскрикнуть, водитель "Скорой" - отчаянно матюгнуться. Глухой удар, звон стекол, изломанное тело катится по мокрому асфальту…
А в темном кабинете доктора на столе лежит лист бумаги, по которому бегут написанные скверным "медицинским" почерком строчки:
Мой милый пациент, не знаю я, кому
Талант твой службу роковую служит.
Но волею твоей сегодня коль умру,
Желаю и тебе не пережить свой ужин…
Новопреставленный, от жизни отставленный
Далия Трускиновская
- И долго ты собираешься скулить?
- Долго.
Она сказала это слово так, как если бы ей за непрерывный скулеж пообещали месячный оклад в пять тысяч долларов. Уверенно сказала, с большим чувством собственного достоинства. Мне хватает своих проблем. Если человеку охота гордо предаваться мировой скорби в комфортабельной норе - я его одиночество не нарушу. Надоест - сам вылезет. Чем меньше допекать - тем скорее соскучится и вылезет.
Примерно полгода спустя я сама стала в вышеупомянутую позу просветленной скорби. Со мной произошло то же самое, что и с Анной, - необъяснимый и болезненный разрыв с любимым человеком. А еще через месяц я ее встретила - такую довольную, что дальше некуда. Она прямо светилась. Если учесть, что ее разрыв был по уровню грязи несопоставим с моим, - бывший муж подал на нее в суд, причем в иске фигурировала кража денег из его служебного кабинета, - то ее бодрость показалась мне более чем завидной.
Спрашивать о бывшем муже было как-то неделикатно. Но в ответ на мою тактичность Анна поинтересовалась, как у меня с моим. И без всякого бабьего ехидства - она ведь действительно ничего не знала.
- А никак! - с ее собственной разудалой интонацией отвечала я.
Она посмотрела на меня чересчур внимательно... В общем, дня через три она мне позвонила и сказала, что - в курсе. Когда режут по живому и сыплют соль на раны - это, конечно, очень приятно. Однако Анна без всякого дурацкого соболезнования спросила - а не осталось ли у меня его фотографии и вещей.
- Хочешь его ко мне приворожить? - о, если бы это было возможно! Но поскольку это невозможно, остается только иронизировать, и я твердо решила держаться именно такой линии.
- Хочу привести тебя в человеческий вид.
Она приехала примерно час спустя.
В субботнее утро я обычно расслабляюсь. Но тут пришлось вылезать из халата, натягивать колготки, краситься и причесываться, хотя бы по минимуму. Анна была в черном и мне посоветовала вырядиться так же. Пока я копалась в шкафу, составляя приемлемый для солнечного летнего утра траурный туалет, она раскладывала по журнальному столику пасьянс из фотографий.
- Вот эта, - определила она.
На снимке мы с мужем были вдвоем. Она взяла маникюрные ножницы и аккуратно нас разделила. После чего сунула художественно изуродованный снимок в пакет, где уже лежали мужские носки, компакт-диск, прозрачная папочка с письмами на английском языке и сломанная расческа.
- Сколько может понадобиться? - спросила я про деньги, заглянув в кошелек и убедившись, что наличных там - на день жизни. Но две кредитные карты позволяли смотреть в будущее оптимистически.
- Это тебе там скажут.
Анне удалось отсудить у своего бывшего машину. Эта машина стояла у моих дверей, и мы сели в нее - две до омерзения свободные женщины, и машина понеслась через весь город, и вылетела на шоссе, и первый же поворот направо был нашим.
Затормозила Анна у зарослей шиповника. Между кустами был узкий проход к калитке. Я уже знала, куда и зачем мы едем, знала, на что собираюсь потратить свои денежки, и знала также, что это - единственное верное средство в моем горестном положении.
Анна взяла с заднего сиденья большую картонную коробку. Взяла очень бережно, как будто там сидело что-то живое. И еще - мешок с чем-то угловатым. Мне пришлось идти первой и открывать калитку. Мы вошли во двор. Надо сказать, двор был чистенький, выметенный, под окнами - длинные цветочные клумбы с ноготками, собачья будка - свежевыкрашенная в желтый цвет, пес - мило кудлатый, очень даже трогательный сельский дворик. Если не знать, что за домом, так и умилиться можно.
- Хозяйка занята, - сказала нам в прихожей пожилая женщина. - Вы на сколько записаны?
- На двенадцать, - ответила Анна. - Уже без пяти.
- Садитесь, подождите, - она показала на угловой диван и столик со стопкой журналов. Хотела бы я когда-нибудь накопить денег на такой диван! Через пять минут из внутренних комнат появилась хозяйка с клиенткой. Они обнялись на прощание, и хозяйка даже поцеловала женщину, а потом смахнула незримую пылинку с ее черного, не менее траурного, чем у нас с Анной, платья. И до дверей проводила, и сама отперла дверь, и они еще что-то прощебетали друг дружке - до того ласковое, что даже странно сделалось - неужели в наше время женщины еще способны на такие милые словечки? Причем ни тени фальши в тех словах не было - а фальшь я за версту чую. Сказывается славное театральное прошлое.
Потом хозяйка повернулась к нам. Если бы я встретила ее в другой обстановке и получила задание определить профессию, то сразу бы выпалила - врач! Детский врач. Крупная, с располагающей улыбкой, внушающая доверие, и на лбу у нее крупными буквами написано: "Солнышко мое, все будет хорошо!"
- Заходите, ласточки мои!
Мы вошли в комнату, где хозяйка вела прием. Там была еще одна дверь - в сад. Анна туда и направилась со своим имуществом. Я же осталась и была усажена к столу с угощением.
- Вы ведь знаете, чем мы сейчас займемся? - спросила хозяйка.
- Знаю.
- И не очень верите в успех? Видите, что вашей приятельнице это средство помогло, и все же сомневаетесь, - она сказала это уверенно, однако с такой улыбкой, с какой взрослый выслушивает детские новорожденные премудрости.
- Да нет, уже не сомневаюсь.
- Допустим...
Она протянула руку к сервировочному столику и выкатила его прямо под солнечный луч из окна.
- Это - временные варианты. Вот сюда можно приклеить фотографию. Потом можно установить постоянный, хотя в вашем возрасте траур носят недолго... Передо мной были маленькие надгробные памятники, очевидно - керамические, каждый размером чуть поменьше коробки от туфель.
Неизвестный ваятель изощрялся основательно - были там и цветочные гирлянды, и пылающие лиловым огнем сердца, и даже классическая надпись на белой глазурованной ленте: "Спи спокойно, дорогой товарищ!"
- А вот и гробы.
Это добро предлагалось разной величины - от совсем крошечных до солидных, куда поместился бы и дохлый кот. Хозяйка посмотрела на пакет с мужним имуществом и безошибочно выбрала подходящий гроб. Если письма вынуть из папки и сложить, как раз все хорошо уляжется.
- Вы - умница, - сказала она. - А вот на прошлой неделе приехала ко мне одна - так ей взбрело на ум виолончель хоронить. Откуда я знаю - вдруг это ценный инструмент, вдруг его потом с собаками искать будут?
- И как - похоронили?
- С большим трудом я ее отговорила... Ну так как же?
Она хотела знать, какое надгробие я предпочту. А все они друг друга стоили! Очевидно, те анонимные гении, что раньше плодили копилки кошачьего образа, переключились на похоронную тематику. Кич - вот что это было такое! Пошлость вопиющая! Пошлость уже за той гранью, когда она вызывает восторг.
- А вот же тебе! - кажется, я даже сказала это вслух, тыча пальцем в самый жуткий экземпляр, с ядовито-розовыми неизвестными ботанике цветочками, обрамляющими пустой овал для физиономии.
- Вот и замечательно!
Наши глаза встретились - и тут я начала кое-что понимать...
Мы вышли в сад. Там сидела на корточках Анна и возилась с рассадой. Надгробие, которое она выбрала для своего бывшего, сразило меня наповал. Это был еще более пошлый шедевр, с завитушками и задастыми ангелочками, честное слово! Их было двое и они делали вид, будто рыдают в три ручья. Толстыми ручками они обвивали портрет ее бывшего. Вид у мужика был дикий - казалось, лицо с фотоснимка выглянуло, увидело, куда оно угодило, и исказилось от бессильного негодования. Анна с большим энтузиазмом обсаживала этот кошмар бархатцами. Оказалось, что в мешке она привезла лопатку и грабельки.
Если бы мне кто сказал, что видел старшего экономиста сети продуктовых магазинов "Валдай" на корточках, во французском черном вечернем платье, с детскими причиндалами из желтой и сиреневой пластмассы и с неземным восторгом на лице, я бы не поверила.
- Могу предложить очаровательное место на второй дорожке, под смородинным кустом, - хозяйка показала на куст. - А вот еще совершенно новый ряд у альпинария. Тут места дороже. Кладбище было заполнено больше чем наполовину. Я нагнулась. С фотографий смотрели исключительно мужские лица.
- Обычно дамы приходят раза два в месяц, - продолжала хозяйка. –Некоторые - чаще. Панихиды заказывают. Поминки устраивают - с подругами, в ресторанах. Вот еще могу предложить - оградку.
Она показала на металлический частокол вокруг игрушечной могилки. По-моему, частокол был сделан из художественно изуродованных алюминиевых вилок, какие раньше лежали в дешевых столовках. Потом оказалось, что место следует оплатить на десять лет вперед.
- Расходы велики! - сообщила хозяйка. - Во-первых, я ведь каждый день все это поливаю, раз в неделю пропалываю. Во-вторых, видите, какой забор пришлось поставить? Соседские коты одно время повадились, придешь утром - а две-три могилочки обязательно разрыты. И вообще...
Она посмотрела мне в глаза, и я поняла - это как с аэробикой. Если пойдешь заниматься в дешевую группу - будешь пропускать тренировки и волынить без зазрения совести. А в дорогую, да еще такую, где покупаешь абонемент на месяц вперед, - дудки! Тут уж за свои деньги захочешь получить максимум возможного! За то, чтобы избавить душу от своего бывшего, я ДОЛЖНА была заплатить побольше - иначе не сработает.
И я заплатила!
Потом хозяйка установила походный алтарь и произвела самое настоящее отпевание. В открытом гробу лежали, образуя подобие человеческой фигуры, носки, в которые хозяйка затолкала скомканные письма и сломанную расческу. Лицо заменял компакт-диск. Анна просто наслаждалась. Она сразу же купила букетик с траурной ленточкой, чтобы возложить к свежеустановленному памятнику. За букетик и ленточку хозяйка тоже с нее взяла немало, но того требовал ритуал - и я оценила жест приятельницы.
Личное имущество бывшего в гробике из светлого дерева, обитом зеленой, выложенной складками парчой, мы похоронили не под смородиной, как советовала хозяйка, и не у альпинария - там пока что было пусто и одиноко, а в совсем неожиданном месте, где я приметила новорожденный клен о пяти листиках.
- Вырастет же когда-нибудь! - согласилась хозяйка.
А потом мы оплатили счет и вышли из калитки, провожаемые всякими приятными словами.
- Ну? - спросила Анна. - Правда - прелесть?
- Прелесть! - честно и радостно отвечала я. Действительно, угрюмая физиономия бывшего, окруженная мерзко-розовыми цветочками, привела меня в подлинную эйфорию. При жизни я бы не посмела так над ним издеваться, над серьезным мужиком в расцвете сил и так далее...
- Если бы мой политически покойный видел это безобразие, он бы вторично скончался! - веселилась Анна, когда мы входили в выбранный для поминок ресторан - из тех дорогих ресторанов, которые принимают за вечер человек десять из сотни возможных - и все же держатся на плаву. Этот назывался "Палитра" и славился живой музыкой. Хозяин где-то отыскал молодых гитаристов, исполняющих испанскую классику, и они поочередно дежурили, чтобы обед клиента был украшен не только андалузскими винами, но и андалузским фанданго.
- Если бы мой политически покойный знал, во что влетели его похороны, он бы заикой сделался! - этим я дала Анне понять, что бывший отличался нелепой скупостью. И заказала такой обед, что мой политически покойный не только бы временно сделался - а и навеки бы остался заикой.