- Вы - хороший боец, и ваши реакции часто опережают мысль, а значит - и волю, - пояснил он. - И я боюсь, что весь ваш колоссальный самоконтроль тут не поможет: вы отреагируете на одних рефлексах, это запустит мои реакции, и против своего желания я вас убью или искалечу. Поэтому имеет смысл подстраховаться.
- Я полагаю, - сказал Габриэлян так же, как произносил это на оперативках, - что есть смысл снять и пиджак, - не то чтобы ему было жалко, но уж больно много там острых предметов…
- Согласен, - кивнул Волков.
Про водолазку речи не было - обоим было ясно, что ее Габриэлян потом надеть не сможет.
На своем веку (на самом деле - на своих четырех с гаком веках) Волкову довелось переменить несколько десятков "левых рук". Среди них были очень разные люди - и нелюди - но не было такого, кто, оказавшись перед перспективой разделки под орех, испускал бы хоть нотку рассудочной "зеленой" радости.
А вот нынешний ночной референт был двуногим отклонением от нормы. Совсем недавно это доставляло Волкову то, что люди, при обычной своей нехватке воображения и слов, сами назвали бы "радостью". Но сию минуту это раздражало. Он выбрал Габриэляна за проявленные смелость и сообразительность, и лишь потом узнал, что смелым человеком - в смысле, "перебарывающим страх" - Габриэлян не является. Он вообще не испытывает страха, бытовой испуг вроде "ключи забыл" не в счет. Вот это-то и сердило Волкова временами. Самый надежный из рычагов управления людьми оставался незадействованным. Люди, черт побери, должны бояться. Это естественно. Это в их природе. Волкова полностью устроила бы отвага - преодоление тупого животного ужаса перед болью и унижением на волне гордости, ненависти или долга. Или честолюбия. Чего-нибудь. Но вот эта вот афобия раздражала. Она почти уравнивала Габриэляна с самим Волковым и ставила на голову выше множества других старших, которыми и после инициации продолжал управлять страх, которые и Кровавое причастие приняли из-за той же древней утробной боязни - смертного ужаса.
Габриэлян по знаку Волкова отошел к стенному шкафу и застегнул на себе анклеты, а потом приковал себя наручниками к дверной ручке. В шкафу хранились диски с особо секретной документацией, так что дверца была стальной, а ручка приварена на совесть. Страха не было. Было обычное любопытство, охряно-желтая нотка удовлетворения - видимо, будущим повышением и тем, как удачно, с точки зрения Габриэляна, разрешилось дело - был мазок раздражения - скорее всего, Винницким, действительно способным учинить вендетту из-за своего протектора - и тонкая, звенящая зелень радости. И тут Волков понял - референт смотрит на предстоящее как на разновидность поединка. Он поставил себе трудную и интересную задачу - любопытно, как он ее сформулировал? И Волков в данный момент - не господин советник, не шеф, не старший, перед которым положено трепетать - а одно из условий этой задачи.
Осознав это, Волков внезапно почувствовал подкатывающее бешенство. Это было нехорошо, это был один из тех гнусных человеческих атавизмов, которые следовало изжить так же, как необходимость набивать рот пищей и испражняться. В этом состоянии Габриэляна нельзя было трогать, могло кончиться тем самым, чего он так не желал, потому что часть Волкова пылала жаждой добраться до печенок, вырвать крик и мольбу о пощаде, и напиться, наконец, ужаса. Он старался не опускаться до такого даже в молодости, когда страсти были сильнее, и даже с людьми, которые были ему должны именно столько - но сейчас это обожгло необычайно остро. Нельзя было начинать, но откладывать теперь тоже было нельзя, и вдобавок Волков не мог поручиться за то, что через сутки-другие не испытает того же самого. Эмоции - чушь. Он справится с ними, справлялся же тогда, когда они имели гораздо больше власти.
Он взял со стола пластиковый ПЭТ минералки на 0,33 литра, перехватил его за длинное горлышко и подошел к референту.
Тот уже изготовился - как к драке: колени чуть согнуты в косолапой боевой стойке, ладони стиснуты в кулаки, локти прижаты к бокам. Дышал животом, неглубоко и не часто. Волков вспомнил, что в училище, подвергаясь частым взысканиям, Габриэлян работал "бревном" в спортзале. Большинство своих здешних спарринг-партнеров он мог измотать, просто держась в глухой обороне и принимая удары. Отличный мышечный корсет. "Гуттаперчевый мальчик" - прозвал его кто-то.
Первый удар Волков нанес в солнечное сплетение. Ткнул бутылкой, как ударил бы ножом. Только нож при такой силе удара еще и шкаф процарапал бы, пожалуй. Всплеск боли, разошедшийся по этажам, учуяли все старшие в здании - но люди не услышали бы ничего, даже если бы дверь не была звукоизолирована наглухо. Габриэлян привалился боком к шкафу, но сквозь черную массу затопившей его сознание боли пробился, как сквозь асфальт, росток: есть, играем.
И тут Волков почти вышел из себя…
Почти - потому что все-таки устоял в своих намерениях: не убивать, не калечить, не лишать сознания, не повредить лица.
Что-то не получилось. Что-то шло неправильно. Чужая ярость колотилась в него так, что воздух стал в горле колом… Почему он "гонит" на меня злобу? Почему не страх? Что случилось? Не торопись. Дыши. Время есть. Это еще не скоро кончится, будут тебе данные, Жорж Данден. Запястий не чувствую совершенно. Плохо. Ритм. Вот оно что. То слишком быстро, то слишком медленно и сила варьируется… нерационально. Опять. Идиот. Кретин безответственный. Знал же. Мог сообразить… Он же не один. Он же едва держится. Довычислялся, олух? Сейчас он тебя ухайдакает и будет, между прочим, совершенно прав, с такими дураками самодовольными только так и надо…
Волков вдруг резко отступил, с хрустом свернул крышку ПЭТа - пенная струйка ударила из кулака, забрызгав узкое, гладкое лицо вампира. Сведенное какой-то судорогой, оно разглаживалось не сразу. Прижав горлышко пальцем, Аркадий Петрович направил игристую воду в лицо Габриэляна. Тот, уже обвисший было, встрепенулся и сумел поймать немного влаги губами.
Волков достал из кармана универсальную отмычку, ковырнул в замке наручников и анклетов - те раскрылись. Габриэлян соскользнул по дверце шкафа на пол.
- Вы сможете встать, Вадим Арович?
Габриэлян, подумав, ответил:
- Через пять минут.
Волков присел на край стола, сделал несколько глотков минералки.
- Скажите, Вадим Арович, какую задачу вы себе поставили? Это личный вопрос, я не настаиваю на ответе.
Габриэлян поморщился, пытаясь интенсивным растиранием о колени заставить непослушные кисти шевелиться.
- Есть вещи, - проговорил он, - которые лучше проверять с тем, кто не боится сделать тебе по-настоящему больно… и в то же время не собирается портить шкурку. Мне рано или поздно придется столкнуться с полномерной "волной" в полевых условиях… И я должен знать, сколько у меня будет времени, и есть ли оно вообще. И потом - правила можно, нужно нарушать. Но их нельзя нарушать безнаказанно. Цена должна быть высокой - тогда система держится. Извините, Аркадий Петрович, я сейчас не слишком четко выражаю свои мысли…
Наконец в онемевших пальцах возникло покалывание, а еще через полминуты они проявили готовность хоть как-то слушаться. Габриэлян ухватился за ручку и медленно подтянул себя по дверце бронированного шкафа. Волков глянул на часы.
Мокрый референт снял со стула свой пиджак и, не с первого раза попав в рукава, надел. Нашарил на столе упаковку салфеток, выцарапал одну, вытер лицо. Надел очки. Аккуратно, двумя руками, поправил их. Так же, двумя руками, взял планшетку.
- Аркадий Петрович, по Краснодару… - в другой ситуации он вел бы себя осторожнее, краснодарский смотрящий был птенцом Волкова, но данные были действительно хоть сейчас в Ётунхейм.
- Приведите себя в порядок, - сказал Волков. - И я все равно не могу снять Кошелева сейчас. Мне некого туда поставить.
- Есть Камышев, - референт, кажется, уже начисто забыл о происшедшем и был полон решимости свернуть шею тьмукраснодарскому болвану.
- Камышев поедет в Екатеринбург. Впрочем, если вы найдете, кем его заменить… Нет, Вадим Арович, сначала приведите себя в порядок, а я пока подумаю. Да, об этом юном даровании…
Габриэлян внутренне дрогнул, и Волков улыбнулся. Не про себя, напоказ.
- Мне не хотелось бы, чтобы этот… апельсин с часовым механизмом остался без присмотра и без наказания. Но вы сами должны решать, как наказывать своих подчиненных.
- О, нет, - несмотря на театральность, это прозвучало совершенно искренне.
- О, да, Вадим Арович. Взлом ЦСУ - это не та детская шалость, после которой можно пожурить и отпустить. Единственный выход - включить его в систему.
- Вы же знаете, Аркадий Петрович, мы в основном работаем против старших. А это все-таки ребенок. Помимо всего прочего, он сам по себе - фактор риска.
- Он перешел черту, после которой скидок на возраст не делают. А коль скоро вы уже выступили как протектор Олега Игоревича, то вам и работать с ним. Выбора я вам не предлагаю. Не хотите мальчишку в команду - будьте добры лично свернуть ему шею.
Габриэлян кивнул и так же медленно, стараясь не расплескать себя, пошел к двери. Взялся за ручку, обернулся.
- Аркадий Петрович, я приношу вам свои извинения, за то, что вам пришлось решать эту ситуацию таким образом. Я вел себя глупо и безответственно. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы вам не пришлось сталкиваться с этой проблемой впредь. Я прошу прощения, - коротко поклонился и так же аккуратно закрыл за собой дверь.
Выйдя в "предбанник", он увидел в других дверях Кесселя - и настроение улучшилось окончательно. Из всей команды он предпочел бы упасть на руки именно ему, если материальная часть подведет.
Материальная часть не обманула ожиданий - едва он сделал шаг, как пол выкинул кульбит, достойный десятибалльного шторма, и Габриэлян встретился лицом с колючей шерстью ковра, после чего отправился в автономное плавание.
Дрейф к берегам реальности закончился в машине, пожирающей знакомые улицы с
максимальной дозволенной ПДД скоростью.
- Так, - проворчал Габриэлян, ощупывая себя. - И сколько же народу видело, как меня пронесли через Цитадель?
- Штуки четыре, не считая постовых.
Габриэлян довольно хмыкнул. Все складывалось наилучшим образом.
В квартире уже пахло разогретыми пирогами и чаем. Есть Габриэлян не хотел, пить - хотел адски. А еще нужно было переодеться.
Мальчишка сидел в кресле, пряча глаза в "Записки Пиквикского клуба". Ах да, теперь же у нас новый член команды. Сказать Королю и посмотреть на его лицо.
- Миша, ты мне нальешь?
- С коньяком?
- Пожалуй, без - мне скоро обратно. И со льдом. И еще прихвати ножницы, мне нужна твоя помощь.
- Есть, мон женераль, - забулькал наливаемый в "аквариум" чай, треснул выковыриваемый из лотка лед. Габриэлян сбросил пиджак. Нагибаться за ним не было никаких сил.
- Олег, вас не затруднит поднять и повесить на стул мой пиджак? Потому что меня затруднит.
Кессель, присев на подлокотник дивана, посмотрел внимательно на водолазку, сквозь которую местами проступила кровь, но ничего не сказал. Только приподнял удивленно бровь. Габриэлян легонько, одними веками, кивнул ему. Да, именно здесь. Он должен видеть. Он умненький мальчик, но знания у него пока еще книжные, он еще не понимает, почем мешок картошки. Надо, чтоб понял.
Несколько удивленный Олег отложил книгу и повесил пиджак на стул. Габриэлян развернул другой стул и сел на него верхом, радуясь новомодному дизайну с низкой спинкой. Команду "руки вверх" он бы сейчас не выполнил и под пистолетом.
Король пришел с подносом и поставил его на стол. Габриэлян взял с подноса чай, Король - ножницы.
- Миша, разрежь водолазку по всей спине, и майку тоже. Я взмок как свинья, а снять ее иначе нет никакой возможности.
Миша разрезал тонкий трикотаж не только по спине, но еще и по рукавам. Аккуратно, как шкурку с киви, снял и бросил в корзину для бумаг.
Габриэлян оглядел себя, сначала с фронта, потом, в зеркале напротив - с тыла, отражение в витрине серванта. Да, картина маслом. Можно проследить эволюцию состояния господина советника: сначала - несколько тычков в нервные узлы, тут следы едва заметны, продолговатые кровоподтеки - это он "разогревался", а ссадины на плечах и спине - это он уже пришел в ярость, и контролировал себя ровно настолько, чтобы удары в полную силу наносить вскользь. И без концентрации - а не то пробил бы он мне мышечный корсет и разнес все под ним в кашу. Удержался, спасибо ему большое. Одежда кое-где ссадила кожу, хотя советник явно не хотел пустить кровь. В общем, вышло как и задумывалось - очень болезненно, но по существу - совершенно безобидно. Габриэлян посмотрел в лицо Олега и удовлетворенно отметил, что вид у паренька бледноват.
- Что это было? - спросил Король, отжимая губку. - Я что-то понять не могу.
- Представь себе, бутылка с минеральной водой, - фыркнул Габриэлян.
- А, вот почему ты был мокрый…
- Да нет, он потом ее открыл. Она не лопнула, вот что самое удивительное. Видимо, качественный пластик. А теперь расскажите мне, кто это был. Я надеюсь, до тех, кто навещал Михаила Петровича, вы уже добрались?
- Это Молоствов. - пожал плечами Кессель.
Молоствов. Администрация. Можно понять. Все решения по "Харону" и все решения, прикрывающие "Харон", и еще вагон и случайная маленькая тележка - чтобы сама Хозяйка Хель не разобрала, что именно прячут - идут теперь не по линии, а через референтскую службу. И Молоствов решил, что я под него копаю. И начал принимать меры.
- Ему понадобится новый зам по безопасности. Кто-то более толковый. А со стороны ЦСУ?
- Ганжа. - Суслик окинул Габриэляна оценивающим взглядом, встал и убрел куда-то в коридор. Наверное, за гелем.
- Ганжа… Ты помнишь такого, Король?
- Ты у него веселую девицу отбил. - медленно сказал Король.
- Да. Я у него веселую девицу отбил. - как хорошо, что он этого не знал, когда пошел разговаривать с Волковым. Как хорошо, что он не знал. Молоствов не разбирается в делах СБ и может себе позволить в них не разбираться, он администратор от богов. И уже инициирован. А Ганжа нет. И он трус. Он никогда бы на такое не пошел без санкции сверху. С самого верху, от своих. Из Аахена. Без них - ни ради какой мести.
Как здорово, что он и в машине, и в Цитадели с самого начала легендировал всю эту затею, как атаку на себя. Потому что, скорее всего, это была атака на Волкова. Вернее, в том числе и на Волкова. На того, кто попадется.
Олег наблюдал за этой беседой с растущим удивлением. Он действительно был существом оранжерейным, но, в силу саратовской патриархальности, куда менее оранжерейным, чем считал коренной москвич Габриэлян. Ему доводилось и "стукаться" - до первой крови, сам на сам, только кулаками, - и - в куда больших количествах - наблюдать чужие стычки. Так что он точно, и отчасти по опыту, знал, что человеку в таком состоянии положено лежать где-нибудь в уголке, дышать сквозь зубы и тихо ждать, пока подействует анальгетик. А не сидеть верхом на стуле, пить чай - в который никто и не подумал ничего добавлять - и вести связную беседу.
Габриэлян прихлебывал ледяной чай, продолжая пристально смотреть на нервно елозящего по стулу мальчика.
- Олег, - сказал он, допив и вернув чашку на поднос. - То, что вы сейчас видите - результат компромисса между мной, Аркадием Петровичем и теми людьми, которые хотели моей головы, и для кого ваша голова была просто мячиком в игре против меня. Не то чтобы я хотел вызвать в вас чувство вины - в конце концов, это бы произошло рано или поздно, вы послужили только поводом. Но вы должны понять - не услышать от меня или кого-то еще, не усвоить механически, а именно понять, что происходит.
Суслик начал мягкими, но все более усиливающимися движениями втирать массажный посттравматический гель в разбитые мышцы начальника. По комнате пронесся запах мяты и шалфея, от длинных пальцев Суслика по плечам распространялся приятный ментоловый холодок.
Габриэлян всмотрелся в лицо Олега и прочел на нем вещь для дела сугубо вредную: безудержное подростковое восхищение его, Габриэляна, крутостью.
Только этого не хватало.
Кажется, Волков оказался прав. Агнцем парень почти наверняка не был. Его А-индекс был ошибкой системы, как и все еще довольно высокий А-индекс самого Габриэляна. Машина фиксировала отсутствие корыстных мотивов, не понимая - железо есть железо - какими интересными могут быть мотивы бескорыстные. С высокой вероятностью Олег был не ягненком, а волчонком, для которого понятие "моя стая" превалировало над абстрактными этическими ценностями. Он учинил диверсию в ЦСУ ради Али, числя ее в своей стае. Миллионы других Аль, проходивших через Лотерею до нее, и миллионы, которые пройдут после, для него не существовали. Об имеющем место быть порядке вещей он вообще не задумывался до того момента, как этот порядок ударил по нему.
Пятнадцать лет - время отчаянного поиска себя и столь же отчаянного подражательства… И если бы Габриэлян мог посоветовать этому мальчишке пример для подражания - он вычеркнул бы из списка и себя, и Короля, и Суслика. Потому что Король - сам "зеркало", Суслик - тень от тени прежнего Кесселя, а таких как Габриэлян следует хранить в темном прохладном месте в горизонтальном положении и соответствующей деревянной таре. Первоначальным замыслом было сплавить чертова вундеркинда хоть тому же Энею, благо у него в списках уже значится один такой. Но приказ от Волкова уже получен, а вот теперь Габриэлян и в лице Олега прочел встречный порыв - который находил совершенно неуместным и дурацким.
- Вы не можете вернуться обратно, Олег. У вас есть два варианта: либо не жить вообще, либо жить в нашем мире. Оба я в силах вам обеспечить, первый - безболезнненно и быстро. Второй, увы, нет. Я хочу, чтобы вы еще раз внимательно рассмотрели меня прежде, чем я оденусь, и как следует уразумели: здесь так принято. Причем это еще самый удачный вариант. Демонстрация, для посторонних. Если после первой ошибки вы получите то, что получил сегодня я - вы должны будете радоваться, что легко отделались. Если расплатой за вашу оплошность будет пуля в голову - уже я порадуюсь, что вы легко отделались. Потому что большинству первый же промах обходится намного дороже. Мне был отдан приказ взять вас в команду (да закрой же ты рот, Миша - да, ты не ослышался) или убить. Я хочу вас предупредить, что это почти одно и то же.
- Возьмите меня, - прошептал мальчик. - Пожалуйста.
Это была горячая, почти страстная мольба - но не крик приговоренного о пощаде, а просьба оруженосца, чтобы господин взял его в бой. Движения Суслика замедлились. Король задумчиво жевал губу. Габриэлян вздохнул.