- Мы не рыцари, Олег. От тех людей, которые занялись вашей семьей, мы отличаемся ровно одним - мы делаем эту работу лучше. Единственный принцип - это принцип целесообразности, ничего иного мы не можем себе позволить. Вы пошли, как вам казалось, на смертный риск - а на самом деле на смерть - ради Али. Вам придется забыть об Але. Вам придется работать на систему, благодаря которой тысячи таких Аль пожираются ежегодно. Вы совершили один подвиг - нелепый, бессмысленный, но все-таки подвиг. Больше подвигов не будет, только преступления. Мы все здесь продали души дьяволу. Дорого. Но продали. Какое-то время вы не будете участвовать в операциях - вы для этого просто пока не годитесь, но вы будете все время иметь дело с данными, полученными в результате провокаций, убийств и прочих методов зазеркалья, и учиться задавать правильные вопросы в полевых условиях. Да, это именно то, о чем вы подумали. Так что руки чистыми вы не сохраните. По правде говоря, меня несколько раздражает ваше щенячье восхищение моей персоной. Если бы мне кто-то предложил тот выбор, который я сейчас предлагаю вам, я бы выбрал первый вариант. Передозировка героина. Быстро, приятно, надежно. Зато спасете душу.
"Как ему объяснить. Ну как… Что ему сказать, чтобы он понял? Чтобы он взял меня…"
- Я не хочу ее спасать, - Олег сказал это без малейших признаков страха. - Я хочу продать ее дьяволу. Давно хочу. Вы ошибаетесь. Это был не подвиг. Я просто не мог. Я думал, что это только Саратов - глушь, провинция. Но в Москве то же самое. Только здесь эта сифонофора еще и мечтает жить вечно. Зачем им? Они же вообще не живут, не принимают решений, не думают - даже не хотят толком ничего сами. Ну и когда это случилось, я решил - кто же я такой, если я и после этого ничего не сделаю? Мне было очень страшно. Мне и сейчас страшно. Но это были лучшие три дня - я был живой. В этом был смысл. Я не могу как Аля, как мама, я не такой. Но, может быть, у меня получится как у вас. Вы ведь не просто так, вы зачем-то, я же вижу. Я хочу остаться.
- Уверен? - Габриэлян перешел на "ты".
- Да!
Что ж, быть по-вашему, господин советник. Габриэлян решил, что сейчас уместен какой-нибудь ритуальный жест. Не слишком заумный.
Он вытянул указательный палец в сторону мальчишки и сказал:
- Бегемот.
Лицо Олега чуть вытянулось.
- Мне не нравится.
- А это не имеет значения. Добро пожаловать в клуб.
Он взял с соседнего стула неизвестно как образовавшуюся там чистую рубашку и влез в нее вполне самостоятельно. Поморщился. Нет, ничего.
- Не нужно меня везти, - сказал он поднявшемуся было Суслику. - Я могу сесть за руль.
Он встал и двинулся в свою спальню - за пиджаком. Не ехать же обратно в мокром.
- Что-то наклевывается? - спросил Суслик.
- Кажется, Краснодар. Очень бы хотелось…
Когда Габриэлян исчез в коридоре, Бегемот повернулся к Королю.
- Нам, кажется, завтра отчет писать, - сказал он. - Ты мне не покажешь, что я делал неправильно?
- Убить упрямую тварь, - фыркнул Кессель.
Он приехал однажды вечером, на такси. Один. Хотя - разве человек с "ракушкой" в ухе бывает когда-нибудь один.
- Здравствуйте, дядя Миша…
Васильев окинул взглядом щуплую фигурку, большой, еще пахнущий магазинной свежестью, обвисший рюкзак за спиной, все ту же ракушку… Что-то шевельнулось в животе.
Он знал, что мальчик жив и здоров. Каждые три дня Олег отзванивался ему - именно для того, чтобы сообщить, что он жив и здоров, относительно свободен (именно так он это сформулировал) и не знает, когда вернется. Звонки были сухими, формальными. Васильев ясно видел за ними руку Габриэляна: позвони родным, они беспокоятся.
- Ты… насовсем? - Васильев посторонился, пропуская мальчика в прихожую.
Он понял правильно: ты насовсем нас покидаешь?
- Я - забрать вещи, - улыбнулся Олег. - И выпить чаю, если можно. У меня свободный вечер… Аля дома?
- Аля с Анной Петровной уехали в Тарусу.
- Жаль. Ладно, я им еще тогда позвоню. А как ваши дела?
- Как могут быть мои дела?..
Его не тронули. Семью не тронули. Училище несколько дней кормилось слухами. Все знали, что упала лотерея, все знали, что к этому имеют какое-то отношение Васильев и его племянник - но какое в точности, никто понятия не имел, а Васильев молчал. Знали также и о том, что отношение к делу имеет Габриэлян. Что у Габриэляна был неприятный разговор с шефом - после этого разговора Габриэляна, по слухам, вынесли из кабинета Волкова на руках, с разбитой мордой. Про морду Васильев сразу не поверил - Волков не тот человек… то есть, не тот старший, чтобы вульгарно расквасить подчиненному грызло. А в остальном - поверил, отчего бы и не поверить, если вынос тела засвидетельствовали несколько человек охраны.
"Скажите, а ведь неприятно быть ему обязанным", - как-то в столовой шепнул Иван Андреевич. Васильев удержал каменное лицо, но внутри себя не мог не признать, что старый пердун попал в точку: неприятно.
- Как ты… там? - спросил он, усаживая Олега в гостиной на диван и садясь на пуфик напротив.
- Вписался, - кивнул Олег. - С того семестра начну ходить в училище, вольным слушателем - Вадим Арович добился…
- Будем видеться? - Боже, что я несу…
- Нет, дядя Миша. Разве случайно. Я от боевой как раз освобожден. Меня тренируют Король и Андрей Робертович. И Вадим Арович - иногда…
От того, как это было сказано, Васильева вообще внутренне перекосило. Имя-отчество Олег произнес с таким благоговением, какое Васильев находил совершенно неуместным в сочетании с фамилией "Габриэлян".
Он ударил мгновенно, не готовясь, не примеряясь - только что сидел расслабленно и вдруг - хук слева. Увернуться или парировать пацан, конечно, не успел, покатился кувырком с дивана, но что характерно - правильным, грамотным кувырком. Поднялся вне пределов досягаемости родича и, глядя веселыми круглыми глазами, спросил:
- А разве из этой позиции не по ногам надо бить?
И тут же поправился:
- Наверное, это я должен по ногам. Потому что вам ведь все равно, как брать противника.
- Если хочешь искалечить - можно и по ногам, - с автоматизмом преподавателя разъяснил Васильев. На кухне щелкнул, выключаясь, чайник.
- Я пойду, заварю, - Олег ускакал. Васильев уронил лицо в ладони. Три недели прошло, и четыре дня. И все.
Олег вошел, расставил на столике дымящиеся чашки. Васильев вдохнул распаренный жасмин.
- У Молоствова, - сказал Олег, болтая в своей чашке ложечкой, - пунктик насчет СБ. Он считает, что мы, - Васильеву стоило большого труда не дернуться на это "мы", - все покрываем друг дружку. Он и взял себе человека из внутренней охраны. А тот, конечно, об оперативной работе только в книжках и читал… Причем примерно в тех же, что и я.
Он отхлебнул чаю, улыбнулся довольной кошачьей улыбкой.
- Хотя Вадим Арович считает, что я этих книжек должен читать больше. Потому что латеральное мышление тоже чем-то надо кормить. А людей Молоствова подвело банальное незнание территории. Это ж додуматься нужно было - вас шантажировать.
- Олежек, - трудно сказал Васильев. - Пожалуйста, замолчи. Ты говоришь не своим голосом. И рисуешься не перед тем, кто может это оценить.
Олег задрал брови.
- Он мне говорил, что вы его очень не любите. За что?
Васильев промолчал.
- А правда, что в нижний большой бассейн, ну в стометровый, где морская вода, Габриэлян, когда ему надоело наматывать круги, запустил пиранью - "чтобы придать этому занятию некий смысл"? А воду после этого стали качать пресную и хлорировать?
- Пиранья, - с чем-то похожим на вздох сказал дядя племяннику, - В морской воде не живет. Это пресноводная рыба. На вкус от карася не отличается. Карась, который когда-то попробовал крови… А в бассейне был катран.
- Катран?
- Черноморская акула.
- А где он его взял?
- Заказал по Сети. Его принесли вместе с аквариумом. Никто даже пропуска не спросил - несут рыбу, значит надо.
- И эта акула за вами гонялась.
- Это мы за ней гонялись. Она маленькая - метр с небольшим.
- И?
- Все руки ободрали.
Олег хрустнул печеньем.
- Но он же с вами этих штук не делал. Ни таких, как со шляпой, ни других… И вы не тот человек, чтобы из-за них злиться…
- Неужели ты думаешь, что его не любили только за его фокусы?
- Не-а. Его не любили за то, что не такой как все. Таким людям завидуют, завидуют тем, кто смеет, потому что сами слабы… Правда, я такого от вас не ожидал, дядя Миша. Он же спас меня. И вас. За что вы так…?
- Не горячись, - Васильев сжал его руку поверх кружки. - Я не завидовал ему. И не завидую сейчас, чего бы он там ни добился. Он… он чудовище, Олежек. Ты, что не заметил? Я ему благодарен. Но это нелегко - быть благодарным чудовищу.
- Чудовище? - Олег отпрянул. - А вы кто?
Васильев не знал, что ответить.
- Я все знаю, что вы можете мне сказать, - вытолкнул из себя мальчик. - Он мне сам сказал, что он убийца. И фотографию этой Гали показывал. Я знаю, что он убил бы меня, если бы ему это приказал Аркадий Петрович. Такие тут правила игры. И вы тоже по ним играете. Вы его учитель.
Как, как ему объяснить? Как растолковать волчонку, что дело не в правилах игры и не в том, что Габриэлян - тоже волк? Можно совершить страшные дела - но внутри остаться человеком… ну, хоть где-то. А можно - никогда им не быть. А быть просто холодной пустотой, облеченной в волчью шкуру…
- Суть не в том, что именно мы делаем, - попытался Васильев. - Суть в том, что мы собой представляем. Есть люди… которые творят необходимое зло с величайшим отвращением. Но так нужно, потому что если ничего не делать - зла будет больше. Ты испытываешь ненависть… к боевикам подполья, например? К тем, кто может однажды прийти за тобой? К Мак-Лохланну, Берковичу, людям из группы "Тэнтю"?
Олег помотал головой.
- И я - нет. А ведь они тоже убийцы. Но ими - многими из них - движет любовь к людям. Они просто понимают сложившуюся ситуацию иначе, чем мы. Я не стремлюсь воспитывать убийц. Я воспитываю защитников. Убийцы - это… неизбежный брак в работе. Да, среди нас есть те, кто начинает… получать от этого некое удовольствие… это гнусно, но тоже по-человечески. Но это не касается Габриэляна. Его мотивы - не наши мотивы, понимаешь? У него нет сердца. Многим дают такое задание, какое давали ему. Да, никому еще не подсовывали женщин, похожих на мать, но… если человек взбунтовался в такой ситуации - его не убивают и не вышвыривают из училища. Просто понимают, что на ряд задач его ставить нельзя. Что он больше годится, например, для охраны или аналитики, чем для оперативной работы. Бывает и так, что человек ломается. Морально или психически. Вот таких часто отчисляют… да они и сам не выдерживают… А Габриэлян спокойно сделал то, что от него потребовали. И единственное, о чем он подумал, когда увидел, что женщина похожа на мать - "меня проверяют".
- Ну и что? - холодно сказал Олег. - Я это знаю. Он мне сам все это рассказал. Но вы же допускаете, чтобы все это происходило. Чтобы таких, как Аля и как та женщина… для проверки… - губы мальчика дрогнули, холод в голосе сменился уже отчетливой сдержанной яростью. - Так что делает вас "не-чудовищами"? Тем, что вас совесть мучает? А мне все равно, мучает она вас или нет. И других. Когда придут меня убивать, - так и сказал, не "если" - "когда", - я что, буду спрашивать, как у них с совестью? Я стрелять буду. Да, правила в этой игре - хуже не бывает, но Вадим Арович их нарушает, когда может. А вы - нет. Вы со всем уже смирились. Вы - даже не первый ученик, вы учитель.
- Мальчишка, - беспомощно сказал Васильев, отчаянно цепляясь за последнюю соломинку, на которую опирался его рушащийся на глазах авторитет. - как ты смеешь…
- Смею, дядя Миша. Я теперь все смею. И ни о чем не жалею. Мне вас жалко немного, и таких, как вы, а себя - нет, - он встал из-за стола. - Пойду вещи соберу.
- Иди, - кивнул Васильев.
Он уже представлял себе все вранье, которое скажет его матери, позвонив сегодня вечером в Саратов. Да, здоров. Весел. Школу пришлось бросить - но образование завершит в… престижном колледже. Экзамены сдаст экстерном, я прослежу. У него… очень… хорошие… друзья… Словом, у мальчика Олега все замечательно - если не считать того, что мальчик Олег мертв, и виноват в этом я, старый дурак, всю жизнь игравший по правилам… Вы мне прислали его, чтобы уберечь от улицы - а я позволил ему стать оборотнем. И у меня даже не хватит духу признаться в своей вине - потому что я всегда… играл… по правилам…
Когда в дверь позвонили и Васильев увидел на пороге Габриэляна, только благодарность помешала ему ударом сбить с невозмутимой физиономии очки. Благодарность - и полное осознание того, что Габриэлян не парирует удар, не уклонится от него и не ответит. Он все уже понял. Он увидел лицо своего наставника - и все понял.
- Заходи, - Васильев отступил в сторону. - Он сейчас спустится. Собирает вещи.
Габриэлян зашел. Присел на пуфик - колени торчали кверху.
- Я хотел переправить его в подполье, - сказал он с той интонацией, которая заменяла ему печаль. - Но Аркадий Петрович приказал взять его к нам. Иногда даже я играю по правилам. Я постараюсь беречь его, Михаил Петрович…
- От чего? - Васильев махнул рукой. Габриэлян кивнул.
Олег спустился сверху, задев за перила набитым рюкзаком.
- Извинись перед дядей, - сказал ему Габриэлян. - Он прав. Ты - нет.
Человек с ракушкой в ухе никогда не бывает один…
Уже в машине Олег повернулся к Габриэляну.
- Вадим Арович, почему я неправ, я понимаю. А почему прав он?
Габриэлян покачал головой.
- Я тебе эту книжку потом дам, а сейчас процитирую только. Один из любимых моих пассажей. - Габриэлян прикрыл глаза. Как он при этом мог вести машину, было совершенно непонятно, но Олег уже привык, - "Но бывает и худшее горе. Оно бывает тогда, когда человека мучают долго, так что он уже "изумлен", то есть уже "ушел из ума" - так об изумлении говорили при пытке дыбой, - и вот мучается человек, и кругом холодное и жесткое дерево, а руки палача или его помощника хотя и жесткие, но теплые и человеческие. И щекой ласкается человек к теплым рукам, которые его держат, чтобы мучить". Так вот, Бегемот, - это реакция девяноста пяти людей из ста. И удобнее, и выживать проще. А с твоим дядей эту операцию произвести невозможно. Ни под каким давлением он способность различать не потеряет. И, что еще важнее, он умеет ее передавать. Способность различать добро и зло, способность понимать, что делаешь ты, и что делают с тобой. Это много. Собственно, это то, что дает хоть какой-то шанс.
Олег помолчал, потом спросил:
- Он считает, что у вас этой способности нет?
- Он очень долго со мной возился. Объяснял, показывал… Потом просто пытался достучаться, продемонстрировать мне, что другие люди тоже живые, что им тоже больно. Потом - видимо, в припадке отчаяния - подкинул мне курсанта Винницкого, чтобы я посмотрел на себя со стороны, - Габриэлян мечтательно улыбнулся.
Олег, кажется сам того не замечая, повторил улыбку.
- И курсанта Винницкого теперь зовут Королем, - с удовольствием сказал он.
- Да, - из голоса Габриэляна напрочь улетучилось тепло. - Так что у твоего дяди ко мне давний, большой и нельзя сказать, чтобы так уж несправедливый счет. Который сегодня очень возрос.
Олег перемены интонации как бы и не заметил - смотрел в окно, на шуршащие мимо высотки второго Кольца. Казалось, что машина намертво вросла в дорогу, а город несется куда-то, слегка накреняясь от собственной скорости.
- Вадим Арович, а вам так нужно было на оперативную работу?
- Да. Аналитики растут медленно. Охрана - вообще только по административной линии. И у них практически нет свободы действий. Мне очень повезло с первым назначением, но на оперативной работе к 35–40 я бы выбился примерно на тот же уровень. Туда, где принимаются решения. Ну, если бы меня не сожрали, конечно.
- Вы не могли ему дать понять, что все понимаете. Вы не могли ему сказать, что они угробят Короля - пришлось бы объяснять слишком много. Но почему вы не сказали ему, что со мной все будет в порядке?
- А почему ты решил, что с тобой все будет в порядке?
- Ох… - фыркнул Олег, - да, это я ляпнул… А что за книжка?
- "Сентиментальное путешествие". Приедем, выдам. Отменно написана. И тебе будет полезно знать, что бывают на свете ситуации много безнадежней нашей.
Глава 4. Услышать Глухого
На нашем пути ни слёз, ни наград, ни парадов,
Но тот, кто дошёл - видит мир изнутри.
Есть мины, которые рвутся от нашего взгляда.
Хочешь идти? Иди. Ни на что не смотри.
На сколько люблю - на столько я буду жестоким.
На сколько жесток - на столько не бойся беды.
Осколки от мин так похожи на наши строки.
Подумай об этом и не пиши ерунды.
А ещё у нас нет поддержки ни слева, ни справа.
А ещё ты сегодня один, а завтра другой.
И всё это не месть, а награда за право
Спокойно ходить. И там, где никто ни ногой.
Виктор Байрак, "Песня минера"
Диплом - со всеми положенными голографическими значками и прочими знаками подлинности - был аккуратно упакован в кожаный футляр и лежал на столе перед хозяином. Обладатель диплома - бритый наголо молодой человек с невыразительным лицом - сидел на веранде японского ресторана в Тиволи и пил чай. С жасмином. Уже третий чайник. За несколько часов упражнений и спаррингов из него вышло столько пота, что казалось - он никогда не компенсирует потерю жидкости.
- Ты не слишком рисковал? - спросила его визави, дама весьма внушительных габаритов. В ее голосе проскальзывало неподдельное раздражение, и секундой спустя она объяснила причину. - Не люблю японские рестораны. Заказа приходится столько ждать. И, - подумав, добавила она, - он слишком быстро исчезает.
"Мед если есть, то его сразу нет", - подумал молодой человек. Но вслух сказал совсем другое:
- Что до еды, я принял меры, - он только что минут пятнадцать объяснялся с официантом, описывая последовательность и - судя по всему - был понят. - И потом, до меня благополучно аттестовались четыре человека из школы Каспера. Конечно, за его выпускниками пригляд больший, но если я правильно угадал, до СБ вообще не дошло, что Эней имел к школе какое-то отношение. Эней для СБ - Савин, креатура Ростбифа, стрелок, как и его командир. Билла приписали Малгожате. А Горецкий, бродячий кендока - вообще никто. Нет, мы даже когда агентство открывали, рисковали больше. Да и, - Эней поморщился, - пар нужно было сбросить.
Он помолчал и добавил.
- Я вообще не знаю, насколько это сейчас существенно. После того, как нас три раза макнуло в одну воронку…
Официант подплыл, сдал драгоценный груз и уплыл. Великая вещь - деревянные полы. Даже самый ненавязчивый сервис все-таки слышно.
Энею не нравилась эта встреча. Они приняли все меры безопасности, но ему все равно казалось, что их видят слушают и пишут. Хотя быть этого не могло. Физически не могло. Ну хотя бы потому, что под столом располагалось три совершенно легальных скеллера.